Приключения в Москве, пережившей ядерную войну в 1962 году (ффрагмент)⁠⁠

Мы двинулись по направлению к центру Москвы. Я без устали вертел башкой туда-сюда, оглядывая такой знакомый и незнакомый пейзаж в надежде высмотреть в нём что-то жизнеутверждающее, что-то, что вселит в меня надежду освоиться в этом мире. Тщетно. Чем дальше мы ехали, тем более безнадёжно разрушенными выглядели дома, меньше было целых стёкол и больше скелетов, оставшихся навсегда в телефонных будках, у ларьков и на скамейках в парках. В одном месте я увидел покорёженную бочку на колёсах с надписью «Пиво», возле которой вповалку лежали останки пяти человек, на одном из которых угадывались остатки белого халата. В другом – там, где полагалось стоять памятнику Гагарину – попался автобус, набитый скелетами. Он был очень футуристической обтекаемой формы, почти весь прозрачный (я раньше таких не видел), из-за чего все мертвецы в этой плексигласовой братской могиле были как на ладони. Первый, кроме Алевтины, живой человек, которого я увидал в этом мире, был какой-то мужик в Нескучном саду. Он был далеко и внешности его я не разглядел: увидел только, что тот, похоже, вспахивает землю в саду сохой. Спереди соху тянул какой-то жуткий зверь, похожий на нестриженого, свалявшегося барана с восемью ногами, только раза в два крупнее.

– Он, что, хлеб в Нескучном будет сеять? – Удивился я.

– Кто? – Тут Алевтина оглянулась. – А, мужик тот! Нет, не хлеб, а кукурузу. Он академик же.

– Академик?!

– Да. Они ребята прогрессивные.

– Академик, который возделывает землю сохой, это прогрессивно?!

– А разве нет? Скучное поле – отличное место, река рядом, всё рядом. Выращивают они исключительно кукурузу, которая, как известно, кормилица человечества: и хлеб, и крахмал, и на корм скоту, и на полимеры, если однажды получится снова производить их. Станции метро, где они живут, самые новые во всём городе: «Ленинский проспект» и «Академическую» открыли за десять дней до бомбардировки.

– А, так в этом смысле «академики»!.. Понятно... Слушай, Аль, а что за зверь там у него такой ужасный?

– Ну как какой? Мул.

– Это мул?!

– Ну конечно.

– Но мул это же помесь осла и лошади!

– Вовсе необязательно.

– Да как необязательно?! Обязательно! Ягнёнок это сын овцы, щенок это сын собаки, а мул это...

– Мул это кто угодно, кого используют в качестве верхового или тяглового животного. Сокращённо «мутантная лошадь».

– Мутантная лошадь...

– Ну да.

– Но ведь этот похож на барана!

– Вероятно, его предки до войны были баранами. Какое это теперь имеет значение? Если используется в качестве лошади, значит, лошадь... Моя тоже мул. Говорят, от собак происходит. Да, Жучка?

Алевтина почесала погонялкой спину лошади. Та завиляла хвостом, обернулась и дружелюбно вывалила язык, предъявив комплект острых зубов.

– То есть, вы не даёте отдельных названий таким животным? – Спросил я, как только смог выйти из состояния офигения.

– Уродов нынче столько расплодилось, и все разные, названий не напасёшься, – ответила моя спутница равнодушно.

Тем временем, Скучное поле мы миновали и двигались в районе метро Шаболовская. Башня Шухова стояла – и то радость.

– Ты особо к ней не приближайся, – посоветовала Аля. – Говорят, туда упал какой-то неразорвавшийся урановый снаряд, да так и лежит. Излучение такое, что смерть наступает в течение двух минут. Говорят, некоторые люди, приблизившиеся к башне, даже прямо загорелись от радиации!

– Жесть... Но от радиации такое разве бывает?

– Не желаю проверять. Но суть одна: это очень опасная место. Несколько раз я слышала о гибели разбойников, осмелившихся туда сунуться. И о странных пожарах, ни с того, ни с чего происходивших недалеко от башни, тоже всем известно.

– Значит, там всё заброшено?

– Нет, там кто-то есть, но неизвестно, кто именно. То ли какое-то специальные роботы, то ли люди, особо устойчивые к радиации или имеющие антиионизирующие костюмы. Они оттуда радиопередачи ведут, а в них врут как душат. Называется «Голубой огонёк». Слышал, может?

– Конечно же, слышал!

– Ну вот. Это потому что у них там прямо в студии, говорят, черенковское свечение как в атомном реакторе!

Мои брови полезли наверх, а мозг завис, не в силах обработать эту информацию. Тем временем мы повернули на Крымский вал, увидели еще несколько пахарей в Музеоне и в парке Горького, переехали по Крымскому мосту на другой берег. По реке болталось несколько убогих плотов, с которых рыбачили. На моих глазах один рыбак извлёк из воды здоровенную рыбину, не похожую ни на один из известных мне видов, с двумя хвостами. Вдоль Фрунзенской набережной была толпа женщин, похоже, стиравших в реке бельё. В детстве я, конечно, много слышал о том, что так делали в старину, но воочию видел такой допотопный способ стирки впервые. Но главным, что удивило меня, было не возвращение к этим отсталым способам поддержания чистоты, а то, что пара женщин, находившихся к нам ближе всех, кажется, были похожи на мою спутницу: я точно не разглядел, но у них вроде были такие же лысые головы и такая же грубая, словно бы вся состоящая из шрамов кожа...

Осторженка, по которой мы двинулись следом, была разрушена до совершенной неузнаваемости. Храма Христа Спасителя, естественно, отсутствовал. На его месте располагалось какое-то непонятное строение круглой формы, похожее на цирк или большую тарелку. Эта тарелка была завалена горой мусора, возвышавшейся на высоту примерно пятиэтажного дома.

– Почему у вас помойка в центре города? – Не понял я.

– Это не помойка. Это довоенная священная постройка. Выжившие старики рассказали, что в древности здесь находилось место, предназначенное для культовых мероприятий. Правда, как выглядели эти мероприятия, выяснить пока что не получается. Некоторые думают, что это были бои насмерть между специальными рабами или человеческие жертвоприношения... Но пока что те, кто контролирует этот бассейн, сошлись на том, что он представляет собою хорошее костровище для волшебного огня на 1 мая...

– Костровище?! На 1 мая?

– Ну да. Слышал песню «Взвейтесь кострами, синие ночи» и всё такое?

– Ээ... Вроде, слышал где-то...

– Ну вот. Исследователи старины выяснили, что 1 мая в СССР был священным днём, что на этот день полагалось делать костры, нашли эту песню, нашли эту круглую яму... И сложили два и два, как говорится. Видишь, мы как можем восстанавливать исконные советские традиции?

– Погоди... Но ж вроде сказала «бассейн»!

– Ну и что?

– Ну, бассейн это ж место, где плавают!

– Вовсе нет. Ты с чем-то путаешь. Бассейн — это название вот этой круглой штуки для костра на 1 мая. Видишь, сколько топлива уже тут накопилось? Этот праздник совсем скоро.

Из кучи сваленного в «бассейне» топлива явственно торчали в том числе и человеческие останки. От этого не стало настолько не по себе, что разговора про этот постапокалиптический колизей (или как там еще его называть?) я решил более не продолжать. Спросил:

– А через самый центр поедем? Как там всё сейчас на Красной площади?

– На какой ещё Красной площади? – Удивилась Алевтина, поворачивая в сторону бульваров.

– Ну как?! В центре которая в самом. Где Кремль. И Василий Блаженный. И Мавзолей.

Аля посмотрела на меня непонимающе, так, словно, я говорил ей про географию совершенно чужого экзотического города. Может, они переименовали все эти вещи?

– Ну вот там! – Добавил я и указал рукой в ту сторону, где уже должны были виднеться башни Кремля, однако, почему-то до сих пор еще не виднелись.

– А! – Сказала Аля. – Там! Да, говорят, что до войны там что-то было. Но, видишь ли, бомбы упали именно в это место, на самый центр, так что теперь там есть только большая яма, наполненная водой. Называется Красное Озеро.

– Серьёзно?

– Говорят, там ловят самых вкусных лягушек.

– Вы едите лягушек?! – Не выдержал я.

– Ты так говоришь, как будто это что-то плохое, – спокойно отозвалась Аля. – Лучше вот что скажи: а откуда ты знаешь, что было на месте Красного Озера? Ты, что, правда попал к нам из прошлого? Признайся! Ты советский человек? Прилетел на машине времени?

– Я сказал бы, что ты ни за что не поверишь, откуда я взялся, если бы твоё предположение не было таким же безумным, как и реальность.

– Ну и откуда ты взялся?

– Я из параллельной реальности. Из 2024 года, где не было ядерной войны и всё пошло по-другому...

– Не выдумывай глупостей! Я спрашиваю серьёзно.

– А я же серьёзно и отвечаю.

– Ты порешь какую-то ерунду про какую-то другую реальность.

– Но я же по-правде...

– Ой, ладно! Не хочешь – не признавайся. Я сама примерно понимаю, откуда ты. В общем, скажу одно: ты, конечно, милашка, но если б не запирался, то нравился бы мне ещё сильнее.

Тем временем, мы въехали на Пушкинскую площадь. Я сперва и не узнал ее: знакомого всем памятника на постаменте не было, он лежал поодаль лицом вверх, как Андрей Болконский, глядящий в небо Аустерлица: видимо, свалило тогда ударной волной, а поднимать было некому да и не незачем. Точно также валялись возле лишённых стёкол зияющих дыр, раньше бывших витринами, старые, грязные, голые манекены: должно быть, некогда они демонстрировали модную одежду в магазинах, но теперь были заботливо раздеты теми, кто в этой одежде нуждался больше. Мертвецов вокруг не было видно, и то хорошо: должно быть, в центре после конца света человеческая нога ступала чаще, чем на Ленинском проспекте. Я со страхом глянул в сторону Кремля: его действительно не было видно, Тверская представляла собой коридор из сплошных развалин, заросший лесом: судя по всему, перед войной здесь было куда более зелено, чем в той реальности, к которой я привык, а теперь некогда посаженные человеком деревья сделались хозяевами улицы.

– По нашей площади не ездить! – Раздался голос за моей спиной.

Я оглянулся. У памятника стояла странно одетая парочка – парень и девушка. Парень был в огромном красном пиджаке размера на три больше нужного, из-под которого виднелись пёстрая гавайская рубака и лиловый галстук с какими-то то ли чертями, то ли обезьянами. Под цвет галстука были подобраны носки, выглядывающие из-под слишком коротких брюк и слишком остроносых ботинок. Весь этот шмот был не только нелепым, но и чудовищно старым, поношенным, со следами штопки и заплатами из чужеродного материала. Девушка выглядела относительно элегантно, но слишком уж празднично: узкое платье, похожее на вечернее, туфли на шпильках, безумно размалёванное лицо. Смотрелся этот макияж тем более дико, что лицо у незнакомки было таким же уродливыми, как будто обожжённым, как и у Алевтины. Аналогичной была и физиономия кавалера: то, что, очевидно, предполагалось как его модный кок, состояло буквально из трёх волосинок.

– А то что?! – Спросила Аля угрожающе.

– А то что-нибудь! – Неопределённо, но заносчиво ответили ей.

– Валера, покажи им арбалет, – скомандовала моя спутница.

Я повиновался.

– Нас таким не испугаешь! – Отозвалась незнакомая девушка. – Мы сами кого хочешь испугаем. Порешим и глазом не моргнём! Закон не писан!

– Сегодня я танцую твист, а завтра буду террорист! – Проскандировал парень.

– Сегодня мы поём ду-воп, а завтра всадим пулю в лоб! – Поддержала его девчонка.

Краем глаза я заметил, как через лес на Тверской продирается ещё одна похожая парочка: видно, на помощь этой. Думаю, Алевтина тоже её заметила.

– Ладно-ладно, на хрен нам не сдалась ваша площадь! Мы вообще просто мимо тут ехали! Всё! Расступитесь!

Она подстегнула Жучку, и мы поехали в сторону Маяковской.

– Это стиляги, – сказала мне Алевтина, когда мы удалились от опасных незнакомцев достаточно далеко. – Они тут себя хозяевами считают. Постарайся не сталкиваться с такими личностями, особенно, если ты путешествуешь в одиночку. Они вообще без тормозов. Совершенно аморальные типы!

– А почему они такие странные вещи сами о себе говорили? – Спросил я. – Типа «буду террорист», «пулю в лоб всажу», вот это всё. Они как будто сами себя оскорбить хотели.

– Говорю же, аморальные ребята! Кукурузу выращивать не хотят, СССР восстанавливать не хотят... К ним прибиваются те, кого выгоняют из их племён. Так что они сбиваются тут в кучки, целыми днями шляются взад-вперед по улице Горького, ничего не производят, а время от времени нападают на мирных людей, чтобы отобрать у них пищу.

– Я думал, они просто музыку слушают...

– Музыку, ага! Шумят, гремят, заводят какие-то безумные песнопения на никому непонятных языках – скорее всего, колдуют, что навести порчу на добрых людей! А ещё они любят плясать на костях!

– В смысле, пластинки у них из рентгеновских...

– Да при чём тут пластинки?! Заметил, на Пушкинской площади ни одного скелета не валяется? Думаешь, всех их похоронили? Как бы не так! Их стиляги в свои норы утащили для магических ритуалов! Кладут их там на пол, потом заводят свою адскую «музыку» и давай там беситься, плясать прям на человеческих останках!

– И откуда ты всё это знаешь?

– Оттуда же, откуда и они сами о себе знают: из древних книг.

– «Работница», «Крестьянка»?..

– … «Крокодил» и всё такое. Знаешь, до войны, в твои времена, эти нелюди тоже существовали. Так вот самые отъявленные отбросы общества и решили от нечего делать возродить эту подлую секту по древним книгам!

За разговором мы не заметили, как доехали до «Маяковской». Здешний памятник был цел. У его подножья имелась большая корзина с двумя караваями, несколькими картофелинами и яблочком. Вокруг стояли семь мужчин и женщин на коленях. Восьмой, завёрнутый в белую простыню, что-то декламировал. Его лицо было таким же уродливыми, будто бы полностью состоящим из соединительной ткани, как и у всех, кого я повстречал сегодня.

Когда мы поравнялись с этой странной группой, я смог расслышать:

– Мы - дотошные. Мы - громадные. Наш характер упрям и ершист. Не позволим себя обманывать мы - которые вышли в жизнь! Это нам, крутым и бессонным, миру будущее дарить... Мы ещё прикурим от солнца! Если только будем курить.

– Это разве Маяковского стихи? – Спросил я Алю.

– Это не стихи. Это их молитва.

– Чья – их?

– Их. Лириков. Живут на ближайшей станции. Они каждый день собираются у этого своего идолища и читают ему одни и те же молитвы до тех пор, пока не придёт племя физиков и устроит с ними физическое взаимодействие кулаками... Говорят, до войны здесь тоже происходило нечто подобное... Впрочем, тебе-то лучше знать, что тут было в прошлом! – Алевтина подмигнула. – А? Что, верно?

– Если хочешь знать моё мнение, памятник Маяковскому это просто памятник и никакого религиозного поклонения до войны ему тут не было.

– Ой, ну ладно, прекрати! – И Алевтина отмахнулась. – Понятия не имею, зачем ты пытаешься переубедить меня, что ты не из прошлого! Но уж глупости не надо говорить!

Я подумал, что пытаться вкручивать людям в чужом и враждебном обществе свою правду и развенчивать чью-то религию это опасно и глупо, так что решил больше не развивать эту тему. В конце концов, гораздо больше интересовало меня другое:

– Аль, а вот скажи... Ты только не обижайся, пожалуйста... Но... Вы все так выглядите?

– Как — так?

– Ну вот так, как ты...

– А я как выгляжу?

– Ну... Иначе, чем я, – я смутился.

– А! Ну да, – сказала Аля, совершенно не расстроившись. – Конечно же, мы выглядим не так, как ты! И не так, как люди до войны! Поэтому я и удивилась, что у тебя такие густые, нежные волосы, такая гладкая кожа и такие пышные ресницы – точь-в-точь как у довоенных!

Она снова потрогала мои голову и лицо.

– Точно принц неземной! Точно ангел! С ума сойти, какая я счастливая, что сумела тебя добыть!

– Погоди... – Я постарался проигнорировать сомнительный комплимент со словом «добыть». – Значит... То есть... Вы не обогрели? И не болели ничем таким? Вы такими родились?

– Ну да, естественно. Старики, кто пережил войну, рассказывали, что гладкие и красивые дети, родившиеся после неё, очень быстро умирали от радиации. Уродливые тоже не выживали. А вот те, кто с крепкой кожей, они хоть и не могли похвастаться волосами, оказались самыми живучими и тоже дали потомство. У нас, у второго послевоенного поколения, шкура ещё прочнее. Говорят, что новые дети, те, кто родился недавно, они уже ещё меньше подвержены радиации.

– Значит, я не жилец?!

– Почему же... Необязательно. Уровень радиации уже очень сильно снизился по сравнению с тем, что было полвека назад. И потом, я говорила, у нас есть немного цистамина и йодида калия – на первое время, пока ты не адаптируешься.

– Где есть?

– Дома.

– Ох... Давай тогда как-то ускоримся!

кому понравилось, заходите сюда https://author.today/work/343556

книга еще пишется