Ответ на пост «В чем правда, брат...»⁠⁠

Предупреждаю сразу: пост будет очень длинным и возможно будет содержать мат.

Пост, на который отвечаю, очень за живое зацепил, да так, что я наконец-то зарегистрировалась.

Я расскажу тоже про НИИ скорой, но в Москве, тоже знаменитого. Склиф. Хотя не только про него, вообще про весь путь, в нем ведь были и скорые и поликлиника.

Это было 13 лет назад. Летом мы похоронили отчима. Несмотря на все их разногласия, жизни в разных домах и его любви к алкоголю, мы его любили. По маме это очень сильно ударило. Она и до этого не пышила здоровьем (сахарный диабет 2 типа и ходила с палочкой), а тут совсем сломалась. Практически перестала ходить по дому. "Ноги как кипятком обдали". Скорая. Потому, что прошлым летом уже было, но с правой рукой, врач на скорой сказал, что руку парализовало. Меня не было дома, а когда я приехала и увидела ее руку, вызвала скорую. Врач тогда в приемном особо не разговаривал, не потому что неразговорчивый, а потому что тут же положили на операционный стол. Оторвался тромб и встал в руке, чистили с местной анестезией из-за диабета. Но тогда все обошлось, более или менее. И вот через год у мамы та же жалоба. Вызываю скорую. Вчерашний студент долго крутит, то одну тогу, то другую, звонит, консультируется и со словами: "да, вы наверное правы, это тромбофлебит". Нас везут в больницу, на дворе почти ночь. Мы быстро хватаем первые попавшиеся вещи и документы. Деньги почти не берем, ведь маму положат в больницу, ведь так? Спойлер: хуй там плавал! Я сижу в коридоре, а мама в кабинете, ее осматривают врачи, я слышу через дверь их разговор, слов разобрать не могу, но слышу, что беседа идет. И тут мама кричит на все приемное отделения, я вскакиваю, но не захожу. Я стеснительная и воспитанная. Вскоре выходит врач, и я спрашиваю у него как обстоят дела.

- У вашей мамы помимо тромбофлебита еще и атеросклероз, она кричала, потому что я нажал на склеротические образования в подвздошной артерии.

- Вы ее кладете?

- Нет, у нас мест нет!

- Ну может в коридоре, ее же надо лечить, диагнозы то серьезные.

- Нет! - Захлопывает перед моим лицом дверь с кодовым замком.

Денег у нас мало, мне на обратную дорогу, так что считай их нет. Мы на другом конце города, мама с трудом ходит. Нас подбрасывает до метро скорая, которая и привезла, после долгих уговоров (считай мольбы) и всех денег, что у нас были. После этого мы всегда берем деньги на такси, если скорая везет нас в больницу.

Деньги в этой истории занимали отдельное место. Их не было. Летом я работала, кое-что отложила, как мама заболела, мы на эти деньги и ели и лекарства покупали. Помогать нам некому, из живых родственников только двоюродная сестра, но ей было плевать. Несмотря на то, что мать ее считай вырастила. В прямом смысле слова. Потому, что мама сестры умерла, когда ей было 4 года. С тех пор она жила то у бабушки и мама отправляла деньги, либо мы жили вместе и мама кормила всех. Мы сдали комнату. Этих денег с трудом хватало на еду и лекарства. За ЖКХ и прочие прелести начал расти долг.

После больницы мама идет к эндокринологу, та ее отфутболивает, мол не ее профиль, вам бы к хирургу. В прочем ничего нового. Мама годами жаловалась ей на ноги, а та вместо направления хотя бы на УЗИ вен, я уже не говорю о сосудистом хирурге, отправляла ее к невропатологу. Невропатолог к эндокринологу. Бесконечный круг. У хирурга запись на 2 недели вперед. Идем к терапевту. И это один из немногих врачей, которым не было похер. Она ругается с хирургом, но хирург вертела на одном месте и нас, и терапевта, и все-все-все. Она ведь хирург - венец медицины. Дома мама ревет и звонит на горячую линию минзрава. Тогда туда еще можно было позвонить. Жалуется. На следующий день приходит хирург. Очень лебезит и говорит, что было не обязательно жаловаться. Осматривает маму и подтверждает диагнозы, дает направление в больницу, к сосудистому хирургу. В больнице сообщают, что к сосудистому очередь. Надо ждать. Он у них один. Записываемся и ждем. А пока ждем, я колю каждые два часа обезболивающие типа баралгина, иногда мама может даже поспать час после укола. Вечером боль усиливается, мама ревет белугой, я вызываю скорую. Ей колют трамал. Тот, который колют при 4 стадии рака. Он помогает, где-то на пару часов. Ни одна бригада не хочет госпитализировать. Кроме молодого фельдшера за несколько дней до консультации. Нас кладут в гнойную хирургию. Мама со слезами на глазах отказывается, потому что перед ней стоит выбор: лечь и пролечить тромбофлебит (капельницы и уколы) или попасть к сосудистому хирургу и он же увидит, что операция нужна срочно (правая нога уже холодная, пульсация прощупывается слабо). Гнойный хирург отпускает с нескрываемой тревогой. Уже держась за ручку двери, я прошу написать назначения. Объясняю, что перешла на 3 курс мед. училища и капельницы умею ставить, но умалчиваю, что на учебу не хожу. В училище понимали ситуацию, классная часто звонила, давала какие-то советы и на учебу не гнала, за что ей спасибо. Врач со скрипом соглашается, а пока пишет названия и дозы, предупреждает, что из-за гепарина, который разжижает кровь, у мамы может оторваться тромб и она умрет что называется у меня "на игле". Я это знаю, но это первый шанс помочь маме, и, может быть, я перестану чувствовать себя бесполезным куском говна.

Прежде чем подходит мамина очередь к сосудистому хирургу, я успеваю сделать несколько капельниц, маме даже становиться лучше. Появляется какая-то надежда. На консультации врач говорит:

- Надо ставить искусственный сосуд. 45 000. И не забудьте поблагодарить врача после операции, хотя бы 15 000.

Напоминаю: сосудистый хирург в этой больнице один, он и операции делает и консультирует.

Мы занимаем деньги на операцию у квартиранта, на еду занимаем у друзей-знакомых.

Операция плановая, хотя по всем показателям должна быть срочной. Я рыдаю на кухне, пока мама спит, потому что кожа на правой ноге белая и отходит как будто слоями.

Перед операцией надо собрать ворох анализов. Мы идем к терапевту, которая выбивает нам по розовому рецепту бесплатно трамал в капсулах. В ампулах не дадут, он только при онкологии. Это уже большая радость. Медленно, но верно собираем бумаги. Когда остается сделать ангиоскопию и пройти одного врача, мы идем ко врачу в нашу поликлинику. В то утро у мамы очень болели ноги, мне казалось, что она сдалась. Я положила ей трамал в рот и дала воды запить, приговаривая, что скоро станет легче. И правда боль утихла, но желания у мамы не появилось. Я все же настояла на походе в поликлинику. Честно, я не помню что это был за врач, но помню, что кабинет был на 3 этаже. Помню, потому что лифт не работал, но на нем было объявление: обратитесь в регистратуру, если не можете по состоянию здоровья подняться на нужный этаж. Мы отстояли очередь, но видимо у некоторых слово "лифт" это триггер. На нас наорали. Мама с потухшим взглядом поплелась к ступенькам. Все 3 этажа она рыдала от боли. На самом этаже мы поругались, а было только утро. Мама отказалась идти ко врачу. Я была очень зла, поэтому вернулась домой с твердым намерением сегодня положить маму в больницу. Вызвала скорую. Но когда приехала бригада, вся моя злость ушла. Врач и фельдшер выслушали нашу историю и задали лишь один вопрос:

- В какую больницу вы хотите?

- В 1-ю градскую, если можно.

- Сейчас узнаем, можно ли. - Врач связался с диспетчером и нам дали добро.

Мы все равно взяли деньги на такси. В 1-й градской нас встретил сосудистый хирург в коридоре, когда мы подходили к его кабинету. Лишь взглянув на маму, он сказал, что у них не делают операции на крупные сосуды. Мы вышли на улицу. Постояли. Казалось, что бригада скорой разделяет наши чувства. Врач спросил:

- А в Склиф поедете?

- Поедем.

Он дозванивался в больницу час. ЧАС! И дозвонился. Казалась победа очень близко. 500 рублей, которые мы взяли на такси домой, мы отдали бригаде, они очень не хотели брать деньги, но мы настояли. Это была благодарность, а не взятка. Мы знали, что в Склифе нас могут не положить, и нам не на что будет ехать домой, но впервые за полтора или даже два месяца бригада скорой отнеслась к нам как к людям.

В Склифе нас осмотрел сосудистый хирург, похмыкал, поугукал и изрек:

- Мы вас не положим, у вас сахарный диабет.

Мама без слов поднялась и вышла в коридор. Я пошла за ней. Мама села у кабинета и заплакала. А у меня вернулась утренняя злость. Я же дала себе слово, что сегодня положу маму в больницу. Я сказала маме, что я за картой или типа того, и вернулась в кабинет.

- А почему вы не можете положить мою маму, если у нее сахарный диабет?

- Потому что мы НИИ скорой помощи, у нас даже эндокринологии нет, и вообще мы не лечим хронические заболевания.

- А у вас лечат атеросклероз?

- Да.

- Атеросклероз хроническое заболевание, оно острым не бывает, кладите мою маму.

- Я же вам говорю, мы НИИ скорой помощи, у нас даже эндокринологии нет.

- Она таблетки пьет. Ей не нужен эндокринолог, ей нужен сосудистый хирург.

- Мы НИИ скорой, хроническими заболеваниями не занимаемся. И мест у нас нет.

- Но лечите атеросклероз, который бывает только хроническим. Кладите в коридоре. Я отсюда не уйду, пока вы не положите мою маму.

Мне казалось, что я вижу в его глазах значки долларов, как в мультиках. Я пререкалась и находила несостыковки в его словах часа два. Благо других пациентов не было. Ему надоело.

- Хорошо, я положу вашу маму, если у нее сахар сейчас в норме.

Пока брали кровь у меня тряслись колени и наворачивались слезы: у мамы последний раз сахар был в норме несколько лет назад, а тут она еще и на нервах. Когда оказалось, что сахар нормальный, я не поверила, но переспрашивать не стала. Нас отправили сдавать все те же анализы и тесты, что мы уже прошли, но мы не возражали, лишь бы не выгнали. Мама воспряла духом и даже начала шутить с врачами и мед. персоналом. Когда остается последняя процедура мама отправляет меня домой, мотивируя моим усталым видом. Я не говорю, что это скорее голод, а не усталость. От голода меня трясет, ведь я ела последний раз более суток назад.

Маму кладут в палату. И в палате остается еще 2 свободных койки. Операция во вторник. Я не помню число и месяц, помню только вторник.

Я позвонила двоюродной сестре, мне хотелось поделиться с ней радостной новостью. Я знала, что ей плевать, но мне очень хотелось поделиться с родным человеком. Она уже где-то год жила у крестной - бабушка умерла, а ей в 17 лет нужен был опекун, ведь она была в другом городе, нет, даже не так. Она была в другой стране. Оказалось, что она тоже в больнице. Разрыв яичника из-за кисты. Ее крестная меня успокоила, что все хорошо, ее через сутки выпишут. Я попросила сестру перезвонить, как у нее станет получше самочувствие. Она не перезвонила. Ни разу.

Вторник. Маму прооперировали. Ее врач, я так полагаю ординатор, объяснил, что из-за сложностей операций на сосудах, пациенты в реанимации могут проводить до 4-х суток. А не 2 часа как обычно. Я ждала. Сутки. Двое. Трое. Четверо. Маму не перевели. Я почти не ем и не сплю. Не могу от нервов. Ее соседка по палате, которой оперировали обе ноги и которую перевели из реанимации через 2-е суток, говорит, что слышала про вторую операцию. А еще говорит, что она не может дышать сама. Говорит, что лежала на соседний с ней койке в реанимации и моя мама на ИВЛ. Я спрашиваю ее врача. Он уверяет, что все это плод воображения после наркоза, с моей мамой все хорошо, операция прошла отлично. Просто у нее диабет, за ней решили понаблюдать подольше. После выходных.

В понедельник ее не переводят. Во вторник дежурный врач говорит мне, что все очень плохо. Моя мама на искусственной почке. Я знаю как мало людей после этого выживает. Я звоню подруге, проходя мимо морга, потому что я боюсь, что увижу скоро маму там. Я реву в трубку, заикаясь рассказываю новости. Она на меня орет:

- Не смей расклеиваться! А ну вытри слезы! Кто похоронит твою маму, если ты будешь как квашня?

Это здорово отрезвляет. Я вытираю слезы. Подруга молчит, а потом начинает рыдать. Она приезжает ко мне, срывается с какой-то вечеринки. Немного пьяная. Приезжает со своим новым парнем. У меня дома такой срач, что конь не валялся. Но мне не стыдно. Мне плевать. Их компания помогает мне пережить эту ночь. Мамин врач говорит, что все хорошо. Никакой искусственной почки. И все. Ничего больше не говорит, у него другие пациенты, он убегает. Моя мама в реанимации уже неделю. Но у нее все хорошо.

А у меня все плохо. Я практически не ем, не сплю, а моюсь только чтобы поехать в больницу и увидеть койку, которая все еще за мамой, ведь ее вещи остались там, пустой. Я делаю над собой усилие - стираю и глажу хирургический костюм, надеясь, что меня пустят к ней в реанимацию. Меня, конечно же, никто не пускает. Приоткрыв дверь в реанимацию, врач говорит мне, что все хорошо, мама сегодня даже покушала сама, и они переведут ее после праздников.

- Каких? - Удивляюсь я.

- 4 ноября же.

Мол врачей будет меньше в отделении, а в реанимации как всегда.

После праздников маму не переводят. Я обуваю каблуки и крашусь, чтобы выглядеть постарше. В 20 я выглядела максимум на 14. Логика была проста: мне не говорят, как реально обстоят дела, потому что думают, что я ребенок. Я объясняю лечащему врачу, что кроме меня у мамы никого нет, и я не ребенок, мне 20 лет.

- Хотите покажу паспорт?

- Не надо. - Добродушно улыбается молоденький доктор.

А я прошу, очень прошу, чтобы в случае чего от меня не утаивали правды, я хочу быть готовой, потому что я единственная, кто будет за ней ухаживать. Врач уверяет:

- Все хорошо.

Моя мама в реанимации ровно 2 недели. На 15-й день я еду в больницу и ничего нового не жду от этого дня. Вещи на месте, койка пуста, как я и предполагала. Я опускаю плечи и ухожу, но меня окликает ее соседка по палате, та самая, что видела ИВЛ и 2-ю операцию. Говорит, что перевели в отделение.

- Так вещи же здесь.

- Не в эту палату перевели, спроси на посту.

У меня в голове не возникло мысли, что она на своей койке, просто пошла прогуляться. Вообще никаких мыслей не возникло. На посту мед. сестра говорит, что перевели в послеоперационную палату. Мою маму, которая провела 2 недели в реанимации и у которой все хорошо, в послеоперационной? Логично же. Палата вот, через стенку. Два входа: один с сестринского поста, чтобы в случае чего быстро прийти на помощь. С этого входа и бьет свет. Мама спит. У меня такой трепет внутри, как будто я совсем маленькая, а она бросила меня на вокзале и ушла, но потом одумалась и вернулась. Но это только на секунду, я не успеваю насладиться этим чувством, потому что замечаю, что одеяло плоское. Я его поднимаю и вижу, что одной ноги нет. У моей мамы, у которой, блядь, все хорошо, нет ноги выше колена. Я не могу описать свои чувства в тот момент. Я их помню, но описать не могу. Лучше всего подходит: большая черная зияющая дыра? Но я не уверенна. Мама просыпается. Помню, что спрашивала у нее, знает ли она, что ей ампутировали ногу. Она ответила, что знает. Но ответ был каким-то отстраненным, будто это не ее ногу отрезали. Помню, что посадила ее. Было очень тяжело, потому что у мамы нет ноги, а еще она полная, я худая. И помню, что перенесла вещи в послеоперационную. Но все это я помню урывками. Я четко помню как включила свет и подняла одеяло, чтобы посмотреть на швы. Ей разрезали живот (доступ к аорте), ноги ниже таза (к подвздошной) и культя. Последняя была относительно чистой. Остальные швы представляли из себя раскрывшиеся раны, в полостях которых плавал желтый гной. Когда-то швы были зашиты, но теперь эти нитки плавали в гное. Он тек и пачкал простыни. А еще он вонял. Я никогда и ни с чем не перепутаю этот запах. А еще она показала язык. Его кончик был черным. Как будто она его сжевала. Может быть так и было, но мне об этом не известно. Как и ее лечащему врачу. По его версии у нее все хорошо. Мама опять уснула. Я просто сидела на стуле у ее ног (ноги), когда увидела снимки на полочке над кроватью. Это был рентген легких. На просвете половина легких. Другой половины не видно. В этот момент заходит врач с последним обходом. И начинает орать. Это у них ритуал такой или что?

- Если вы хотите ознакомиться с медицинской документацией, то идите к главврачу, нечего тут шарить.

- Я для начала хотела бы узнать откуда у моей матери застойная пневмония и чем ее лечат.

- Ой ну это не моя пациентка, я вам так не скажу...

В общем, он стушевался. И быстро ушел. Еще быстрее, чем пришел.

В палате было 3 койки. Занята была только 1. Я могла бы там оставаться. Практически жить. В моем распоряжении была целая кровать. Другие родственники спали на кушетках в коридоре. Ни подушки, ни покрывала. Наверное, я даже должна была. Но не могла. После увиденного я сломалась. Я приезжала, но не оставалась там на ночь. Мамина бывшая соседка по палате, потом мне говорила, что мед. сестры жалуются, что я редко приезжаю. 

Не знаю почему, но мама не пила из кружки. Я купила ей детскую бутылочку. Даже марку помню. И цвет. Желтый. Сделала отверстие в соске больше, так она пила. Просила мед. сестер, чтобы они наливали ей воды, хоть из под крана. Но что-то эти бляди не жаловались, когда брали деньги, которые я им давала за это. Но они не разу не набирали ей воды. Каждый раз бутылочка была пустая. Каждый раз мама говорила, что они к ней даже не заходят. А еще они не жаловались, когда из ее тумбочки пропала бутылка водки, которую я купила, чтобы протирать ее. Они на многое не жаловались. По их мнению многое было хорошо.

Мама не ела. Когда она сильно похудела, вечером в палате мыла полы санитарка. И стала спрашивать, где моя мама. "Такая хохотушка". А мама рядом спала (она вообще много спала и быстро уставала). Когда я сказала, что моя мама вот, рядом, она изменилась в лице и попыталась сменить тему:

- Так сегодня не выспалась, ужас. Сегодня всю ночь одна женщина кричала, у нее муж умер. Ну там и сахарный диабет был и пневмония, и инфекция, в общем не жилец. Я понимаю, что она скорбит, но люди же спят, можно же было потише.

- У нас тот же набор.

Она покраснела, много извинялась и ушла. Конечно, это пугало. Но больше всего пугало, что мама была больше похожа на ребенка. Я приезжаю утром, и она нормально со мной разговаривает, в обед уже начинают проскальзывать какие-то странные фразы, а с закатом солнца она могла начать нести ахинею. Не прям бред лютый. Но что-то вымышленное. Ей вызвали врача с психиатрической больницы. Мне сказали не присутствовать при этом. Вечером нашего врача уже не было, но дежурный рассказал, что это не психическое расстройство. Это неверно сделанная операция. Склеротические бляшки попали в кровоток, и он принес их в мозг. Я до конца не уверенна, что это правда. Но он так сказал.

Потом появился другой доктор. Новый лечащий врач. Седовласый, худенький. Он был похож на моего покойного отчима. Он все рассказывал, ничего не скрывал. Это был единственный врач, которому я доверяла. Он боролся с инфекцией, благодаря которой был и гной, а потом и сепсис. Он переливал кровь, когда начался сепсис. Хотя на кануне вечером сказал, что прекращает мучать маму, и больше не будет лекарств, он давал ей три дня. А на следующее утро он был активен и положительно настроен. Стоял в палате с пакетами крови и улыбался мне, говорил, что рано сдался, что еще поборется.

Когда я приехала в последний раз, мама очень просила остаться с ней. Остаться на ночь. Я отказалась. Я понимала где-то внутри, что это последняя ночь. Наверно, я не хотела быть тем человеком, который не дает людям спать, крича от горя. Я расцеловала маму, сказала, как ее все ждут дома, как все желают ей поскорей выздороветь. Я сдерживала слезы. Я рыдала в коридоре, у лифта, у морга. И всю ночь дома. Я уехала. Я не осталась с ней. Мне казалось я не смогу быть рядом с ней в этот момент, не смогу. А если буду, я сама умру.

Но по факту ее все бросили. Сначала эндокринолог, которой она жаловалась на ноги. Потом врачи в больницах, у которых не находилось места. И скоропощники, которые даже не пытались. Врачи, у которых ампутация ноги это все хорошо. И наконец я. Не могу себе это простить.

Моей маме было 53 года.

Ну а вы меня простите, за это полотно, за ошибки (чукча не писатель). Не знаю для чего это здесь, но пусть пока будет. И спасибо если дочитали.