Суслик⁠⁠

Работал я полтора года в самом конце второго тысячелетия в одной фирме неофициально, за очень маленькие деньги, которые и то не вполне вменяемый директор той фирмы норовил задержать, а потом не выплатить. Тогда мне казалось, что я обогащаюсь ценным опытом работы, который требовали все работодатели от молодых работников, но, как оказалось впоследствии опыт тот оказался совсем не ценным и мне не пригодился совсем. В той фирме я много пьянствовал, начал курить постоянно, и, казалось бы, не было в той работе совершенно никакой пользы от пребывания там, потому что деньги, которые я там зарабатывал в прок в основном не шли, скорее во вред. Но какие же яркие люди там работали! Я вспоминаю о них двадцать пять лет спустя и эти воспоминания вызывают улыбку на моей тоскливой физиономии, когда я впадаю в депрессию.

- Евгений! – нараспев, скороговоркой, своим тонким голоском говорил мне Жора. – Не я тебе, а ты мне должен денежки платить! Работа у меня для тебя сплошное удовольствие. У тебя тут есть мудрый Суслик, добрый Гунар и веселый дедуля Владимирович. На них же без смеха смотреть невозможно! Так что давай я тебе платить деньги больше не буду, но ты сможешь работать с этими прекрасными людьми бесплатно…

Суслика на самом деле звали Славик. Он получил это прозвище из-за того, что обычно держал руки в таком же положении, в каком держат передние конечности грызуны, когда становятся на задние лапы. Вдобавок у него был очень писклявый голос, большой нос на котором были большие очки с толстыми линзами, которые вечно у него сползали на кончик носа, и он их поправлял средним пальцем. Рабочей одежды Жора никому не выдавал, потому работали мы в основном своей одежде, в которой было стыдно уже ходить по улице. И Суслик работал в розовой пижаме, а чтобы не испачкать свои длинные волосы, он одевал летнюю белую панаму. Работал он токарем, он до этого учился в Среднем Профессионально Техническом училище четыре года, у него был даже четвертый разряд токаря-фрезеровщика, но работал он на станках очень медленно, часто ошибался в размерах, да и многое делать просто не умел. Он был на положении ученика более опытного токаря алкоголика, который, не смотря на свое пьянство, любовь к дракам и несоблюдение техники безопасности работал очень хорошо. Однако, простой работы на станках, для которой годился Суслик было мало, и появлялась она нерегулярно, потому в основном он занимался подсобными работами мне с Гунаром и дедом или помогал нам варить решетки и прочие конструкции.

Если Суслик нам помогал, то толку от этого практически не было, в основном надо было за ним приглядывать, чтобы он себя не травмировал или не испортил инструмент и материал. Иногда мастерам по дверям нужны были помощники, и Суслика они звали только если все остальные подсобники были очень заняты. А если и брали, то это обычно кончалось тем, что его пинками прогоняли. Поначалу Жора обещал ему платить четыре лата за восемь часов работы, что было не так уж и плохо, другим подсобникам он платил по три. Но потом он понял, что Суслик очень нерешительно вымогает у него свою зарплату, в силу своей застенчивости, и стал кидать ему двадцатку в месяц в качестве аванса. А когда Жоре позвонила мама Суслика и потребовала выплатить сыну зарплату за два месяца, Жора кинул ему тридцатник, остальное обещал выплатить потом, перевел его на понедельную оплату труда и понизил ему зарплату до двух с половиной лат за восемь часов, а про сверхурочные часы Суслика часто просто забывал, а тот не решался ему напомнить. Когда он говорил о зарплате с директором, он начинал заикаться, стыдливо опускал глаза, его и без того тонкий голосок звучал совсем плаксиво. Жора наслаждался его смущением, широко улыбаясь, говорил, что держать ему такого бестолкового не выгодно, и он его держит только потому, что мама Суслика упросила его чему-то научить бестолкового сына.

Надо сказать, что не смотря на свою вялость в работе, ел этот Суслик очень много, причем ел в основном булочки, что его маме обходилось достаточно дорого. Булки в дешевой пирожковой стоили от десяти до семи сантимов, и он их на обед каждый день набирал штук двадцать. У него была литровая кружка для чая, куда он засыпал граммов сто сахара. Заместитель директора, строгий мужик, вещавший за обедом о политике, в конце трапезы всегда торопил Суслика, чтобы он быстрее доедал свои булки и допивал свой чай. За столом там все рассаживались согласно статусу, а Суслик сидел за отдельным маленьким столом. Право голоса в застольной беседе тоже распределялось строгим замом, и все как-то это понимали без объяснений, кроме Суслика, который неуклюже вклинивался в чье-то выступление или ввязывался в дискуссии и говорил нелепые глупости, за что его ругали и грозились отправить обедать в цехе.

Токарем себя Суслик не видел в будущем. Он говорил, что все это временно, что пару лет он ещё поработает у Жоры, накопит на новый синтезатор, напишет побольше своей музыки, соберет группу, и будет устраивать концерты и продавать альбомы. Как-то к нам пришел работать один грузин, он был очень хорошим сварщиком, потому у Жоры даже за десятку в день долго работать не собирался. Он обсуждал что-то серьезное с замом в полголоса, но тут Суслик воскликнул, что он вспомнил прикольную песню, попросил всех заткнуться, что-то начал мычать, изображая мелодию, размахивал руками. Зам прервал его наглый концерт, завопил, что это он себе позволяет, а Суслик сказал, что ему не нравится, потому что он понятия не имеет, как прекрасно выглядят белые клавиши его синтезатора в полумраке. Грузин, улыбаясь заметил, что Суслик тоже сейчас совсем белый, и горячий, и пора скорую помощь вызывать. Все захохотали, включая и строго зама, а Суслик возмущенно сказал, что этот сварщик клавиш вообще и в жизни не видел. И тут сварщик спокойно заявил, что он окончил консерваторию в Москве в свое время, а на офицерских курсах был дирижером, который должен уметь играть на всех инструментах, но только на фортепьяно. Суслик растеряно спросил, почему же он тогда работает сварщиком, и тот ответил, что в консерваторию учиться его отправил отец, а его музыка не очень занимала, но он не мог ослушаться отца. Да и в музыке нельзя быть посредственностью, а чтобы быть лучшим, надо очень много работать, потому он со временем и переквалифицировался в сварщики, и обычно тоже неплохо зарабатывает и на этом поприще. Суслик спросил, не может ли он обучить его играть на синтезаторе. Коля ответил, что может, но не бесплатно, а за десятку в час. Суслик поджал пухлые губы, и сказал, что, когда у него накопится нужная сумма, он обратится за наставлениями. И все снова заржали, побыстрее уплетая свои обеды, чтобы уложиться во время отведенное на перерыв.

Потом воспитанием Суслика плотно занялся один мужик, который проводил у Жоры разные строительные работы. Вообще-то Сергей был добродушным и толковым человеком, многому мог научить, все всегда терпеливо объяснял, но иногда бывал нервным, на него после войны в Афганистане иногда что-то накатывало. Когда этот Сергей работал с Сусликом, на него накатывало постоянно, порой он орал на него часами, а потом утешал его, когда тот начинал хныкать, как ребенок. К примеру, надо было таскать ведрами бетон и очень быстро, пока он не застыл. Сергей всем велел взять по два обычных ведра, даже уложил доски на склоне возвышения, чтобы никто не поскользнулся, бегая по мокрой грязи. Но суслик вместо двух ведер взял одно, но большое. Сергей начал ему объяснять, что у него перекосится позвоночник, что это неудобно, а Суслик начал рассказывать ему забавный случай на уроке анатомии в школе, и началась у Сергея истерика, он кричал, что сейчас на голову этому Суслику оденет его любимое большое ведро, если тот не возьмет два поменьше, но тот требовал обоснований для того, чтобы носить бетон двумя, а не одним ведром. В итоге Суслик все равно понес бетон в одном большом ведре, зазевался, сошел с доски, поскользнулся на склоне, завалился и разлил бетон, испачкался и ушел в бытовку переодеваться и мыть очки.

Обычно во время праздничных попоек Суслик норовил убежать пораньше, и никто его не задерживал, кроме меня, потому что мне очень нравились его хмельные речи о музыке и об искусстве вообще, а других коллег его лекции раздражали. Но вот на одно Лиго – любимый праздник жителей Латвии, который отмечают в самую короткую ночь, пьют только пиво, едят только сыр, прыгают через костер и ищут в лесу голышом цветок папоротника, Суслик не ушел, а остался на всю ночь, а потом и на день. Жора тогда тоже очень сильно напился. Пили мы, к сожалению, не только пиво и закусывали не только сыром. Завод был в центре города, потому никто в лес не побежал за цветком папоротника, а костер горел в мангале, и на углях приготовили шашлык, и песни пели не латышские народные, а советские на русском. В общем кошар и святотатство произошло там, а после него, наутро Жора захотел, чтобы мы сделали пару заказов, и домой никого не отпустил. Большая часть коллектива в невменяемом состоянии начала варить решетки. Одного очень несерьезного пожилого мужика, Толика, пришла забирать жена, кричала, чтобы он прекратил опохмеляться, но её прогнал пьяный Жора, сказав, что он разрешает её мужу работать в нетрезвом состоянии, потому что сам ранее много работал в нетрезвом состоянии и ничего страшного не произошло.

Этот Толик послал Гунара за бутылкой в магазин, а потом начал поить Суслика принесенным ликером. Суслик протестовал, но Толян его завалил на монтажный стол, скрутил и велел Гунче заливать в Суслика этот ликер. И великий композитор только пищал и дрыгал ногами, а потом как-то обмяк. Решетки мы как-то доварили, и принялись их красить кисточками, с пульверизатором случилось что-то нехорошее. Обмякший Суслик сидел перед решеткой на кортах, одной рукой держался за неё, чтобы не упасть, а второй рукой красил, то решетку, то свою руку, которой за ней держался. Очки он заляпал краской, потому особенно ничего не видел. Толик потерял кисточку, разлил краску, но пытался обмазать решетку руками, пришлось его уговорить пойти все-таки с женой домой, дав ей бутылку растворителя. А Суслика я сопровождал до самого дома по приказу Жоры, он боялся, за него.

После того праздника терпения мамы Суслика лопнуло, она пришла к Жоре требовать зарплату сына, трясла тетрадкой с записями о его работе. Говорила, что её муж погиб в Афганистане, перед самым выводом войск оттуда, она одна воспитывает и кормит двух сыновей, ей тяжело, а тут ещё старшего сына начали спаивать. Кто-то из моих коллег ляпнул, что сын у неё такой дурной, что ему и пить не надо, двадцать лет человеку, а у него развитие, как у дошкольника. Жора не отказывался выплатить задолженность по зарплате, но показывал пустой кошелек, и говорил, что на данный момент у него денег на это нету. И тогда мама заявила, что её сын больше у Жоры работать не будет, и никаким обещаниям она больше не верит.

Как сложилась дальше судьба этого Славика я не знаю, но работать без него стало не так весело. Теперь приятно вспомнить, как он за обедом вдруг начал громко чертыхаться, все начали его расспрашивать, что он опять натворил, а он сокрушенно сказал, что забыл химическую формулу пропана. И он действительно из-за этого переживал, а строгий зам завопил, что он его напугал. А как-то мы разгружали обработанные маслом стальные прутья, и Суслик начал рассказывать про своего деда, к которого в квартире был токарный станок, ему один раз тоже привезли прутья в жиру, и на следующий день он умер. Гунар, услышав это замотал головой, выругался, сплюнул, дал Суслику пинка под зад и призвал его быстрее работать и не болтать…