О ПРИЗНАНИИ
...и о неоднозначности оценок.
На этом снимке трудно узнать будущего выдающегося режиссёра Эльдара Рязанова, но интрига в другом.
Знаковое для себя событие 1944 года Рязанов припомнил в мемуарах "У природы нет плохой погоды". Он — шестнадцатилетний выпускник московской школы — собирался тогда поступать в Одесское мореходное училище и строчил стихи о разочарованиях в жизни, а первым читателем выбрал самого Константина Симонова.
"Если был в те дни поэт, рожденный военным временем и наиболее полно выразивший это время, – конечно же, это был Константин Михайлович. Ему тогда исполнилось 30 лет, если вдуматься, совсем молодой человек. В стране, пожалуй, нельзя было найти жителя, который не знал бы имени Симонова, его стихов, его любви к Валентине Серовой, не любил бы мужской интонации его стихотворений". <...>
Рязанов сумел найти номер телефона Симонова и дозванивался неделю-полторы. А когда дозвонился — получил невероятное предложение принести свои опусы. "Может быть, во время коротких визитов в Москву с линии фронта и из других поездок его ещё не допекали многочисленные графоманы..." Принёс. Обратил внимание на то, что всесоюзная знаменитость живёт в одной комнате коммунальной квартиры "кружевного дома" напротив нынешней гостиницы "Советская" на Ленинградском проспекте. Симонов принял тетрадку стихов и велел прийти через неделю... ...а при следующей короткой встрече не сказал о прочитанном ни одного доброго слова, но, по воспоминаниям Рязанова, "призвал меня к самостоятельности, сказал, чтобы я перестал подражать другим поэтам, высказал новую для меня в то время мысль, что стихи должны быть неповторимыми и выражать личность автора". Юноша чувствовал себя окрылённым.
В неполные семнадцать, собравшись поступать на режиссёрский факультет ВГИКа, Рязанов предъявил стихи как образец собственного литературного творчества: этого требовали условия конкурса. К прочитанному Симоновым в тетрадку было добавлено "нечто патриотическое, смахивающее на стихи Константина Михайловича", советское и оптимистическое. Мэтр кино Григорий Козинцев, набиравший курс, поинтересовался у Рязанова, что тот читал. И, услышав традиционный ответ о Пушкине и Лермонтове, усмехнулся: "Симонова, я вижу, вы тоже читали". Назвать это похвалой было трудно. Спустя полтора десятилетия Рязанов, уже ставший кинорежиссёром, жил в одном посёлке с Симоновым. Они здоровались при встрече, причём Рязанов считал, что Симонов делает это из вежливости, не зная, на чьё приветствие отвечает. Прошли 1960-е, почти закончились 1970-е, режиссёр продолжал снимать кино и набирал известность, а когда опубликовал книгу, получил письмо — по почте, в конверте с маркой. Адрес напечатан на машинке, текст от руки:
"Дорогой Эльдар Александрович, прочёл Ваше «Грустное лицо комедии», книгу, по-моему, очень хорошую, и захотелось сказать Вам то, что как-то всё не приходилось сказать, хоть мы и соседи, что я видел все Ваши фильмы (кроме «Девушки без адреса») и люблю их, и, судя по сказанному в Вашей книге, больше люблю те из них, которые больше любите Вы. Вот, собственно, и почти все. Кроме того, Вы делаете дело, которого я совершенно не умею делать, что, в то же время, не мешает мне чувствовать себя Вашим единомышленником в чём-то особенно важном для Вас, для меня и для очень многих других людей, важном прежде всего в жизни, а затем уже и в наших профессиях. От души желаю Вам всего самого доброго. Уважающий Вас Константин Симонов 22.V.78" <...>
Рязанов был "растроган, потрясён и взволнован" таким вниманием от человека, с которым общался единственный раз — в 1944 году — и больше никогда не сказал ни слова, кроме машинальных дачных приветствий.
"Я знал, как он дьявольски занят! Он писал книги, пьесы, делал документальные фильмы о войне и солдатах, телевизионные передачи, много помогал молодым писателям, просто людям, уйму времени отнимали разнообразные общественные обязанности. Поэт, прозаик, драматург, публицист, киносценарист, редактор – он был всегда в работе, в деле, его трудоспособность изумляла и поражала. И вот такой загруженный сверх головы человек находит время не только прочитать мою книгу, но собственноручно прислать мне тёплое, душевное письмо". <...>
Спустя ещё несколько лет, когда Симонов уже умер, на "Мосфильме" Рязанов разговорился с Лазарем Лазаревым — писателем-фронтовиком, литературоведом, редактором журнала "Вопросы литературы", многолетним другом Симонова и членом комиссии по его литературному наследию. Лазарев сказал, что Рязанов получил ксерокопию письма, а оригинал хранится в бумагах писателя. Режиссёр проверил — оказалось, это правда. В первую очередь потрясло Рязанова не то, что в 1978 году Симонов пользовался копировальной машиной, о существовании которой в СССР обычные люди не знали.
"Совершая свой замечательный бескорыстный поступок, Симонов отослал мне копию, а подлинник сразу же положил в архив. На этот раз я был потрясён вторично! Какая же забота о вечности! Какая сосредоточенность на бессмертии! Какого же он был мнения о каждом своём шаге, если так старался сохранить его для истории! Не говорю уж о том, что он ни в грош не ставил меня! Ну, в крайнем случае, оставил бы в своем архиве (ведь сохранилась бы!) копию, а адресату всё-таки отослал бы подлинник. Это было бы по-людски. Какое тщеславие! Какая мелочность! А рядом щедрость и доброта! Как неоднозначны люди! И как мы, в сущности, мало знаем о них".
Возбуждённому Рязанову тогда не пришло в голову, что так поступить мог не сам Симонов, а его литературный секретарь, когда получила оригинал письма для отправки; что это она заботилась о вечности, а не Константин Михайлович. Словом, оценка чужого поступка большей частью зависит от оценщика — и от того, насколько хорошо ему известны причины и подробности поступка. Можно восторгаться личным письмом классика, а можно страдать от того, что классик проявил недостаточно уважения. Дело хозяйское.