Наполеонович. Глава четвертая⁠⁠

А потом, я решил бросить пить, но в гости к Игорьку всё равно приезжал, и пивом его угощал, а сам в это время пил квас. С удивлением я заметил, что после бессонной ночи я чувствовал такие же муки, как Игорек, который пил. Как-то раз мы заехали в гости к Александеру, который жил уже в однокомнатной квартире с газовым отоплением. Из своей мебели он перевез только секцию, в которой уже не было книг на польском и белорусском, и даже семейство керамических ёжиков поредело. Бывшие хозяева продали ему новый шикарный диван всего за пятьдесят лат, в упаковке, но денег у него не было, как и работы, и он запил, пошел играть в автоматы, и диван с остальной неплохой мебелью, которую ему просто оставили он продал. В нетрезвом состоянии он оформил кредит под залог квартиры на две тысячи лат, чтобы купить себе телевизор, видео и сделать ремонт в квартире. Игорек говорил, что проценты он должен платить бешеные, работы у него нет, а про тот банк ходили слухи, будто должников он выкидывает из квартир не через суд, а с помощью бандитов. Но Александер лежа на полу на матрасике из детской кроватки, говорил, что со дня надень пойдет работать на стройку, потом начнет свое дело, и предлагал заранее выпить за это начинание водки, которую он заказывал на дом и платил за доставку, потому что ходить в магазин не царское дело.

Той же ночью мы на такси добрались до Наполеоновича. У меня тогда был фотоаппарат, и я всех фотографировал. Отдельное фото Островского получилось каким-то странным, лампа над его головой светилась, как нимб. И хотя я фотографировал его только по пояс, он очень переживал, что у него во время фотосессии была расстегнута ширинка. Надо сказать, что какой-то друг, сводил его в парикмахерскую, где его не только достаточно коротко остригли, но и сбрили его широкую бороду, оставив только усы с загнутыми вниз концами. У него в гостях была полная женщина, которой, перебравший Игорек, сказал, что он итальянский солдат, а она монстр. Все пошли вздремнуть в комнату под утро, а эта полная особа, осталась спать сидя в кухне. Когда мы проснулись, и Игорек пошел в кухню за пивом, эта женщина, не до конца проснувшись, воскликнула, что бандиты какие-то по дому ходят.

Я смотрел на все это трезвыми глазами, и как-то весело мне не было. А потом я ещё поменял работу, на более денежную, но и работать там надо было больше. Почувствовав вкус больших денег, я решил жениться, чтобы вместе с молодой женой строить домик за городом. Тратить деньги на Игорька мне совсем не хотелось, да и к Наполеоновичу ехать на трезвую голову тоже. Я решил, что потом, когда у меня будет свой дом, я его к себе приглашу, чтобы пообщаться с ним на тему литературы и музыки, культурно.

В выборе невесты я был не очень щепетилен, предпочел самый доступный вариант, даже и не подозревая, какой бедой, изменившей всю мою дальнейшую жизнь, всё это закончится. Мою невесту из далекого маленького городка её мама просто выставила из дома, собрав ей узелок с барахлом из магазина ношеной одежды. Дома у меня было слишком тесно, да и родители с сестрой поняли сразу, что Вера не вполне здорова психически, и потому жить ей в доме не позволили. Я принялся бегать и искать какое-то съемное жильё. Заехал я тогда и к Наполеоновичу. Квартира у него была двухкомнатная, одна из комнат была проходной, а в другой жила какая-то ветхая старушка, которую поселила к нему опекунша, чтобы он был и под присмотром, да и бабуля не обременяла опекуншу, живущую с дочерью и внучкой. Иногда эта старушка жаловалась, что гости Юры постоянно занимают санузел, так что ей приходится стоять в очереди у туалета, да и спать по ночам не дают этими посиделками. Тогда Людмила начинала бранить Наполеоновича, а он голосами российских политиков говорил, что эта старушка ему в квартире совсем ни к чему. В общем, во время одного из визитов, он сказал нам, что старушка померла, а его кошка после этого убежала. В общем я подумал, что будет неплохо, если Наполеонович, хоть на месяц сдаст мне свободную комнату.

Я приехал вечером, привез в качестве гостинца пару баллонов пива и пакет пельменей. Юра был дома, но у него был и его старший брат Робер, причем трезвый очень радостный и строгий. Он сообщил, что получил по знакомству должность редактора в какой-то газете, что зарплата у него теперь четыреста лат, что дела-то он теперь поднимет. Он потрясал мобильным телефоном, который ему выдал работодатель, и не давал мне слова вставить. Когда я, наконец, озвучил свое предложение, он заявил, что хозяин в квартире он, и его возмущает подобное предложение с моей стороны, которое явно носит мошеннический характер. Юра извинялся, говорил, что он ничего не решает, что деньги ему, конечно, не помешали бы, но вот его мама явно будет против. В принципе, я понимал, что жить там будет совсем не сладко, с этими постоянными гостями, потому и отказ меня не слишком расстроил. Уходя, я увидел, как Робер жадно пил пиво, которое я принес, пока прощался с другом, стоявшим в дверях. Юрка говорил, что это у его брата пройдет, что это он обезумел от удачи, что через месяц можно будет подумать о сдаче мне комнаты, но я сказал, что лучше поищу съемную отдельную квартиру, через платное агентство.

Квартиру через платное агентство мне нашел Игорек, за определенную плату, потому что у меня не было на это времени, мне надо было работать с утра и до позднего вечера. После месяца жизни с безумной невестой, я начал пить вместе с ней, и это было жутким кошмаром. Мало того, что я пропил накопленные восемьсот лат, на которые собирался купить дачный участок, и строить на нем какой-то дом, так ещё и едва не потерял работу, потому что Вера не давала мне спать по ночам. Да и значительную часть сбережений она просто в наглую у меня украла, и я даже в этом её не упрекнул. Она часто брала мои деньги уезжала к маме на несколько дней, говорила, что она должна ей помочь. И я был рад, тому, что она уезжала, ведь без неё не было скандалов и я мог выспаться перед работой, да и никто не мешал мне ботать с Игорьком, попивая пиво.

Во время отъезда Веры мы с Игорьком, предварительно напившись пива, у меня дома, взяли такси и поехали к Наполеоновичу, узнать, как он поживает, и я хотел рассказать о том, как у меня дела. Явились мы поздно ночью, долго трезвонили в дверь, которую нам отпер Робертино. Редактор испуганно таращил глаза, он был в мятой белой рубашке, на нем был галстук, но на нем не было ни брюк, ни трусов, хотя были носки. Он нес полнейший бред, пытался не впустить нас в квартиру, но Игорек его грубо отстранил. Юра был напротив в верхней одежде, шапке, сидел в кресле и не мог подняться, опираясь на свою клюку. Нас он узнал не сразу, да и весь он был перепачкан. Я понял, что братья очень долго пили спирт и давно перестали закусывать, потому пошел на кухню и заварил супы «Роллтон» для начала и поставил вариться пельмени. От еды Робер отказался, а Юрик глотал все, не жуя, обжигаясь. Роберто лег на диван, как приказал ему Игорек, звал его к себе и говорил, что хочет секса, иногда поднимался и тянул Игорька на диван. Игорек вопил на него, угрожал пришибить, если он не прекратит, тогда тот называл Игорька князем, просил его не убивать. Мы как-то перетащили Юру в кухню, и там, съев всю еду, что мы принесли, он более или менее пришел в себя, сказал, что его брат гонял его за спиртом, но так, как они давно ничего не ели, сил у него уже не было, он упал и еле дополз обратно домой. Я сказал ему, что он вообще-то инвалид опорник второй группы, а его брат здоровый кабан, и если хочет выпить, то сам бы и бегал за спиртом без штанов.

Я решил, что Наполеоновичу Младшему, надо отдохнуть от своего братца у меня в гостях недельку – другую, попить пива или вина вместо спирта с точки, получать регулярно нормальное питание, и порадовать меня интеллектуальными беседами. Юра охотно принял мое приглашение, хотя ему предстояло при нашей поддержки как-то добраться до улицы, где можно было поймать такси. Игорек собрал ему смену белья и запасные штаны со свитером. Роберт тоже просился с нами, или чтобы мы хотя бы по дороге на такси довезли его до дома, около каменного моста. К себе в гости я не хотел приглашать запойного редактора, а подкинуть его до дома был не против. Игорек сказал, что ему стыдно ехать с таким пьяным, что он может начать приставать к таксисту, требовал от него обещаний вести себя смирно, тот клялся хорошо себя вести и тут же просил, чтобы Игорек любил его, требовал секса. Пока мы сидели в кухне, Роберто должен был одеться. Когда мы уде собрались уходить, и сказали ему об этом, он встал на диване без штанов, взял красное одеяло, и пытался его одеть, как куртку. Он был уверен в том, что на нем есть брюки, а одеяло это куртка. Зрелище было потрясающее – толстый мужик в белой рубахе, при галстуке, широко разведя руки в разные стороны, держал красное одеяло, и то укутывался в него, то снова раскрывался, будто огромная птица размахивала крыльями. Я едва держался на ногах от хохота, Юре было стыдно за брата, и он отворачивался, а Игорек сказал, что этого бетмена никуда брать нельзя, пусть выспится и едет домой сам. Мы даже оставили ему бутылку пива и батон хлеба.

Нам пришлось его просто нести до дороги, и он был тяжелым, не смотря на худобу. Таксист нам попался веселый, спросил, не поп ли Наполеонович. В черной островерхой шапочке, черном пальто, с длинными волосами и бородой он действительно смахивал на священника. По дороге мы заехали в киоск к лезгину Якубу, за пивом и едой. Игорек за дополнительный лат, попросил водителя въехать на тротуар и резко развернуться перед самым ларьком. Яша после такого маневра, сказал, что мы стали крутыми, и даже попа с собой возим, чтобы он наши грехи тут же замаливал.

Дома Игорек сразу полез в мой холодильник, и захотел что-то взять себе домой, а то мало ли жена на него разозлиться и не даст ему поесть. У меня к тому времени осталось уже не так много денег, я ему об этом деликатно намекнул, он вспылил, обвинил меня в жадности. Я начал оправдываться, говоря, что Островскому надо хорошенько отъесться, после голодания, но Игорек всё равно клеймил меня позором. Юра действительно поглощал пищу и пиво моментально, и только через пару часов начал пародировать разных эстрадных исполнителей и даже читать рэп. Игорек сказал ему, что он потом может отработать еду и пиво после того, как выспится. Мы перенеси его на диван в комнате, поставили электрический обогреватель поближе, накрыли ватным одеялом, и он тут же вырубился.

Игорек начал хихикать над тем, что мы видели той ночью. Сказал, что возможно, братья до того напились, что проводили эксперименты определенного характера, ведь Роберто был так напуган, когда открыл дверь, а Юра встал буквой «Г», когда мы вошли. Я сказал, что вряд ли в таком состоянии у них бы что-то получилось, это просто белая горячка с перепоя и от голода, да и от этого спирта вообще башню сносит так, что люди потом вспомнить ничего не могут. Но Игорек продолжал настаивать на том, что, если Роберт, напившись, бегает без штанов, а его брат нет, хотя пили они одинаково, значит у него есть определенная склонность к гомосексуализму. Я сказал, что меня совсем не интересует сексуальная ориентация Роберта, потому что я с ним общаться не собираюсь, да если бы и хотел общаться, то мне безразлично, с кем он занимается сексом, главное, чтобы ко мне с этим не лез. Игорек ещё час мне доказывал, что все геи насильники и педофилы.

Утром Игорек ушел домой и заранее попросил его не беспокоить дней пять, пока он будет «на отходяке».  Я всю неделю ходил на работу, старался освободиться пораньше, у меня там был свободный график, готовил есть по вечерам, болтал с Наполеоновичем до полуночи, попивая пиво. Днем Наполеонович читал Валентина Пикуля, говорил, что дом писателя не так уж далеко от нашей локации, и мы можем туда сходить, посмотреть, есть ли там памятная табличка. Но ходил он ещё не очень хорошо, разве что в туалет и в душ бегал, который был общий на три квартиры. Я дал ему почитать свои дневники и «пробы пера». После дежурных похвал, он приступил к детальной грамотной критике того, что я настрочил ручкой в тетрадках не очень разборчивым почерком. Он говорил, что я выстраиваю слишком длинные предложения, и совсем не обязательно подбирать сплошь редко употребляемые слова и выражения, но главная претензия была к сюжетам – они явно были выдуманы, практически фантастическими, невероятными. Он посоветовал мне написать о том, что я пережил сам или услышал от кого-то, получится лучше. Сравнительные обороты, которые я употреблял тоже были хоть и нелепы до смешного, но изрядно все портили. Я с удивлением спросил его, неужели все это мне следует выкинуть? Он ответил, что выкидывать ни к чему, лучше отложить и читать время от времени, размышлять над тем, как написать лучше, что нужно исправить.

Главное, что мне было нужно – это научиться придираться к самому себе, научиться находить свои ошибки и исправлять их. Он изрек, что профессиональный писатель никогда не бывает доволен тем, что у него получается, он всегда хочет сделать лучше, и это желание и делает его профессионалом. Он предложил мне зачитать свои произведения вслух, и у меня ничего не получилось, потому что мне было неприятно даже перечитывать их молча. Захотелось все бросить и больше не браться за это дело, но он сказал, что если у меня есть желание писать, и писать лучше, то это и есть талант, а просто так, без обучения, без подготовки ни к кого ничего не получалось. Искусство – это, прежде всего, упорный труд, а не какое-то волшебное вдохновение, которое берется неизвестно откуда.

Мне было больно слышать эти простые истины, я тогда ещё думал, что талант – это неординарные способности, которые некоторым людям даются от рождения, и нет никакой нужды их развивать, учиться у других, работать над собой самостоятельно. Рушились мои детские мечты о том, что я найду в себе какие-то сверхспособности и в одночасье стану гением, которого все любят и почитают. То, что я найду какого-то наставника и он меня всему научит, я ещё мог как-то принять, но то, что мне придется до конца своих дней самому у себя искать ошибки и исправлять их мне было принять очень трудно. Да, Наполеонович сказал мне, что никто бесплатно не будет искать у меня ошибки и говорить мне, как писать следует и о чем. Да и за деньги вряд ли кто-то захочет делать такую работу на совесть.

В пятницу на той неделе, на работе была вечеринка, на которой я употребил алкоголь, и в очень большом количестве. Я хотел смыться пораньше, но директор оставил меня там в приказном порядке до конца. Мне совсем не хотелось пить вместе с коллегами, отношения с которыми у меня были достаточно напряженными, потому что все они друг на друга постоянно стучали директору в письменном виде, а на пьянках он пересказывал им их доносы друг на друга, чтобы полюбоваться, как они в нетрезвом состоянии друг с другом собачатся. В доносах был по большей части вымысел, который было очень легко опровергнуть. Но мне было жутко неприятно, напившись дрянного алкоголя все это опровергать, выслушивая от директора упреки в том, что я ни на кого доноса не написал. И все это сопровождалось постоянными угрозами увольнения. И в тот момент я осознал, что мне хочется уволиться и вернуться в депо, где все было просто и понятно. Понял я и то, что если я вернусь в депо, то с Верой придется расстаться, и опять жить со своими родителями, потому что там я таких денег не заработаю. И я понял, что Вера на работу устраиваться не будет, что мне, вероятно, придется всю жизнь работать в этой фирме, с этими людьми, которые мне были совсем неинтересны. Наконец я получил в подарок на новый год конверт с сотней какой-то иностранной валюты, которые я потом обменял на пятьдесят лат. Подарок был неплохим, но после той пьянки я был ему совсем не рад. Вернувшись домой, я, по словам Наполеоновича, даже пытался порвать эту купюру и на следующий день уволиться. Я был таким пьяным, что даже завалился в кухне, и разбил себе нос. Наполеонович, спрятал деньги, чтобы я их не порвал и как-то затащил меня на диван. Утром он сказал, что за триста лат в месяц можно и выпить раз в месяц, и потерпеть унижения от коллег и руководителей. Главное, что работа не тяжелая физически, не грязная, в тепле.

Приближался новый год, должна была приехать Вера. И тут Наполеонович, сказал, что силы к нему вполне вернулись, что он съездит домой, переоденется, возьмет у Люды денег и продуктов и вернется ко мне тридцать первого в полдень. Я его тогда проводил до автобуса, дал денег на проезд, потому что удостоверение инвалида он с собой не взял. Приперлась Вера, начались опять скандалы и драки с ней. Я сходил на центральный рынок за продуктами, благо он был рядом. Денег особо много у меня не осталось, хотя зарплату мне выплатили не полностью. Игорек долго не хотел идти, в гости и вообще праздновать новый год после последнего загула. Но он все же явился, с бутылкой вермута и шоколадкой. Потом пару раз забегал Виталий, бывший коллега по депо. И наконец приехал Александер на дорогом такси и утверждал, что это был лимузин. Я ему начал объяснять, что лимузин – это тип кузова, а не марка авто, и этот тип кузова отличается тем, что между водителем и пассажирскими местами есть перегородка. Но том такси такой перегородке не было. Потом выяснилось, что он приехал не на лимузине, а на Кадиллаке, просто слова перепутал. Он хвастался своим картузом, как у Жириновского, говорил Игорьку, что в магазинах за лат продается самая настоящая «Хванчкара», а Игорек говорил, что это даже не вино, а какой-то искусственный сироп, разведенный с водой и спиртом, что настоящее вино стоит как минимум десятку. Потом он начал спорить с Виталием, кто из них более настоящий поляк и они в итоге ушли покупать пиротехнику.

Я переживал, что Наполеонович так и не приехал, хотя обещал, мне казалось, что с ним по пути случилась какая-то беда. Игорек говорил, что скорее всего к нему опять приехал запивший брат или он просто загудел со своими веселыми соседями, говорил, что бегать по городу и искать его всё равно бесполезно, ведь скоро уже бокалы надо будет поднимать. Вера вела себя ужасно, но в основном по отношению ко мне, на моих друзей она бочку катить побаивалась. Игорек отплясывал в одиночку, Александер плотно поел и его начало клонить в сон, Виталий побежал к каким-то своим знакомым неподалеку, обещал забежать ещё. Когда настала полночь, и мы выпили сладкую шипучку, которую называли шампанским, вся улица Даугавпилсская загрохотала от пиротехники, люди просто пускали ракеты их окон в окна домов напротив. Вера тоже решила выстрелить тем, что принес Александер, но это были хлопушки с нарезанной бумагой, а ей непременно хотелось кого-то травмировать. После неудачи с хлопушками и смеха Игорька над ней, она накинулась на меня, и мне пришлось ей врезать, чтобы она хоть немного успокоилась.

И тут она завопила, высунувшись в окно, что видит Наполеоновича. Она его узнала, хотя до этого видела его только на фотографии. И действительно, Островский шел при параде по улице, на которую высыпал народ. Я сбегал вниз, привел его домой, все его принялись поздравлять, а он рассказал, что Люда собрала ему пакет с едой и дала бутылку шипучки и водки, нагладила ему шелковую рубаху с узорами, брюки, дала лаковые туфли и ещё пятерку на всякий случай. Она была очень довольна тем, каким Юра вернулся от меня – трезвым, сытым и в прекрасном настроении, да и целую неделю не было этих круглосуточных пьянок.

И все было бы хорошо, если бы Наполеонович, выйдя из автобуса на центральной остановке, пошел бы вдоль рельс, так заблудиться было невозможно, да и это был самый короткий путь до моего дома. Но он зачем-то пошел петлять по Московском форштадту, забрел в парк, сел на скамейку, передохнуть. К нему подсел какой-то парень, спросил не нужна ли помощь, вызвался проводить его, взял пакет с бутылками продуктами, чтобы инвалиду не было тяжело, и убежал. Наполеонович воззвал к общественности, попросил у мужика уголовного вида, поймать вора на доверие. И тот пригласил его к себе в гости, угостил спиртом, дал закусить килькой в томатном соусе, а потом потребовал оплатить банкет и поиск вора, которым якобы занимались его подельники. Так Наполеонович лишился пяти лат, что ему дала Люда и пятерки, которую он заначил с пенсии, а ещё пачки сигарет, и лаковых туфель, ему были выданы какие-то стоптанные ботинки. После этого ему велели убираться, потому что якобы про вора на доверие он все наврал, и тем самым оскорбил район, который контролировал тот «авторитет». И так Наполеонович и ходил по улицам форштадта, пока Вера его случайно не заметила.

Потом снова пришел Виталий, и привел какого-то друга, которого называл графом, говорил, что он действительно потомственный аристократ. У того аристократа был мобильный телефон, которые только появились тогда в массовой продаже. И у Наполеоновича попросили поздравить разных людей по телефону с новым годом голосами разных российских политиков, и эти поздравления у всех вызвали восторг, особенно, когда он голосом Новодворской начал читать лекции по гинекологии. Потом, правда, все было не очень весело. Александер проснулся, начал капризничать, захотел пойти в ресторан или поиграть в бильярд, вспомнил про то, что купил мобильный телефон и карточку для него, но он никак не мог её активизировать. Он звонил в справочный центр мобильной сети, но там автомат женским голосом говорил, что ему нужно ввести какой-то код. Игорек не понял, что это автомат, взял телефон и пытался флиртовать с этой женщиной и только минут через десять до него дошло, что это автомат. К вере пришла её тётя Циля, с синяками под глазами, опухшей физиономией, и без передних зубов. Александер, брезгливо поморщился, и захотел уйти, Игорек пошел вслед за ним, сказав мне, что они могут и вернуться, если я выпру эту Цилю из своей квартиры. Я пытался сказать Вере, чтобы она попросила свою родственницу покинуть нас, но он начала со мной драться и орать, что свою дружную родню никогда в беде не бросит. В общем я ушел вместе с Игорьком и его капризным другом. Мы засели в ближайшем баре, где за кружкой пива Игорек начал объяснять ему, что нечего пропивать кредит, что надо искать работу и делать ремонт. И тот купил в баре по завышенной цене бутылку водки, вызвал такси и поехал пить дома с соседкой.

Игорек начал смеяться над безрассудным Александером, который определенно потеряет и однокомнатную квартиру с газовым отоплением, и сестра его вряд ли будет выручать его ещё раз. Я сказал, что было бы выгоднее ему квартиру эту продать, купить какую-то дыру с печным отоплением на форштадте, и тогда у него было не две тысячи, а каких-то пять на пропой, и его беда в том, что он не признает своих желаний, но следует им. Потом разговор перешел на Веру и её тётю, которая хотела выпить мой одеколон. Игорек сказал, что нечего мне за неё держаться, если она меня не слушается, что в провинции таких невест на выданье тысячи, и все будут рады, если у них будет муж, такой, как я, у которого хорошая зарплата. Он говорил, что никакой дом я с Верой не построю, что скорее всего мы просто убьем друг друга когда-нибудь, изрядно напившись. Он подбил меня просидеть в том баре до вечера, чтобы наказать нерадивую сожительницу, сказал, что она там со своей теткой и Наполеоновичем тоже неплохо сидят, попивая спирт.

Вернулся я домой совсем пьяный и злой с бутылкой ужасного вина, которое все выпили моментально, хотя она была пластиковой и двухлитровой. Наполеонович в наушниках слушал одну музыку, а Вера на всю громкость врубила радио. Раковину в кухне они сорвали, потому что им лень было выходить из квартиры в туалет. Пришлось мне все это ремонтировать, пачкая парадную одежду. А потом я выполнял супружеский долг в кухне, пока Циля и Наполеонович пили и слушали музыку в комнате. В ночи тётка все-таки ушла. Утром я голодный не выспавшийся, трясущийся в похмелья пошел на работу. Когда я вернулся, Наполеоновича уже не было, а вскоре уехала и Вера, просила написать ей, когда я получу зарплату, потому что продуктов никаких в доме не осталось, да и денег у меня тоже.