Ничья I.II Дикки⁠⁠

Уж не знаю, чем она меня так зацепила. Все ушли курить в подъезд – некурящий хозяин диктует правила – а мы вдвоём остались. Не знаю, где в это время был Жора, наверное уехал в магазин, потому что непустых бутылок оставалось непростительно мало. И мы остались наедине. Я и она. И надо было начать разговор, потому что десять минут молчать было бы глупо. Но я был пьян, и отсутствие Амира делало меня неувереннее. И она мне нравилась. Не так, как нравится тебе девушка, которую ты намереваешься трахнуть тут же, на балконе или в уборной, когда все уснут. Она мне нравилась как та девчонка, с которой ты сидел за одной партой в четвёртом классе, и стеснялся заговорить. Так и она смущённо улыбалась, пытаясь хоть так скрасить неловкое молчание, а я судорожно искал тему для беседы. Наконец, она не выдержала:

- Неловкая пауза.

- Даа… - протянул я, боясь сморозить глупость и с ходу испортить впечатление.

Наверно, она поняла это, потому что рассмеялась и по-мужски просто протянула руку:

- Марьяна.

- Дикки. То есть, конечно, по-настоящему меня зовут не так. По-настоящему меня зовут скучно и по-русски.

- Как? – лукаво прищурилась она.

- Тебе не понравится.

- Мне уже интересно.

- Женя.

Она снова рассмеялась, и я понял, что пропал.

- А почему Дикки? Мне всегда интересно, почему человеку дают то или иное прозвище. Ну, если оно не созвучно фамилии. Такой подход к делу я считаю скучным и непрофессиональным.

- Тут ты права, Мэри. Но это долгая история. Когда-нибудь я тебе её расскажу.

Она смотрела на меня прищурившись, искоса, как птица, и мне стало весело и страшно, будто перед прыжком.

Пришли люди, принесли шум и запах табака, заняли много места и воздуха, а мы всё сидели и смотрели друг на друга так, будто это что-то значило.

Спустя какое-то время я заметил, что её нет. Испугался, выскочил в подъезд, затем во двор, и чуть не врезался в неё.

- Мне стало скучно. – призналась она. – Там слишком много людей и слишком мало кислорода. Я люблю такие сборища, но никогда не знаешь, в какой момент тебе станет скучно. И вот я ушла, чтобы не возненавидеть их.

Она тихо рассмеялась. Я тоже улыбнулся.

- А ты знаешь толк в общении.

- Это самое главное правило во всём. – она посерьёзнела. Мы, не сговариваясь, зашагали рядом. – То есть, я хочу сказать, что, если ты любишь свою работу, то не нужно работать до тошноты, если ты любишь какого-то человека, то не нужно делать его своим миром, если любишь борщ, то не стоит есть его на завтрак, обед и ужин. Понимаешь, нужно знать меру. Даже жареная картошка порой надоедает, что уж говорить о людях.

- Кажется, я понимаю. Ты говоришь, что не нужно слушать постоянно любимую песню, чтобы не разлюбить её?

- Именно так. Главное правило.

Я кивнул, и какое-то время мы шли молча. Был апрель. Я всегда любил весну. Даже такую, раннюю, слякотную и с заморозками. Правда, эта ночь была уже совсем апрельской, с капелью, мокрым месивом под ногами и тяжелыми тучами над головой. Было уже часа три, потому что за весь путь мы встретили едва ли парочку горящих окон. В такой час полуночники уже легли спать, а ранние пташки ещё не проснулись. Хотя, дело в том, что завтра (сегодня) среда. Всем полуночникам к восьми в школу, на пары, а кому и на работу. Летом же свет в некоторых окошках выключается только с рассветом. При мысли о лете стало теплее, в голове сразу закрутились сотни планов: поездок, гулянок, новых знакомств, других ночей… Только вот других девушек не хотелось. Я украдкой посмотрел на неё, идущую в ногу со мной, думающую какие-то свои мысли. Даже в темноте её волосы горели огнём. Мне подумалось, что на этом костре и суждено сгореть моему сердцу.

Марьяна тряхнула головой, подняла на меня глаза и улыбнулась.

- Ты, наверное, подумал, что я жутко умная женщина. Это не так. Я просто сильно много размышляю, и люблю делать вид. А на самом деле ни до чего никогда не додумываюсь.

- Скучно становится?

- Ну да. И вообще, когда девушка умничает, ты её не слушай.

- А что делай?

- Целуй.

Это было неожиданно даже для неё самой, что уж говорить обо мне. Весь вечер ощущавший себя школьником, я растерялся и тут. А она вдруг проявила неслыханную решительность: придержала меня за рукав, развернула к себе, и, прежде чем я успел разглядеть в темноте её серьёзное личико, прижалась к моим губам своими, горячими и сухими, как у девчонки.

В ту ночь мы попали под ливень. Первый в этом году, апрельский ливень. Промокли до нитки, а она протягивала каплям свои тонкие ладони и кричала:

- Это волшебство, Дикки, это волшебство!

И я верил ей. Маленькой девочке в мокром пальто под серебристыми струями. Верил, что это волшебство, и что всё не просто так.

Всё действительно было не просто так. Не имея конечной цели, мы почему-то пришли ко мне. Ехали на лифте, который в спящем доме шумел неприлично громко. Почему-то больше не целовались, вели себя как товарищи. В пустой, тёмной квартире начали раздеваться прямо с порога, чтобы не нести мокроту в комнату. Мы стягивали с себя потяжелевшие ботинки, прямо с озерками, образовавшимися на их дне. Затем бросали на пол пальто, свитера, с трудом выползали из джинсов, сочувствуя змеям и прочим гадам, кому приходится менять кожу. Слишком увлечённые этим сложным занятием, мы и не думали об эротичности момента, пока, наконец, не остались в одном нижнем белье. Тут вдруг одновременно замерли, глядя друг на друга, я – растерянно, она – будто испуганно. Она казалась маленькой и совсем невинной в своих белых хлопковых трусиках и майке, даже не лифчике. Её кудри от воды потемнели, и волнами и колечками лежали на худых плечах. С них стекали тоненькие струйки, и она вздрагивала, когда они ныряли под её маечку.

- Ты снял не всю мокрую одежду. – срывающимся голосом проговорила она.

Я безропотно избавился и от оставшегося, выпрямился перед ней, не чувствуя ни смущения, ни похоти. Она медленно, не отрывая взгляда от моего лица, сделала шаг навстречу. Потом ещё шаг. И ещё, пока не оказалась рядом со мной, так близко, почти вплотную. Кажется, навсегда со мной останется то ощущение, что я испытал, когда её руки скользнули по моей груди. Помню, как закрыл глаза, вдыхая впервые её запах, такой свежий и будто цитрусовый. Как обнял её. Как кружилась голова и бешено колотилось сердце. Я испугался, что умру, но она коснулась моего лица лёгкими пальцами, зашептала что-то ласковое, и я понял, что буду жить. Буду жить, чтобы всегда ощущать этот запах, это тепло, эту нежность…

Потом было утро. Оно наступило странно и неожиданно, ведь спать мы так и не легли. Не знаю, сколько было времени. Солнце разогнало ночные тучи и окрасило соседнюю высотку в розоватый цвет. Пахло кофе и её волосами. Мы сидели на полу и смотрели друг на друга. Была тишина. Такая невероятная тишина, что звук капающей в раковину воды гулко разносился по всей квартире. А она сидела напротив, такая красивая, такая свежая, и утреннее солнце золотило ей плечи. Я изучал её облик, как ночью наощупь изучал её тело. Мы сидели молча, глаза в глаза, скрестив по-турецки ноги, и это было счастье. Единственное, чего я боялся –того, что это утро могло стать единственным счастливым моментом моих с ней отношений, первым и последним нашим утром.

Об этом думать не хотелось. Не хотелось. А хотелось уткнуться ей в колени, ласкаться и мурлыкать. Хотелось навсегда остаться таким, влюблённым, глупым и беспечным. Я был всемогущ. Я мог взять её на руки и унести куда-то, в прекрасные дали, где каждый день начинался бы с нежных солнечных лучей, кофе и поцелуев. И где мы были бы бесконечны и в своей бесконечности принадлежали друг другу.