Шаман⁠⁠

Чёрной сопливой осенью моя невеста подарила мне самый ценный подарок из тех что может подарить неверная самцыха своему самцу - она ушла к моему другу детства. Мне только перевалило за двадцать, я был недалёк, чтобы оценить всю глубину и щедрость дара. Дурак, он был сделан с любовью! Минус два мудака. Но я не понимал. И немало энергии потратил на выяснение отношений, примирение с самим собой и рваньё светлых волос на самом себе.

Когда энергия закончилась, в мой скворечник постучался дятел депрессии, и вот тут-то, как водится, началось самое интересное.

Вообще я побеждал с разгромным счётом. За мной осталась моя же, совершенно пустая квартира класса бабушатник. Ценный вклад от бывшей – вертящийся офисный стул. Мой компьютерный стол, который видел всякое. На хуй похожий кактус, два непропёрданных дивана, несобранный шкаф, который отдавил мне палец уже в таком, расхлябанном состоянии.

Прабабкин сундук, оклеенный изнутри имперской рекламой про коньяк Шустов. Тако же: груда пыльных тарелок, три ящика водки с поминок, бутылка перцовки и коллекция советских вилок.

И кошка – Белинда, безутешное горе моё. Кошка жила за батареей и выходила только чтобы встретить, или проводить. Как это у меня всегда с женщинами, она попала ко мне случайно, ей было хуже чем мне, и поэтому она не уходила. В холодильнике, под окном моим, обитал мышь

Жора, которого я переебал с испугу дверцей, но он это пережил, и мы помирились. Это всё богатство было безраздельно моё, но мне было оно безразлично.

- Смотри позитивно, - говорил друг мой Рома. - Вот в тебе его хуя нет, а в ней есть.

Позитив из меня пёр, как хорошая рифма из менструэля. Моё состояние было сумрачно и погранично. Всё напоминало один случай. Задолго до потрясений как-то проходил я опасно близко от жёлтого дома. За символической оградой, в плотно закрытое окно орала простоволосая умалишённая женщина.

Не слышно было ни звука, но я видел, как разевается её кривой рот, и подумал тогда: чёт побери, в этом что-то есть. Теперь мне стало понятно, что кто-то умирал во мне, кричал о помощи, и в горячечной агонии так же беззвучно разевал орало в закрытое окно. А за стеклом, в потоках дождя, шли люди.

Жизнь неизбежна, но всегда есть выбор. Стоять-орать и корчиться, или выйти на улицу, и шагать вдоль окон, вместе со всеми. Я поорал про себя немного, и вышел к людям. Мастер опрометчивых поступков: никогда так остро не ощущается одиночество, как в толпе.

Студенты в универе казались мне детьми, особенно на фоне заёбанных коллег в клубе, где я шабашил ночами. Мне срочно нужна была компания, помимо мыша и кошки. И тут короткое отступление: бывшая моя навзничь была сбита дурманом эзотерики. От этой её изюминки у меня осталась куча знакомых в шароварах и без. И привычка чадить ароматические палочки.

Палочки пока были не в кассу – я рискнул описать проблему на нашем форуме. И тут нарисовался персонаж, из типажа стрелочников. Их истинный смысл существования – неожиданно для машинистов переводить стрелки жизненных путей, чтобы два торговых состава, идущих из точки А в точку БЕ столкнулись нахуй со взрывами и заревом. Вот и у меня имелась такая стрелочница.

У меня пиздец – она стала звонить мой номер.

- А вот, - сказала она в телефонную трубку, - есть в тайге один шаман. Он как раз едет из-под Тюмени в под-Питер в гости к художнику Такойтову. Я ему наберу, пусть сменяет билет, к тебе заедет, это по пути.

- Шаман не нужен, тётя Вова. Мне б с людьми…

- Как ты молод и глуп, - вздыхали на том конце трубки.

Форум узнал про шамана и страшно на него возбудился. Люди, которых я не знал, стали убеждать меня что шаман нужен каждому. В каждой семье должен жить шаман. Шаман это шарман и т.п. Богемное сообщество эзотернутых людей невероятно разношёрстно. Здесь каждый сошёл с ума по-своему.

Но всех объединяет две вещи. Вещь первая – это группа Пикник. Вещь вторая - страсть к

звёздам. Звездой может быть тупо камень, который придавил источник силы, или вот, шаман с бубном. На него ходят смотреть как на слона.

Я как-то подзабил на эту идею, погрузился в пучину самоедства, но вот зазвонил телефон. Со мной желал связаться неизвестный номер. Это был мой персональный шаман из-под Тюмени. Усталым голосом он сообщил, что на вокзале тусит уже он и его бубен. Спрашивал куда ехать.

Ну вот что делать? Слать нахуй? Я не так воспитан фамилией. Да и неудобно как-то перед первым сословием. Пришлось бросать всё и ехать встречать шамана. Как говорила моя подруга, хоть дрочи, хоть смейся, пройдёт зима – в подмышках брейся. По пути богатое воображение моё рисовало такого, знаешь, Дерсу Урзала в мехах. Ну или хоть бы Цоя с гордо оттопыренной губой.

Но хуй там. Мне достался высоченный, как жердь тощий парень. Ужасно рыжий, с редкой бородой, он был чем-то средним между косплеем на Шегги из Скуби-Ду и оборотнем, которого покусал Летов. Я про того парня, который носит длинные сальные патлы, бородку и свитер дальнобоя. Он в полнолуние перекидывается через пень. Он панкует, ходит, дурачок, по лесу, и воет «моя оборона», пугая деревенских. Он был в каждой компании. Узнал? Ну?..

А, быть может, это был ты…

Этого звали первым именем Григорий, а вторым – Гога. Шаман Гога, и что? Короче, отвёз я этого жреца в свою нору. Вместе с его баулами – Богу молился я, грешный человек, чтобы шаман не привёз в вещах каждой твари по паре. Бог меня услышал – обошлось.

Шаман на ветер слов не бросал, он умел глубокомысленно молчать – было ясно, мы сойдёмся. Вообще я понятия не имел что с этим добром делать. Как насквозь русский человек я полагал, что это всё нужно просто переждать.

Первые сутки шаман никак не проявлял свою паранормальную природу – мы пили алтайский чай и резались в третьих героев. Я как обычно играл за подземелье, мне везло на золото, я побеждал.

- Сегодня одному везёт на золото, завтра другому на древесину, - философствовал шаман.

Я согласно кивал. Моё сознание всё переводило в плоскость женщин и отношений. Пока иным доставалось золото, я получал древесину. Это было ужасно однобокое суждение, я был не прав. Деревянных женщин не бывает, бывают только замки так себе.

Меж тем шаман разболтался и начал вещать мне про суть вещей. Что вот, есть верхний мир, средний там, ну и нижний. Наверху живут хорошие духи, в середине и так и сяк, а вот внизу – упокойники скрежещут зубами, глядя на то, какую хуйню мы творим.

У меня, мол, порвалась связь с нижним миром, с предками. А для того чтобы им дозвониться, нужно воззвать к миру верхнему, где живёт мой тотемный духозверь. Духозверь проводит куда надо. И вот ему, шаману то бишь, ещё предстоит покамлать и отправиться в астральное путешествие, на поиски моего зверя. Но не вот простого зверя, а зверя-зверей – так говорила его религия.

- А мой зверь известен широко, - сказал я, - времени не трать впустую. Это лиса-песец. Песец песцов. С во-от такенным… хвостом. Он регулярно бьёт меня им по лбу.

Ещё мне было рассказано, что шаманы – люди высокой культуры, они имеют цветовую дифференциацию. Вот есть белые шаманы – они звонят наверх. А есть чёрные – они звонят во все стороны, и вверх, и вниз, а некоторые даже поперёк.

- Таких знаем, - сказал я, хвастаясь кругозором, - этих зовут свитчами. Они и верхние, и нижние, но чаще дрочат в углу.

Мой шаман оказался чёрным, и потому на аллегорию обиделся.

- В человеке, - огрызнулся Гога, - борются два волка-мудака. Один из них – ты.

Он стал убеждать, что, камлая, страшно рискует умереть, а я тут поливаю подвиг скепсисом. Я стушевался и соврал что буду собранным и серьёзным. Надо добавить, что кроме этого в шаманском ритуале от меня не требовалось ни волоса, ни группы крови, и паспорта тоже было не надо. Ах, ну ещё нужна метафизическая сучность моя, которая вечно объябывалась хуй знает где, особенно в судьбоносные моменты.

Я ожидал шоу, что ли. Но Гога только достал из чехла всамделишный бубен. Постучал в него. Потом попердел в варган, и уселся на диван, сопя как бабка, которой не уступают место в общественном транспорте. Сопел до вечера, после чего уснул. «Ага, в астрал поёбал» – рассудил я.

Мне же под ночер нужно было явить свою физическую сущность в клуб. То есть на работу. Злые и жадные люди наняли её, чтобы она забивала посетителям кальяны. Ночь она позабивала, утро прохрапела на скамье в раздевалке, а потом поплелась досыпать на другую скамью, учиться.

Словом, вернулся я домой под вечер и выглядел ну чисто по-шамански.

Ты вот сейчас крутишь у виска пальцем. Чудак-человек, оставил хату на духовенство! Что могло пойти «так»?.. Но, имей в виду, депрессия меняет человека, и делает из красного молодца безразличную скотину. Да, я оставил. Да, был не прав. Ну хоть ключа не дал, и слава богу.

Я сразу заподозрил неладное – ещё с лестницы услышал, как какая-то пся сутулая терзает мою несчастную гитару. Стены и дери у нас картонные, всё слышно. Вот что я скажу. Можете трогать меня за голову, руку и даже ногу. Есть из моей тарелки можете, но инструмент лапать – не моги. Это пробуждает во мне суши-ронина Усука-Насука. В общем, ворвался я в нору в режиме праведной ярости.

А там уже кумар стоит от палочек. Пахнет сандалом, корицей. Гостями, которых никто не звал. Кошка из этого смога выбегает и кряхтит отчаянно – пиздец, говорит, хозяин, така хуйня там, ояебу.

- Ну что, еретики, - спрашиваю мрачно, - сожгли уже кого-то, или так, греетесь?

И сквозь клубящиеся благовонные дымы вижу исключительно знакомые одухотворённые лица. С этими вот летом в одном автобусе через всю область проехали. С этими обратно пешком шли. С теми потерялись. А эти две – с ночи спонтанных танцев. Так просто не выгонишь. Но житейский нерв утверждал, что это фуражиры – разведчики, а уже скоро сюда припрётся весь муравейник.

Что хорошо в шамбалоидах – они не пьют почти. Я тоже не пью. Почти. Потому что, такое дело и строго между нами, я почти перестаю не пить, когда вокруг меня все пьют. И даже получаю от этого удовольствие. Я ужасно стадное животное. Но вот что интересно, позже я обнаружил, что две бутылки водки у меня кто-то всё-таки спиздил. Впрочем, скорее всего, этот кто-то прилетал на помеле, об этом позже.

Отчитал я шамана за то, что бездумно пускает всякие неуставные лица в мою обитель.

- А они представились знакомыми, - оправдывался проводник в мир духов, - и потом, ты сам дверь не закрыл. Они просто вошли.

- Именно так, - сказал я, обозлённый, - в нашу жизнь попадают кошки, женщины, и сотрудники военкомата. Защёлку за мной не защёлкнул именно ты!

Меня назвали мелочным. И, между прочим, пока меня не было по сю сторону, потусторонние наши дела получили заметный прогресс. Связан он был ещё и с тем, что камлателю уже завтра в три утра нужно было тащить свой бубен на перрон. Эта новость привела меня в восторг, и я остыл.

- Хуй с ним, - говорю, - давай нажрёмся.

Вечером били в бубен и бренькали в варган. Сидели на полу. Мы поели – что чудо. Впрочем, это я зря. Женщина остаётся женщиной, даже под дурманом убеждений. Она не может не заботиться, когда видит холостое, нечесанное и страдающее чудовище. Чудовища и холостые жилища пробуждают в ней инстинкты. Чудищу здесь очень важно провести границу, желательно мелком Машенька. Иначе можно испортить не только воздух, но и жизнь. Себе, ей, окружающим.

К ночи прибыли новые лица, из которых я знал Лизавету. Впрочем, кто не знает Лизавету? При короткой стрижке она была рыжа и конопата. И худа до чрезвычайности. Лизавета числилась в тусовке «втемщиков» художником. Экологическую нишу эту она заняла после того, как я подкинул ей работу – разрисовать стену в частном детском садике.

Лизавета нарисовала паровоз, цветы, и в месте, где должны были случиться лепестки, муза покинула её с концами. Лизавета уехала искать её в окрестности острова Ольхон, где фотографировала суслика. В итоге садик на два года остался украшенным наскальной живописью, изображавшей крайне накуренный паровоз и тентакли.

Дня не проходило, чтоб клиенты не спрашивали меня про паровоз и тентакли. Я отвечал, что, во-первых, это тепловоз. Во-вторых, это лавкрафтианские ромашки. Ах, почему они не зелёные? Дело в том, что зелёный спектр чрезвычайно близок к синему. И потом, краски токсичны. Потому что – потому, вот почему.

Вообще, Лиза просто замечательный человек. Её трудно не заметить. Лиза любит штаны-афгани в индийский огурец. И маечки. Любит танцевать спонтанно – то есть вообще везде, где есть музыка. Летом она презирает обувь, и пятки её черны как донбасский уголь. Танцует Лизавета так: сперва начинает водить руками, будто её атаковало стадо комаров. Затем взмахи становятся шире, амплитуда их учащается – надо полагать, её одолевают уже не комары, а москиты из кино про Джуманджи. Потом к рукам подключается тазовая кость, и дитя Вудстока начинает гнуться как тот надувной чувак на шиномонтажках. Вроде крипово, а взгляд не отвести. Есть в этом что-то… искреннее. Невыразимое.

Но то ещё не конец. Под конец Лизе становится душно, и она срывает с себя майку, чтобы все видели, что на груди у неё набиты стадии развития луны. Природные луны её так и не перешли в полную фазу. То есть не вот переходили, а потом решили, что с неё достаточно. Они даже об этом не думали. Потому Лиза ничего не стесняется. Лиза прекрасна.

Занимательно то, что дурной пример всегда заразителен. И летом, когда мы передвигались по области табором, к ней присоединялись мадемуазели, которым стесняться было чего. Однажды их мракабрический приступ танцевания пришёлся на район автобусной станции, которую местные зовут просто Яма. Мы словили порцию кринжа, а ещё чудом не получили дубинками от милиции, которая в тот год уже окуклилась, и готова была эволюционировать в полицию. Но вела себя как раньше.

Это я к чему? Это чтоб ты понял атмосферу. Тут пахло корицей и подмышками. Здесь все были такие.

Итак, Лиза взялась за старое, чем страшно заинтересовала шамана. Он прям подрастерял все связи с духами, елозить начал на тощей жопе.

- Во-первых, никаких пошлостей в моей норе, - предупредил я. – Во-вторых, Лизу такие вещи не интересуют вообще. Тут все такие. То есть не удастся тебе, шаман, побренчать на её варгане. Но вот если дашь ей постучать в свой бубен, она тебе улыбнётся. Это дорогого стоит.

Гога сказал, что никто не может трогать инструменты шамана, даже за тантрический секс. Иначе они сломаются. Энчант слетит. Надулся, и больше никогда не смотрел на меня как на товарища. Ещё он поведал, что, пройдя через жуткие испытания в мире духов, он добился ответа и от песца песцов, и от предков.

И в мире верхнем, и в мире нижнем сказали, что у них всё работает нормально. Проблема с моей стороны. Обычная техподдержка.

- Я сам себе песец, - согласился я.

Разговоры зашли на тему того, как вообще становятся шаманами. Нельзя просто закончить институт, написать диплом, отслужить и стать шаманом. Нет. Нужно пережить шаманскую болезнь. То есть умереть и восстать из мёртвых, связать грешную душу свою с покровителем, и всё в таком ключе. А ещё у шаманов обязательно имеется физический изъян. Люди без изъянов шаманами не становятся. Они становятся космонавтами, и женщины дарят им цветы и детей, а мужчины жмут руку. Некоторые даже целуют в губы. Шаманам же дарят только сарказм и пиздюли, потому что никто в средней полосе в шаманов не верит.

Такая вот тяжелая шаманская доля. А Гога, между прочим, имел изъян, о чём я громко во всеуслышание заметил. У него не хватало на среднем пальце, собственно, пальца. Должно быть, это и есть тот самый изъян, за который Гога не стал космонавтом и пошёл в шаманы.

- А, херня, - отмахнулось духовенство, - мне кавказец палец откусил, когда мы пиздюками по гаражам лазили.

Не тот кавказец, который делает вкусный шашлык. Который пёс Трезор Неадыкватыч – вот кого он имел в виду. А так у Гоги имелась весьма изъянистая родинка с одиноким кудрявым волосом, которая очень впечатлила всех. Но особенно - кошку Белинду. Тёмной ночью, когда все спали, она прокралась в прихожую и напрудила шаману в левый ботинок.

На этом пора бы заканчивать эту историю, но у неё есть печальное продолжение.

Утром я отправился на пары, и вернулся только к ночи. На город опустился дубак. По дуракам, забывшим зонтик, упруго бил холодными плетьми садюга-дождь. Стоял октябрь, вечера стали чёрными, как кофе из автомата. А уж ночи… меня буквально трясло от меланхолии, хотелось то ржать, то вешаться. Что, само по себе было делом вполне выполнимым – этой ночью мне со товарищи нужно было как-то спровадить эту вуду сибирскую. Без денег на такси и наржёшься, и навешаешься.

Неприятности начались с порога. Я долго звонил в звонок, пока мне не открыли.

На пороге стояла сероглазая кнопка с пышной грудью и чёрными волосами до задницы. Я узнал и первое, и второе, и, разумеется, третье. Это были просто ужасные новости. Новости звали Алиной, но многим несчастным она была известна как Шапка.

Она считала себя ведьмой. Ты в ведьм не веришь, понимаю. Но вот однажды к моей подруге, которая страдала, что у всех секс есть, а у неё нет, подошла такая с чёрными волосами, грудью и задницей. Попросила закурить. Та дала.

- Теперь, - сказала черноволосая, прикуривая, - у тебя всё будет. Я ведьма.

Недели не прошло, а вокруг подруги начался буйный кобеляж. Кончилось тем, что она нашла себе пухлого доброго еврея, вышла за него и родила ребёнка. Кошмар. Ранний брак забирает лучших. Я справедливо подозревал, что здесь поработала Шапка. Это был её корявый почерк.

Расследование я проводил со всем тщанием. Та что-то заподозрила, долго отнекивалась, отбивалась, а потом всё-таки проболталась. В общем да, это была она.

Ведьму видно издалека. Тут не будет случая, когда ты случайно узнаёшь, что у тебя жена из этих. Нет, старик. У ведьмы в глазах бес, она ходит от бедра. И улыбается кисло-сладко. По вот этой улыбочке ты её легко распознаешь. Она честно скажет тебе, что связался с ведьмой, но ты не поверишь. Ну и дурак.

Шапка была стопроцентной ведьмой. Она красила губы под шоколад, подводила глаза чёрным, вешала на палец по четыре кольца и вечно звенела подвесками. Она была ненадёжным товарищем, и бросала тебя в трудную минуту со стопроцентной вероятностью. Умела растворяться в воздухе как бэтмен, чуяла пиздец на расстоянии, а человечьи страдания казались ей шуткой природы, над которой можно смеяться.

В её чердак сквозило со всех сторон розы ветров – и настроение менялось как ветер. На неё выпало тяжёлое детство, её поколачивала бабка. Она слишком любила винишко и сладкое. Но всё это херня. Самое отвратительная черта Шапки не в том, что она киданёт тебя по любому поводу, а потом выключит на месяц телефон и занесёт в чс. А потом включит и будет делать вид, словно ничего не бывало. И даже не в том, что у людей от её одного присутствия начинается адовый пиздец в жизни, а воздух попахивает серой. Тут и магический реализм, и прагматическое долбоёбство, всего понемногу. Но это всё ерунда.

Самая мерзкая черта Шапки в том, что она залезает на чистую простынь в джинсах и носках! Она может уснуть так! В носках и джинсах. С улицы! Каким животным нужно быть, чтобы так поступать?!

И вот, что за вечер, когда тебе в твою же квартиру открывает дверь Шапка собственной персоной? Кошмар наяву.

- Живёшь тут? – спросила она равнодушно. - Клёво. Хату разнёс сам, или так и было? Вообще очень уютно.

- Так, вали отсюда, - просил я миролюбиво. – Лети на Лысую гору, или гору, где гоняют лысого – не знаю. Видеть тебя не хочу. Ты знаешь.

Она знала. Фыркнула кошкой, и упёрлась на кухню. Хуй ты её выгонишь, раз кто-то впустил.

Чисто муха в январе. Я успел сбросить только один кроссовок и теперь прыгал за ней через всю квартиру. Как и вчера, здесь было слишком людно для однушки – мой кенгуриный шаг провожали заинтригованные взгляды.

- И чем по-твоему я заслужила такой тон? – спросила она надменно, когда я её всё-таки настиг. -  Я пришла смотреть шамана. К тому ж у тебя горе, как друг я не могла пройти мимо.

Меж зубов у неё была щербина, она звонко картавила и умело хлопала ресницами. Очень опасная женщина.

- Ты алкопародия на фамм-фаталь. Ты кидала. Тебя видели с сатанистами. Ты принесла чёнибудь пожрать? Меня обнесли шамбалоиды.

- Я купила сыр. И вино.

- Выблюэлла - красное?

- Да, в коробке с краником.

- Этюд в багровых тонах. Ладно.

Алина делила мир строго на своих и этих. К этим относились все, кто не вписывался в ведьмин мир, то есть не получил в наследство веника. Эти подвергались насмешкам и презрению, своих Шапка просто троллила. Меня она по каким-то причинам относила к тем, кого можно троллить.

На всякий случай я поставил швабру вверх тормашками (не помогло). За эту выходку она мне отомстила - тем же вечером, пойдя до ветру, я нашёл за унитазом правильно скрученный науз.

Пришлось оккупировать клазет, пока я перевязывал подарочек как надо. Потом я подбросил науз в её торбу – пусть радуется, фольклорный элемент. То была дружеская подъёбка – одному чуваку она вообще вбила кованый гвоздь в изголовье супружеского траходрома. Страшное ведьмино колдунство.

Если боишься присуха, ты не станешь брать из Шапкиных рук еды. И вообще, будешь держаться от ей подобных подальше. Ай, не веришь. Ну так тебе и надо, потом поздно будет жаловаться.

Я развёл кальян, вместе мы курили, думали о том, как бы спровадить шамана подешевле. Шапка угрозами собрала с гостей налог, и этого должно было хватить. Я воспрял духом и даже немного расслабился. Помимо Алины тут были ещё представители потустороннего сословия, я надеялся, что она постесняется чудить.

Тут случился ключевой поворот сюжета в третьем акте. Пока я прял и расслаблялся, Шапка подлила в колбу с кальяном водку, найденную в моей кладовке. Я ни о чём не знал, терзал гитару, с ведьминским трио мы выли:

- Высоких и низких, далёких и близких – иллюзий не строй. И лоб свой напудри: в театре абсурда ты главный герой…

Кругом люди. Люди, как водится, всякие. А от себя куда деваться?..

За окном с иниевым хрустом приближалась ночь ужасов Самайна. Пока мы терзали соседей полуночным завывоем, наш Гога накурился кальяна с водкою. Шапка подсела к нему, трепетала ресницами, налегала бюстом. Таким манером она влила в героя несколько чекушек, плюс вино красное Изабелла. Коктейль умертвие.

После водки и кальяна наш шаман упал лицом в диван и сильно – сильно уснул. На минуточку – до выхода ему оставалось ну чуть больше двух часов. Пиздец!

- Усука-насука! – отчаялся я, созерцая неподвижное тело.

- Я только хотела проверить, насколько этот шаман сибирский, - оправдывалась Алина под давлением общественности. – И никакой он не Сибирский. Может он из Уфы?.. это почти Сибирь, но не совсем.

- Да хоть Крымский! Как, блят, мы его довезём? Я его не подниму! А что скажут менты?! Весь вокзал в ментах! Они нас осудят.

- Сильно осудят, - печально согласилась мой верный товарищ Марина. Она была самой разумной ведьмой на этом шабаше. – Может быть даже на сутки.

- Не стойте так. Дайте же мне тазик, - трезвым голосом требовал шаман. И снова отключился.

Мы отволокли это чудобище в ванную комнату, где он принялся страшно блевать. Блевал он интеллигентно, со снайперской точностью. Но иногда забывал зачем пришёл, и засыпал головою в сральной дырке.

- Кстати, о говне. А где Шапка? – спросила Марина, заботливо придерживая духовенство за волосы.

Шапки нигде не было – мой табор возвестил что она съеблась за сигаретами. В два-то ночи. Ну-ну.

- На помеле улетела. Хуй с ней, с Алиной.

Час икс наступил. Приехало такси, а наша Хара-Мабуру то включалась, то вдруг начинала перезагружаться как ветреный Виндоувс. Я спустил и сумки, и шамана – к счастью, желающих проводить бубноносца набралось даже больше, чем могла вместить машина.

Ой, как мы ехали! Ой, что за лицо было на таксисте! Он будто бы знал, кого везёт. А, может, имел догадки. В итоге доехала наша лягушонка в коробчонке до Московского вокзала. Мы не рискнули заходить через парадный, и пошли крайним путём через метро.

Самые крепкие девушки придерживали эту двухметровочку за руки. Жались так, будто гарем провожал своего султана. Позади шла скорбная процессия из втемщиков в афгани и шароварах. И я впереди такой красивый, с билетом в зубах и сумками в руках. Всё это при пустых коридорах перехода, по которым шаманские икания разносятся звонким эхо.

Ой пиздец, проходили ночь по стелсу – абсолютно неприметная компания. Операция Блэк-Опс.

Журчавший в углу бомж оторвался от созерцания струи. Окинул нас понимающим взглядом, и вернулся к своему, как говорят на самом дальнем востоке, моно-но аварэ. Созерцанию печального очарования вещей.

Не помню, как мы прошли мимо ментов. С трудом всплывают образы, как мы ждали, пока на табло появится поезд в МСК. Помню, как пёрли тело. Всем известно, русский человек бежит в трёх случаях: когда позвала природа, когда самолёт, и когда поезд. То есть пёрли мы его бегом – звонко стучали каблучки и обосанный Белиндой шаманский ботинок.

А наверху, на улице – дождище…

И вот что интересно. У нужного вагона шаман вдруг перестал изображать тряпочку. Твёрдо встал на ноги. Сердечно поблагодарил за всё, и поезд поглотил его. Ну, я ещё сумки допёр, и усадил на место. Благо плацкарт спал и вонял так, что наш Гога преотличненько вписался.

Так я встретил и проводил своего персонального шамана. Поезд, стуча колёсами, растворился в ледяной кисее. Растворился во тьме времени. Перрон опустел, на вокзал опустилась заполночная тишина.

Стояли девчонки в цыганских юбках и глупых штанах с зяблыми руками в карманах курток. Стоял и я, не зная, что думать. Чувство юмора ненадолго покинуло меня. Я решил никогда больше, если одолеет одиночество, не загадывать таких вещей, как весёлая компания. Я решил, что буду наслаждаться «так».

Потому что у одиночества, у измен, у самых чёрных шаманов и самых чёрных ночей есть свои плюсы.