Шаманка Содаяна⁠⁠

— Почему? Почему шаманский дар достался именно тебе?

Содаяна поднялась на ноги. Голова раскалывалась, а в горле застряла рвота. Улгэн возвышался над ученицей неприступной горой.

— Яна! — рявкнул он. — Подними!

Давясь слезами, Содаяна взяла упавший бубен. Через тонкую оленью шкуру виднелся ясеневый каркас. К нарисованному в центре Мировому Древу прилипли грязь и трава.

— Я не виновата, что у меня не получается, — девушка шмыгнула носом.

— А кто виноват? Я? Или Хозяин Тайги? Ты бестолочь-полушаманка!

Содаяна сунула бубен Улгэну. Стоило артефакту перейти из рук в руки, как «полушаманка» почувствовала острую боль в правом боку. В ушах зазвенело.

— Ну, чего стоишь?! Неси молоко!

Девушка зашла в пропахшую таежными травами избу, перешагнула через перепутанные провода и оказалась на маленькой кухне с едва работающим холодильником марки «Орск». Стоило открыть дверцу, как в нос ударил запах сырости и прокисших продуктов.

— Шаману что, убираться по ГОСТу не положено? — пробурчала она, доставая белую бутылку с грустной коровой на этикетке.

Тошнота прошла, и Содаяна почувствовала привкус крови на деснах. Первое время «полушаманка» думала, что простудилась. Потом — что при последнем визите к стоматологу ей занесли инфекцию под пломбу. Что пора прекращать есть лапшу быстрого приготовления. Да и энергетики на пустой желудок точно здоровья не прибавляли.

Но хуже всего были ночные кошмары. Мозг загорался огнем, стоило заснуть, а к сердцу тянулись мерзкие черные руки. Те, кого не видно, таежные злые духи-бусу. Безымянные тени, сотканные из длинных зимних ночей и горечи лесных пожаров.

Год Содаяна почти не спала, едва заставляя себя утром пойти в школу, где все равно проваливалась в болезненную полудрему, стоило оказаться за партой. Старшеклассницу водили по врачам, даже нашелся один плюс-минус вменяемый психолог. Вот только никто не мог объяснить, что с Содаяной не так. Все нормально, психосоматика, выпускной класс. Да и сидит, как все подростки, в интернете, оттуда и стресс.

А мир вокруг девушки казался нереальным, неправильным, и сама Содаяна чувствовала, как проваливается в черную бездну, беспросветную, словно осенняя ночь в тайге.

— Держи, — Содаяна протянула Улгэну бутылку молока. Тот даже не посмотрел на ученицу, а просто открыл крышку и начал поливать бубен, приговаривая что-то по-эвенкийски.

— Не понимаешь? — спросил он. — Бубен с тобой по-русски говорить не станет. Чем быстрее заговоришь по-нашему, тем лучше. Совсем плохо? — Содаяна кивнула. — Твой дар — болезнь. Хворь, проклятие. Оно рвется наружу, как медведь в капкане. Жрет поедом и будет жрать, пока ты судьбу не примешь. Пока не встанешь перед зеркалом и не скажешь: я, Содаяна, шаманка, как двоюродный прадед мой, как прапрабабка моя. И вот тогда боль пройдет. Иначе никак.

— А я могу быть шаманом… и кем-то еще?

— Нельзя, — Улгэн перестал лить молоко на бубен. — Вот, скажем, решишь ты, что хочешь в город уехать, получишь образование, ну и пойдешь работать менеджером куда-нибудь. А надо камлать. Человек приедет — спасать нужно, пока его душу не растерзали. Или совсем тени житья не дают. И все бросить нужно, приехать и камлать. Работу бросить, семью оставить, — он указал на бубен, — и камлать, пока не поможешь, пока не спасешь. Откажешь, то тебе житья не будет. Ни спать, ни есть не сможешь. Шаманская болезнь не оставляет выбора. Ты либо рождаешься таким, либо нет. А если рождаешься, то, пока бубен в руки не возьмешь, будешь страдать.

— А если я не хочу? — снова спросила Содаяна. — Если я не хочу быть шаманом? Если я хочу уехать в город учиться и быть нормальным человеком?

— Это уже за тебя решили. Духов не видно и не слышно, они крадут и калечат чужие души. И только шаман может прийти да спрятать, уберечь.

Содаяна хотела съязвить что-то про свободную страну, право выбора и завоевания современного гуманистического общества, где никто никому ничего не обязан, но передумала, почувствовав резь под самым сердцем. Словно жуткая тень из кошмара прогрызала путь сквозь плоть.

Содаяна никогда не знала, чем хочет заниматься и кем хочет быть. У нее не было увлечений или талантов, оценки выходили так себе, ну а сосредоточиться на государственных экзаменах было выше ее сил. Пока друзья и одноклассники выбирали, в какой город покрупнее уезжать, она смотрела в экран компьютера, теряясь между вкладками, как в тайге.

Она даже никогда не задумывалась, почему ее зовут, скажем, не Аня, а Содаяна и почему отец в детстве по полгода жил в чуме, а по полгода — в специальном интернате для коренных народов. И почему ее пугали злыми бусу, а не условным бабайкой под кроватью.

Эвенки. Эвенкил. Они же, по-старому, тунгусы. Оленеводы Приамурья, до сих пор не забывшие ни шаманских традиций, ни промысла, ни языка.

Тело рвало на части, голод терзал желудок, но еда рвотой просилась наружу. Глаза, уши, ноги — все горело потусторонним черным пламенем. Кошмары не давали спать ночью, а боль — стоять на двух ногах днем.

А лучше не становилось, пока отец не привел Улгэна, своего двоюродного дядю.

Тогда впервые и прозвучало — шаманская болезнь. Дар и проклятие в одном комплекте, без права передачи. Как Содаяна сопротивлялась, как ругалась — никуда не поедет, еще бы в дурку заперли. Насилие над личностью, замшелые предрассудки. А Улгэн не уходил, что-то бормоча под нос и сжимая в руках маленькую шкатулку с резным оленем.

И девушка сдалась. Не дожидаясь выпускного, собрала рюкзак и уехала в далекое село на границе Якутии и Забайкалья.

Внезапно вся прежняя жизнь и зыбкое будущее перестали иметь смысл. Реальный мир с его компьютерами, интернетом, экономической нестабильностью, путешествиями, переездами и сериалами в любительской озвучке стал тонкой перегородкой между Содаяной и иной стороной, за которой притаилась тьма. Стоило взять бубен — не свой, Улгэна, свой собственный еще только предстояло найти, как боль утихала. Она даже смогла выспаться под протяжный напев варгана.

А потом все началось по новой, будто болезнь вернулась после долгой ремиссии. Бубен выпадал из рук, рукоятка натирала пальцы до мозолей. Тканевая шапка колола лоб, а длинный наряд делал Содаяну похожей на городскую сумасшедшую. За год жизни в отдаленном якутском селе в часе езды от маленького районного центра, где из благ цивилизации разве что ловил мобильный интернет, молодая «полушаманка» окончательно утратила связь с реальностью.

Ее будущее — здесь, на земле предков. Предназначение — искать пропавшие души, лечить, заговаривать, говорить с духами, как делали предки тысячелетия назад. Быть посредником в срединном мире, охранять простых людей. Ехать туда, куда позовут, стоять там, где потребуется, и говорить на старинном языке тунгусских оленеводов, что пришли в Забайкалье с далекого юга.

Осознание полоснуло Содаяну раскаленным ножом. У нее не было выбора. Не было будущего. За нее все решили. Духов предков не обманешь чужеземной фамилией и пропиской в промышленном городе. Наученная культура и чужие книги не встанут между шаманкой и ее предназначением.

— Поеду домой, — зло сказала Содаяна, — я свободный человек, что хочу, то и делаю!

— Свобода — социальный конструкт, — ответил Улгэн по-русски, — можешь уехать, только ко мне не возвращайся. А когда прижмет, на коленках всю Сибирь проползешь, будешь искать шамана, кто тебя посвятит. Найдешь якута или бурята, он, может, и покажет, только со своими богами на чужом наречии не говорят и с чужим бубном в путь не отправляются. Я, пока жив, всему тебя могу научить. А ты, неблагодарная, и этого не понимаешь.

Гнев, притаившийся за клеткой ребер, вырвался наружу, как медведь с откушенной в капкане лапой.

— Да не пошел бы ты, а?! — закричала Содаяна и покрыла старика отборным матом. Она материла Улгэна и всех их общую родню, эту тайгу, и эти традиции, сквернословила всей силой «первого национального», по пути изобретая новые ругательства, соединяя названия половых органов с социально-политической терминологией и сдабривая заимствованиями и интернет-сленгом.

Улгэн ударил Содаяну по лицу. Девушка потеряла равновесие и упала, поранив руку о торчавшую из земли деревяшку. Горло загорелось, будто ругань обожгла дыхательные пути.

Бубен, щедро накормленный свежим молоком, на глазах изменил цвет. Из светло-бежевого стал коричневым, а потом почернел, словно съеденный скверной.

— Улгэн… — прошептала Содаяна, но прежде, чем она успела хоть что-то сказать, она получила от шамана удар палкой. А потом еще и еще, пока мир не сузился до жгучей боли во всем теле.

— Убью! — проревел шаман, и одновременно с ударом по плечу черная тень вцепилась в сердце Содаяны. Девушка сжала руки в кулаки и изо всех оттолкнула Улгэна.

Небо и земля поменялись друг с другом местами, и из похожих на дымку облаков повалил черный снег. Тяжелая стена тайги поглотила мир, и Содаяна упала в бездну, откуда неслись хохот и плач духов-бусу.

Шаманская накидка на плечах девушки окрасилась синим, тонкие полоски ткани, закрывавшие лицо, пропитались кровью. Мировое древо соединило три мира, а в потустороннем лесу завыли монстры и чудовища.

Осквернила! Осквернила! Осквернила!

Вот он, бубен Улгэна. Не инструмент, не орудие, но корабль, на котором шаман отправляется в иные миры. Он почернел и сломался, отравленный словами Содаяны. Уничтоженный наречием жителей городов, пришедших с запада в эти дикие сибирские земли.

Дар — проклятие! Дар — проклятие!

Почерневший бубен лег в руки Содаяны. Она пошевелила пальцам, и тот рассыпался, как побывавшая в костре книга.

В груди выла пустота, и эту пустоту заполнял гнев, ломая позвоночник, как сухую ветку. Содаяна упала на колени — лицо обожгло ледяным ветром. Надо. Надо. Надо окончить школу. Надо получить диплом. Надо найти работу. Надо. Надо. Надо выйти замуж, родить детей. Надо. Надо. Надо стать шаманкой. Надо заговорить на родном языке. Надо. Надо.

Чужие «нужно» и «должно» жгли изнутри, а в небе горели всеведущие глаза Хозяина Тайги.

— Я об этом не просила! — закричала Содаяна. — Задрали вы меня уже! Все, с обеих сторон! Не знаешь, где хуже! В городе или в тайге!

Ветвь мирового древа опустилась ниже и загорелась. На ней колыхался знакомый шаманский наряд с оборками и оберегами. От него пахло травами и предназначением, которое не выбирают. На ветру колыхались цветные ленты, как те, что повязывали на молитвенные барабаны в буддистских храмах.

Содаяна протянула к одежде руку. В голове зазвенел голос Хозяина Тайги.

«Твое? Твое? Твое?»

Содаяна отдернула руку. Нет, это не для нее. Ей сказали, что так надо, а она и не спрашивала.

«Точно? Точно? Точно?»

— Да! Это не мое!

Огонь поглотил ветку. В пламени Содаяна вдруг увидела саму себя, но старше на двадцать лет. С короткими волосами, в куртке и в брюках. Лицо загорелое, а в глазах настоящий живой огонь, как у человека, точно знающего, за что держаться и во что верить.

Содаяна потянулась вперед, и видение исчезло. Пустота выела сердце и оставила лишь оболочку.

«Где твоя душа, Содаяна? Откуда пустота? Почему я не могу дать тебе твой собственный бубен?»

Корни мирового древа разверзлись, и Содаяна упала в кучу звериных костей.

«Где твоя душа? Кто забрал? Куда унес?»

Сердце Содаяны сковали оковы, и она почувствовала себя запертой в маленькой коробке, в темноте и духоте. Душа под замком, для сохранности, так говорил Улгэн.

Девушка схватила пожелтевшую кость и принялась копать землю. Грязь попала под ногти, пальцы задубели от холода. Она копала и копала, пока ладонь не провалилась под слой почвы. Небо поменялось с землей местами, черный снег прекратил идти, а Хозяин Тайги исчез, скрывшись за незримой стеной.

Содаяна раскрыла глаза — Улгэн стоял напротив нее. Странное дело, но он казался ниже ростом, стоя на одном уровне с «полушаманкой».

Она ринулась в дом. Сырые дощечки кололи босые ступни. Улгэн бросился за ней, но девушка выставила против него кость, что принесла из другого мира.

— Проткну!

Содаяна опустилась на колени у самой стенки. Приподняла пальцами половицу. Там лежала шкатулка с резным оленем, заколоченная тоненьким гвоздями, как маленький гроб.

Улгэн выбил шкатулку. Содаяна вцепилась зубами ему в руку.

— Ах ты мерзавка! — он замахнулся на нее, но девушка в один прыжок преодолела расстояние между собой и заветной находкой.

Улгэн схватил Содаяну за ворот, но девушка вывернулась и изо всех сил швырнула шкатулку о печку. Хрупкая древесина раскололась на части.

Пустота в груди исчезла. Внутри Содаяны зацвело Мировое Древо. Голос Хозяина Тайги прошептал в самое ухо:

«Нашла свое. Нашла свое. Приходи за облачением. Приходи за бубном. Я знаю, что тебе нужно».

Девушка сорвала с головы опостылевшую шаманскую шапку.

— Стой! — закричал Улгэн. — Тебе все равно придется обучаться! Лучше у меня, чем у кого другого!

Содаяна нагнулась к нему и увидела, что Улгэн — напуганный и рано постаревший мужчина, худой и болезненный, уже давно лишившийся половины зубов и тащивший на себе тяжелую неподъемную ношу. Все эти годы, поняла девушка, Улгэн ждал, когда в его роду появится еще один шаман. И тогда можно будет заставить его разделить груз. Лишить полушамана воли и души, заточив в шкатулку с резным оленем. Навеки привязанный, навеки скованный. Шаман на чужих условиях. Знахарь по навязанным правилам.

— Тебе некуда бежать! — закричал Улгэн. — Некуда! Ты не выбираешь, быть шаманкой или нет!

Да, настанет день, и она сама придет в эту тайгу. Она пойдет к Хозяину Тайги по тропинке иного мира, и там, на горящих ветвях, будет висеть ее шаманский бубен. Такой, какой подойдет лично ей и больше никому. Тот, который не почернеет от сквернословия и который не потребует абсолютного подчинения. Может быть, это случится через десять лет, может быть, через двадцать. Может быть, не случится никогда.

Она еще не жила. Нигде не была. Ничего не видела и не чувствовала. Сначала она посмотрит срединный мир, вдали от запахов тайги и шаманских песнопений.

А дар подождет, даже если она никогда за ним не вернется.

Содаяна сжала кусок кости из иного мира в кулаке и отправилась в город.

Автор: Анастасия Шалункова
Оригинальная публикация ВК