Причину смерти установить не удалось⁠⁠

Лет с двадцати Санька мечтал об одной простой вещи – снова поесть нормальной советской сгущенки. Ну, той, которая продавалась в каждом советском магазине – с всегда одинаковыми этикетками и всегда одинаковым содержимым. Лет до шестнадцати, и Санька это отчетливо помнил, такая сгущенка была, а потом вдруг исчезла. Её как языком слизнуло с прилавков магазинов.

Появившаяся взамен не могла даже сравниться с тем, что было раньше – несмотря на разнообразие и красочность этикеток. Стоило только открыть красивую, цветную банку консервным ножом, попробовать её содержимое – и, фи, сразу приходило понимание, что вот это – это не сгущенка. Это так, жалкая пародия на неё.

Отличалось все – цвет, консистенция, сахаристость, послевкусие, которое оставлял продукт Санькиных мечтаний – и ни один из кандидатов даже близко не приблизился к идеалу. Впрочем, Саньке и не нужны были заменители, Санька хотел только тот вкус, что запал в его душу.

Со временем это желание превратилось в навязчивую идею. Со стороны-то все выглядело прилично – ну у кого нет странностей? Маленьких, пустяковых. Вот и у Саньки, ныне – Александра Семеновича, тридцатипятилетнего преуспевающего мужчины, была такая странность. Он искал, искал ту самую сгущенку из своего детства.

Потихоньку собралась коллекция. Санька всегда брал по две банки, одну на пробу, другую на память. Открытые банки со сгущенкой, из которых было отъедено едва-едва для пробы, летели в помойку – а её несчастные товарки оставались доживать век на «пьедестале позора». Пьедесталом позора Санька называл красивую деревянную этажерку в одной из комнат, на полках которой мостились «неудачницы» из мира сгущенного молока.

Куда Санька поставит представительницу той единственной, что все никак не могла найтись, Санька себе не представлял. Но он знал, что момент, когда та самая будет найдена – будет самым прекрасным мигом в его жизни. Санька знал, что рано или поздно это произойдет и не торопил события. Жил жизнью обычного человека и искал.

Приятели и знакомые, конечно, знали о маленькой слабости Саньки. За глаза покручивали пальцем у виска, но всегда старательно присматривались к соответствующим отделам супермаркетов. Иногда, если доводилось, привозили Саньке совсем уж редкие экземпляры из зарубежных поездок – сам Санька путешествовать не любил и жил уединенно, эдаким бобылём.

И вот однажды у Саньки случилось счастье. Ему позвонил старый друг и собутыльник Михалыч, известный своей предпринимательской жилкой и связями. Голос Михалыча в трубке просто бился трепетом удачи:

– Семёныч! Друг! Приезжай, пулей! Я для тебя тут такое достал!

– Куда, Михалыч? Что случилось? – спросил Санька, уже зная внутри, что мечта его сбылась. – Ты нашел? Нет, правда, нашел?

– Саня! Не задавай вопросов, езжай быстро ко мне на склад. И денег прихвати.

И тут Михалыч положил трубку. Санька, чувствуя, как колотится его сердце, мигом собрался и отправился к другу. И Михалыч его ожиданий не обманул – этот ухарь умудрился раздобыть сгущенку. Ту самую, советскую, честную, без обмана. Со складов продуктового резерва, достал по огромному блату. И не банку, не две – а ящик. И Саньке даже присматриваться не пришлось, он и так чувствовал, что в ящике находится то самое, о чем он мечтал пятнадцать лет.

Санька был готов расцеловать друга. Тяжелый ящик по пути домой казался легчайшей ношей, ноги сами несли Саньку домой. «Быстрей, быстрей» – думалось ему. Посмотреть, открыть, попробовать – оно или нет? Остальное Саньке виделось, словно он спал – подъезд, дверь, квартира, вот он сбросил куртку прямо на пол, куда-то швырнул ключи от квартиры – и начался миг торжества!

Санька вскрыл пыльный ящик и достал новехонькую, блестящую банку настоящей советской сгущенки. Сгущенки, сделанной по всем советским стандартам и правилам. На складах продуктового резерва банки сохранились просто идеально, и Санька уже воочию видел, как одна из них встанет на самом почетном месте его квартиры.

Благоговея, он трогал банку, рассматривал этикетку, читал надписи. Санька тянул время, предвкушал. Играл лучиками солнца, отражающимися на торцах, даже пару раз подбросил банку под потолок – и, играя, ловил её. Прижимал прохладным боком к щеке и катал между ладоней. Наконец, он достал консервный нож – и вскрыл предмет долгих мечтаний.

Боже, казалось, восхитительный запах сгущенного молока одним моментом ударил Саньке в ноздри. Нежно-бежевый, густой нектар наполнял жестяное нутро банки. И вот он, миг священнодействия – чайная ложка погрузилась в сгущенку, наполнилась густой субстанцией – и отправилась в Санькин рот.

Миг блаженства. Миг триумфа. Санькин организм, вкусовые сосочки языка и пищевод торжествовали, наполняли его жизнь смыслом. Санька отправлял в рот ложку за ложкой, наслаждаясь, блаженствуя, сибаритствуя на свой, Санькин, лад. Каждые десять-двенадцать ложек, Санька отвлекался, пил простую воду, вымывая остатки сгущенки изо рта, чтобы обновить вкусовые ощущения – и снова ел. Санька наслаждался мечтой.

Санька не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как он вернулся домой со сгущенкой. Возвращался он засветло, а сколько прошло времени с тех пор – Санька не знал. Точно знал Санька только три вещи – на улице уже стемнело, Саньке очень плохо и Санька умирает, лежа на полу своей собственной кухни. В рекордные сроки, в безумии концентрированного торжества, Санька уничтожил ящик сгущенного молока, запив его невероятным количеством воды.

Санькин живот раздулся, болел и просил пощады. Санька почти не мог шевелиться, но руки еще слушались его – и он задрал рубашку повыше. Скосив глаза вниз, Санька застонал от увиденного – раздутый живот походил на изрезанную трещинами поверхность земли после землетрясения. Кровавые овраги змейками расползлись по коже – каждый вздох, казалось, угрожал – вдруг кожа живота не выдержит? Вдруг лопнет?

Конечно, Саньке было наплевать на это. Лопнет живот, или нет – ему, считай, все равно уже не жить. Однако Саньке безумно хотелось в туалет. Санька расслаблял в себе все, что только можно – но так ничего и не смог. Организм, наполненный рекордным количеством сгущенки, как-то склеившийся изнутри, просто отказывался выполнять свои функции. И Санька, парализованный, умирал лежа на спине, долго и мучительно – набитый сгущенкой и водой.

Отошел Санька, тяжело агонизируя, проклиная свою глупую мечту и свою глупую смерть. Момент триумфа оставил только горький осадок, а единственная задорная мыслишка, бившаяся в его голове, ввергала в грусть. Умирая, Санька думал только о медицинском свидетельстве на свое мертвое тело — свидетельство, в которое пораженные патологоанатомы впишут причину его смерти – «попа слиплась от сладкого».