Про первый материал по изнасилованию
Как я уже упоминал в своих предыдущих рассказах, в начале своей прокурорской карьеры я был стажером по должности прокурора сельского района. А поскольку в начале 90-х годов прокуратура была не настолько штатно разжиревшая, как сейчас, то помощники прокурора занимались решительно всем, что им поручали. И так как следователей в нашей прокуратуре было всего два, то они физически не могли постоянно дежурить для выездов на места происшествий. Поэтому в график дежурств стабильно ставили и помощников прокурора, а по праздникам, бывало, дежурил даже заместитель прокурора района.
В первое время, когда я заступал на такое дежурство, будучи еще юным и совсем необстрелянным, старшие товарищи говорили мне, что я, конечно, в процессуальном смысле могу делать всё, что необходимо, кроме: возбуждения уголовных дел, задержания подозреваемых и обысков. Но когда обстановка говорила о том, что всё это выполнять необходимо прямо сейчас, или иначе будет хуже, то я должен был в любое время дня и ночи звонить прокурору района, докладывать ему суть дела, и выполнять всё нужное только после его санкции. Если же материал «терпел» до начала рабочего дня, то мне следовало собрать его максимально полно, а уже потом докладывать прокурору на его решение.
Вот в этот самый период времени, в одно из самых первых моих дежурств, весной, в выходной день, прямо с утра меня подняли на заявление об изнасиловании. Прихватив с собой «дежурную» папку (в которой были все необходимые для выживания в процессуальных джунглях бланки документов), я на милицейском УАЗике прибыл в райотдел, где прошел в кабинет начальника уголовного розыска Петровича, куда затем была вызвана и потерпевшая.
Потерпевшая была достаточно миловидной молодой женщиной где-то чуть-чуть не тридцати лет. Её сопровождал молодой же мужчина, который представился её мужем. Судя по всему, настроен он был очень решительно и пытался задавать много не вполне неконструктивных в данной ситуации вопросов в виде: «Вы что, вот так и будете тут сидеть? Мы уже сорок минут, как к вам пришли, а вы еще ничего не сделали! Когда вы начнете работать и искать преступника?». Честно говоря, после этого энергичного наезда мне стало как-то даже неловко, что мы до сих пор не перекрыли вокзалы, аэропорты и речные пристани, а также не организовали сплошное прочесывание силами оперсостава мест массового скопления граждан (таковы были неотложные розыскные действия, которые первым делом пришли в мою еще тогда не загруженную существующими реалиями оперативно-розыскной деятельности голову).
А сама потерпевшая все это время молча заливалась горючими слезами, причем насколько обильными, что в какой-то момент я начал всерьез опасаться подтопления здания органа внутренних дел. Петрович практически одновременно начал противопаводковые и противонаездные мероприятия, причем как-то быстро, всего несколькими решительными словами, приведя в чувство и мужа, и жену. После этого потерпевшей так же решительно было велено рассказать, как всё было.
Она поведала, что они с мужем живут в городе, и накануне вечером она пошла в гости к своей старинной подруге. У подруги засиделись до двенадцати часов ночи и, поскольку общественный транспорт уже не ходил (а служб вызова такси тогда не существовало, напомню про время повествования – начало 90-х годов), то она пошла домой пешком. Идти ей было где-то час ходу. По дороге её догнала белая «копейка», и сидевший в ней водитель (по виду какой-то кавказской национальности) предложил довезти женщину до дома. Она согласилась, села в «копейку» и машина тронулась. Только поехала машина не в сторону её дома, адрес которого она назвала водителю, а дальше, за город, по ночной трассе, пока наконец не остановилась где-то в лесу на территории нашего многострадального сельского района. Там водитель сказал ей раздеваться, демонстрируя извлеченный из кармана нож. По словам потерпевшей, она сильно испугалась (ведь ночь, лес, нож, кавказец – всё это без сомнения несколько настораживало), и выполнила всё, что от неё требовал преступник. Требования продолжались долго, до шести утра, после чего кавказец сказал ей одеваться, затем отвез её обратно в город, где высадил около железнодорожного вокзала, а сам уехал в неизвестном направлении.
Номеров «копейки» потерпевшая, конечно же, не запомнила. Названные ею приметы кавказца: около тридцати лет, среднего роста, среднего телосложения, темные волосы, темная щетина, темный спортивный костюм «Адидас» и черная кожаная куртка – позволяли разве что с большой уверенностью тыкать пальцем в небо. Даже место, где происходило изнасилование, она не могла описать, так как было темно, лес и никаких внятных зацепок.
В общем всё, что я четко и ясно представлял себе по результатам первичной беседы с потерпевшей, можно описать романтической аллегорией - «мрак и туман». Единственное, в чем я был абсолютно в тот момент уверен, так это в том, что эти гребаные «чурки» обурели в край. Я с надеждой посмотрел на Петровича, но он почему-то был совершенно невозмутим, как будто вся эта история с беспределом представителя некоренной национальности не произвела на него вообще никакого впечатления. Не сообщив ничего обнадеживающего в плане организации розыска, Петрович предложил мне получить с потерпевшей и её мужа письменные объяснения.
Пока я мучился с подбором замены эротических терминов в объяснении потерпевшей на общеупотребительный юридический язык, Петрович только молча расхаживал из угла в угол кабинета. Наконец, когда объяснения от потерпевшей и её мужа были получены, Петрович сказал, что необходимо написать заявление. Вручив потерпевшей лист бумаги и ручку, он встал за её спиной и стал диктовать: «Начальнику ОВД N-ского района подполковнику милиции NN от гражданки…. Заявление. Прошу привлечь к уголовной ответственности неизвестного мне гражданина, который…», ну и так далее. После этого Петрович завершил: «Число и подпись». «А как же предупреждение за дачу…» - начал было я, но Петрович, продолжая стоять за спиной потерпевшей, стал делать мне выразительные мимические знаки, после чего я замолк. Я подумал, что возможно в таких случаях на практике потерпевшие не предупреждаются об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и за заведомо ложный донос, и больше эту тему не поднимал.
Затем я выдал потерпевшей направление на судебно-медицинское освидетельствование и Петрович отпустил их с мужем, присовокупив, что в понедельник потерпевшая одна, без мужа, может приехать в райотдел и посмотреть фототеку с целью опознания возможного злодея. На этом мы и расстались с потерпевшими, предварительно успокоив мужа, что прямо сейчас весь личный состав уголовного розыска выдвинется в город «шерстить» кавказцев.
После ухода заявителей я пытался задать Петровичу очень много вопросов, но тут набежали опера со своими проблемами, и Петровичу явно стало не до меня. Он только сказал, что ничего срочного сейчас делать нужды нет, материал очень скользкий, и мне лучше пойти домой отдыхать, а в понедельник утром доложить всё прокурору.
Утром понедельника после планерки я зашел к прокурору и рассказал ему об обстоятельствах того материала. Прокурор, судя по всему, был загружен другими проблемами, слушал меня в пол уха, и сказал, что пока не видит оснований для возбуждения уголовного дела и что пусть материал пока будет у меня. С этим я и вышел из его кабинета.
Петрович позвонил мне уже после обеда, сказав, что пришла та самая потерпевшая и хочет дать дополнительное объяснение. Я пешком примчался в райотдел, где (опять же в кабинете Петровича) услышал от потерпевшей реальную подоплеку той самой душераздирающей истории.
Оказалось, что ни у какой подруги в тот вечер накануне изнасилования потерпевшая не была. Да и никакого изнасилования, собственно, не было. Как не было и кавказца, и белой «копейки», и ночного леса, и ножа. А был друг, точнее любовник, у которого она засиделась (или залежалась – это я не стал тогда выяснять из привитой мне воспитанием деликатности) до шести утра. Естественно, к этому времени у прокосячившей жены весьма остро возник вопрос: как отмазываться перед мужем? Конечно, старинную подругу по телефону удалось предупредить, а весь остальной балаган с изнасилованием пришлось сочинять на ходу. Да, еще соответствовал действительности железнодорожный вокзал, потому что любовник жил как раз рядышком, и именно оттуда наша псевдопотерпевшая позвонила с телефона-автомата домой мужу, придя на вокзал пешком.
Дальше пошли небольшие торги: «потерпевшая» соглашалась дать об этом письменное объяснение только при условии, что об этом не узнает муж, и что ей за эту ложь ничего не будет. Петрович давал «слово офицера». Я же, поскольку никаким офицером в тот момент не был, мог предложить только щелканье ногтем большого пальца правой руки по передним зубам верхней челюсти, с последующим описыванием этим же пальцем плавной дуги на уровне шеи. Видимо, слово Петровича и моя пантомима насколько убедили лжепотерпевшую, что она тут же дала мне письменное объяснение о том, что никакого изнасилования не было, и упорхнула куда-то вдаль, решать дальше свои сердечно-постельные дела.
Хоть я и был тогда совсем молодой и необученный, но все-таки догадался, почему Петрович после первоначальных объяснений «потерпевшей» принялся, по меткому выражению героя одного романа Роберта Льюиса Стивенсона, «во весь опор сидеть здесь». Абсолютно целая одежда, никаких телесных повреждений, максимально размытые и общие приметы преступника и его машины, непонятно где проведенная ночь, появление очень активного мужа – всё это изначально наводило опытного опера на грустные мысли.
Именно поэтому он изначально и не хотел, чтобы в заявлении было указано, что «потерпевшая» предупреждалась об уголовной ответственности за заведомо ложный донос – чтобы дать ей на всякий случай путь к отступлению. Ну а если бы возникли вопросы, почему в заявлении этого не было, всегда можно было бы сказать: «Эх, лажа-то какая вышла… Да, забыли совсем продиктовать ей эту фразу, запурхались, и забыли».
Единственное, что тогда (да и до сих пор) представлялось мне совершенно невероятным, так это величина актерских способностей, которых может достичь желающая отмазаться перед мужем женщина.
