О ПИШУЩЕМ ГЕНЕРАЛЕ
Граф Ростопчин Фёдор Васильевич ещё в молодости заслужил от недругов прозвище "сумасшедший Федька", славно воевал, пользовался расположением царевича Павла, после коронации того императором — высоко взлетел, после убийства — оказался в опале и десять лет жил в имении, а в самый канун войны с Наполеоном был возвращён к службе и назначен московским градоначальником. Собственно, только в этом качестве его и вспоминают сегодня те, кто вообще в состоянии вспомнить.
Я же добавлю, что в бытность Фёдора Васильевича при дворе императрицы Екатерины Второй, где процветала игра в шарады, буримэ и прочие литературные развлечения, он изрядно наловчился работать со словом. И, не считая себя литератором, для души много писал, чему поспособствовало долгое провинциальное житьё. Надо сказать, что был граф далеко не бездарен, а талант сумел передать дочери, которая по иронии судьбы сделалась самой известной по сей день французской детской писательницей Софи де Сегюр.
Ирония в том, что сам Ростопчин французов и русских галломанов терпеть не мог ещё до того, как в пору его градоначальства Наполеон захватил Москву, и продолжал не любить после. Муж его дочери был пажом у Наполеона, а родственник мужа, генерал Филипп-Поль де Сегюр, был наполеоновским адъютантом и оставил мемуары о захвате Москвы, с которых Лев Толстой списывал батальные сцены для романа "Война и мир"...
...но речь не о Толстом и не о Софи, а о писательстве самого Фёдора Васильевича. Одно из самых известных его сочинений — программное, как сейчас говорят, — называется "О, французы!". Там Ростопчин бичевал нелюбимую нацию и тех, кто перед ней преклонялся. Цитирую показательный отрывок:
Ещё вот новая беда: те, кои мало знают или вовсе не знают знаменитых своих соотчичей, а наизусть вытвердили анекдоты французской монархии от Фарамонда до Людовика XVI, те, верно, все помнят историю сержанта Жилета и капитана д'Ассаса для того, что они французы, что учители про них твердили и что их портреты везде.
Жилетов и я, помню, видел в Зимогорье и в Кременчуге в трактирах. Цена им, я думаю, 10 копеек, да и дело бездельное. Жилет, инвалидный сержант, шёл подле лесу, кричат разбой, он на шум — видит двух воров, девку, привязанную к дереву. Жилет одного вора ранил, другой ушёл, девку отвязал, отвёл домой, историю огласили, портрет списали, награвировали, собрали денег, в театре надели лавровый венок и, вместо Жилета просто, стали звать — храбрый Жилет.
А д'Ассас, в Семилетнюю войну, пошёл ночью дозором по лесу, шёл впереди. Его остановили прусские гренадеры и сказали: "Молчи, или смерть!" Д'Ассас вскрикнул: "Ко мне, овернские! вот неприятели!" (à moi d'Auvergne! voilà les ennemis!), и д'Ассаса награвировали, но он дорог и в трактирах его нет, а находится в домах, где жалуют эстампы.
К стыду общему, у нас, может быть, есть и не один такой, который, смотря на д'Ассаса и на Жилета, воспламеняется духом, завидует французам и не в первый раз жалеет, что и сам не француз. Закричи: "A moi mes amis!" {Ко мне, друзья (фр.).} — он рад в окно выпрыгнуть. Зареви: "наших бьют!" — он спросит: "чьих?"
Отец их, не отворачивайся, мать, не прячь лица. Я дождусь, как выйдут дети, и скажу вам: "Жаль вас, жаль время, жаль детей: вас — что вам в старости не будет утешенья; время — что напрасно пропало; детей — что они ни то ни сё, ни рыба ни мясо.
Притом, несмотря на яростный патриотизм и открытую антигалломанию, граф Ростопчин свои последние годы прожил на широкую ногу в Париже. Он выкупал загулявшего сына из французской долговой тюрьмы, дочери на свадьбу подарил имение в Нормандии...
Словом, очень по-русски, всё как всегда.
