Матрёшка Памяти⁠⁠

4.Зеркальный лабиринт

Существует ли что-то более ненадёжное, чем собственная память? Мы думаем, что помним события своей жизни, но на самом деле каждый раз, когда мы вспоминаем что-то, мы не обращаемся к оригинальной записи, а создаём новую версию, слегка изменённую, подкорректированную нашими текущими знаниями, убеждениями, эмоциональным состоянием.

Память — это не архив с документами, а скорее рассказчик историй, который с каждым повторением добавляет новые детали, убирает неудобные факты, расставляет акценты по-новому. И мы верим этому рассказчику безоговорочно, потому что альтернативы просто нет.

Годами я продавала людям доступ к своим воспоминаниям, позиционируя их как уникальный, аутентичный опыт. «Проживите мой день», «почувствуйте то, что чувствую я». Миллион подписчиков платили за право заглянуть в мою голову. Я была пионером новой индустрии, цифровым эмпатом, как называли меня в глянцевых журналах.

Какая ирония, теперь я сама не знала, что там внутри.

После откровений Кирилла я чувствовала себя героиней из фильма "Начало", не понимая, где реальность, а где сон. Каждое воспоминание вызывало сомнения. Каждая эмоция казалась потенциально фальшивой.

Кирилл показал мне последнюю запись. Она была спрятана в самой системе, зашифрована особым образом, в самом коде программы.

— Алексей был параноиком, — объяснил Кирилл, взламывая защиту. — Создавал резервные копии, тайники, секретные протоколы. Всегда говорил: "Если что-то можно взломать, его взломают. Нужно быть на шаг впереди".

Я наблюдала за его работой, поражаясь скорости, с которой он набирал код. Строчки текста на экране сменяли друг друга с головокружительной быстротой.

— Ты хорошо его знал? — спросила я, пытаясь понять, можно ли доверять этому человеку.

— Мы учились вместе в университете, — ответил он, не отрывая взгляда от экрана. — Потом вместе работали в исследовательской лаборатории. Он был гением. Видел связи там, где другие видели только хаос. Но у гениев часто бывают... странные идеи.

— Какие, например?

— Он считал, что память — это проклятие человечества. Что мы слишком зависим от прошлого, что оно определяет нас больше, чем следовало бы. "Представь, — говорил он, — что было бы, если бы мы могли выбирать, что помнить. Если бы могли стереть болезненные воспоминания или переписать их так, чтобы они не причиняли боль".

— Звучит гуманно.

— На первый взгляд, — согласился Кирилл. — Но где граница? Кто решает, какие воспоминания стоит сохранить, а какие изменить? И что происходит с человеком, когда его память становится... редактируемой?

Он замолчал, и в комнате повисла тишина. Я думала о своих воспоминаниях, о детстве в Саратове, о первой любви, о смерти отца, о переезде в Москву, о знакомстве с Алексеем. Были ли они настоящими? Или кто-то изменил их, подправил, отредактировал для своих целей?

— Готово, — сказал наконец Кирилл. — Вот она, последняя запись. Сделана в день смерти Алексея, примерно за час до... инцидента.

Я надела нейрогарнитуру, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.

...Я, вхожу в квартиру Алексея. Ключ у меня был, мы всё ещё формально оставались партнёрами по бизнесу. В кармане телефон с сообщением от него: "Приезжай срочно. Нужно поговорить о будущем проекта". Настроение напряжённое, решительное. Я была готова к очередному раунду споров о будущем «Эмошеринга».

Квартира Алексея выглядела как обычно, творческий беспорядок, книги повсюду, на столе остатки еды на вынос, в воздухе запах кофе и чего-то химического. Типичное логово гения.

Алексей сидел за компьютером. Не обернулся, когда я вошла. На экране какой-то код, графики, диаграммы.

— Я всё подписал, — сказал он устало, не оборачиваясь. — Завтра «Эмошеринг» переходит к NeuroCorp. Они предложили тридцать миллионов.

Волна ярости накрыла меня с головой. Мы столько работали, столько сил вложили в проект и теперь он просто продаёт его корпорации, которая превратит нашу технологию в инструмент манипуляции и контроля?

— Ты не можешь, — мой голос звучал глухо. — Мы договорились, что решаем вместе.

— Ты не оставила мне выбора, Маша, — он впервые назвал меня так за долгое время. В университете, когда мы только познакомились, он всегда называл меня Машей. Потом, когда наши отношения стали более формальными, перешёл на «Мария». — Ты используешь технологию, чтобы строить личный бренд. А она может изменить мир.

— Или уничтожить его! — я подошла ближе. — Ты представляешь, что будет, если твоя технология модификации памяти попадёт в руки военных? Людям будут внедрять ложные воспоминания. Управлять их сознанием. Создавать идеальных солдат, которые не помнят совершённых зверств. Или свидетелей, которые "помнят" преступления, которых не было.

Он повернулся ко мне. Выглядел измученным, глубокие тени под глазами, осунувшееся лицо. На щеках щетина, которую он обычно тщательно сбривал. Волосы грязные, всклокоченные. Когда он последний раз спал?

— Я всё продумал, — сказал он, и в его голосе слышалась смертельная усталость. — В контракте есть пункт об этическом использовании. NeuroCorp обязуется применять технологию только в медицинских и терапевтических целях.

— И ты веришь, что корпорация будет его соблюдать? — я рассмеялась. — Ты наивен, как ребёнок. Как только ты подпишешь бумаги, они начнут делать с технологией всё, что захотят. И первое, что они сделают, уберут тебя из уравнения.

Он встал, подошёл к бару, налил себе виски. Руки дрожали так сильно, что алкоголь расплескался по столешнице.

— Знаешь, что самое забавное? — он сделал глоток. — Ты думаешь, что контролируешь свои воспоминания. Что решаешь, чем поделиться, а что оставить при себе. — Он горько усмехнулся. — Но система всегда записывает всё. Каждую секунду, когда ты носишь нейроинтерфейс. Просто ты об этом не знаешь.

Я почувствовала, как внутри всё похолодело. Это подтверждало то, о чём говорил Кирилл — Алексей модифицировал систему для постоянной записи, без моего ведома и согласия.

— Что ты сделал?

— Создал резервное хранилище, — он пожал плечами. — На случай, если ты решишь... устранить меня. — Он отсалютовал мне бокалом. — Знаешь, NeuroCorp предложили мне сделку ещё полгода назад. Я отказался. После этого ко мне стали приходить странные люди. Задавать вопросы. Следить за мной. Поэтому я создал страховку — всё, что происходит с тобой, записывается в зашифрованный архив, доступ к которому получат определённые люди, если со мной что-то случится.

Мое сердце бешено колотилось. Это было вторжение в мою жизнь, в мое сознание, нечто совершенно неприемлемое.

— Ты не имел права! — я шагнула к нему, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева.

— И ещё кое-что, — продолжил он, игнорируя мой возмущенный возглас. — Небольшой эксперимент с твоей памятью. Тебе понравились новые воспоминания о поездке в Париж прошлым летом?

Я застыла. Прошлым летом я действительно была в Париже. Одна из самых популярных моих эмоциональных записей — «Рассвет над Сеной». Миллионы просмотров, тысячи восторженных комментариев. Люди платили, чтобы почувствовать то, что чувствовала я, когда стояла на мосту, наблюдала, как первые лучи солнца окрашивают реку в золотистые тона.

— Что ты несёшь?

— Ты никогда не была в Париже, Маша, — сказал он с какой-то нежностью в голосе. — Это внедрённое воспоминание. Идеальное путешествие, которого никогда не было. Мой подарок тебе и заодно тест технологии. Ты помнишь каждую деталь поездки, верно? Всё идеально, каждый момент, как из открытки.

Мир вокруг меня пошатнулся. Это невозможно. Я помнила запах свежих круассанов, прохладный ветер с реки, уличного музыканта, игравшего на аккордеоне у подножия Эйфелевой башни. Я помнила, как заблудилась в маленьких улочках Монмартра, как выпила слишком много вина в маленьком кафе и потом долго сидела на ступеньках, наблюдая за туристами. Я даже купила там берет тёмно-синий, бархатный, он до сих пор лежал в моём шкафу.

— Ты лжёшь, — прошептала я. — Это было по-настоящему. Я всё помню.

— Проверь свой загранпаспорт, — он пожал плечами с той же невыносимой небрежностью. — Ни одной отметки о пересечении границы в прошлом году. Проверь свою кредитную историю, ни одной транзакции во Франции. Проверь фотографии в телефоне, все они сделаны с помощью нейросети. Идеальные, слишком идеальные снимки Парижа. Без единого случайного прохожего, испортившего кадр, без единого размытого снимка, без теней от пальцев на объективе.

Я бросилась к нему, выбила стакан из рук. Виски разлилось по полу, стакан разбился вдребезги. Осколки стекла сверкали в свете настольной лампы, как крошечные бриллианты.

— Ты не имел права! Это моя память, моя жизнь! — я кричала, не контролируя голос. — Ты манипулировал мной, использовал меня как подопытного кролика!

— Наша технология, — поправил он, вытирая брызги виски с рукава. — И теперь она принадлежит NeuroCorp. Знаешь, они очень заинтересовались возможностью массового внедрения воспоминаний. Представь, можно пережить поездку на Марс, не покидая Земли. Или... вспомнить, как совершил преступление, которого никогда не было.

Я ударила его. Сильно, наотмашь. Голова Алексея дёрнулась в сторону, на скуле тут же расцвело красное пятно. Он пошатнулся, ударился о край стола. С полки упал нож для бумаг, тяжёлый, с костяной ручкой. Подарок от японских инвесторов.

Я подняла его. Холодная кость рукояти легла в ладонь, словно влитая. Лезвие тускло блеснуло.

Запись обрывалась на этом моменте. Я сидела, оглушённая, не в силах пошевелиться.

— Это всё? — спросила я Кирилла, снимая нейрогарнитуру. Руки тряслись так, что я едва не уронила дорогое устройство.

— Всё, что есть в системе, — ответил он. — Но этого достаточно, чтобы тебя арестовали. Мотив, возможность, орудие преступления. Если полиция получит эту запись...

— Но я не помню, чтобы убивала его! — воскликнула я, вскакивая с дивана. — Я бы запомнила такое!

— Потому что это воспоминание стерто, — тихо сказал Кирилл. — Система «Матрёшка» позволяет не только внедрять новые воспоминания, но и блокировать существующие. Создавать своего рода... слепые пятна в памяти.

— Это абсурд, — я начала расхаживать по комнате, как загнанный зверь. — Если бы я действительно убила его, были бы следы. Криминалисты обнаружили бы мою ДНК, отпечатки пальцев. Но все пришли к выводу, что это самоубийство!

— Ты профессионально продаёшь доступ к своим эмоциям, — заметил Кирилл с лёгкой усмешкой. — Ты актриса, мастер создания нужного образа. Думаешь, ты не смогла бы инсценировать самоубийство? Ты знала, что полиция будет искать. Ты знала, как запутать следы.

— А ты? — я резко повернулась к нему, чувствуя, как внутри растёт подозрение. — Откуда мне знать, что ты не причастен? Может, это ты убил его, а теперь пытаешься повесить всё на меня? Может, ты работаешь на NeuroCorp? Они получили технологию после его смерти?

Он искренне удивился.

— Зачем мне это?

— Не знаю! — я всплеснула руками. — Может, ты тоже хотел технологию себе? Или работаешь на конкурентов? Или..., — меня внезапно осенило, — или ты используешь ту же технологию, чтобы манипулировать моей памятью прямо сейчас? Внедряешь мне ложные воспоминания о разговоре с Алексеем, которого никогда не было?

— Или ты пытаешься найти козла отпущения, потому что начинаешь вспоминать, — тихо сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Блокировка ослабевает, Мария. Настоящие воспоминания возвращаются.

Я застыла.

— Что?

— После... инцидента ты активировала протокол «Чистый лист». Программа стёрла твои воспоминания о событиях того вечера и заменила их фальшивыми, о конференции, о звонке сестры Алексея. Но такие блокировки не вечны. Мозг борется с вмешательством, пытается восстановить оригинальные нейронные связи. Чем больше времени проходит, тем сильнее эта борьба. Рано или поздно воспоминания возвращаются.

Он достал из кармана флешку, маленькую, неприметную, с логотипом нашей компании.

— Здесь программа, которую Алексей создал перед смертью. Она может восстановить подавленные воспоминания. Он отправил её мне за час до.... С инструкцией использовать, если с ним что-то случится.

Я смотрела на маленький кусочек пластика, который мог либо оправдать меня, либо окончательно уничтожить. Если Кирилл прав, и мои воспоминания были модифицированы, то эта программа покажет мне правду. Но готова ли я к этой правде?

Что, если я действительно убила Алексея? Что, если в приступе ярости я воткнула нож ему в горло, а потом хладнокровно инсценировала самоубийство? Смогу ли я жить с этим знанием?

С другой стороны, что, если всё это хитроумная манипуляция? Если Кирилл и есть настоящий убийца, а теперь пытается свести меня с ума или заставить взять вину на себя?

— Почему ты не пошёл в полицию? — спросила я, не сводя глаз с флешки. — С этими записями, с этой программой?

— Потому что хочу знать правду, — ответил он, и в его глазах я увидела что-то похожее на сострадание. — Потому что не верю, что ты могла хладнокровно убить человека. И потому что боюсь того, что NeuroCorp может сделать с этой технологией. Если они уже запустили проект массового внедрения искусственных воспоминаний...

Он не закончил фразу, но я поняла. Это было бы катастрофой. Концом частной жизни, концом свободы мысли, концом самой концепции объективной реальности.

Он протянул мне флешку.

— Выбор за тобой. Хочешь узнать правду или предпочитаешь жить с удобной ложью?

Я смотрела на маленький кусочек пластика. Такой неприметный, такой обыденный. И такой пугающий.

— А если я скажу "нет"? Если выброшу эту флешку и продолжу жить, как жила?

— Тогда ты никогда не узнаешь, убила ли ты Алексея, — сказал он просто. — И никогда не будешь уверена, что твои воспоминания действительно твои, а не внедрённые кем-то для своих целей.

Я колебалась. Каждый вариант казался одинаково ужасным. Узнать, что я убийца. Или жить в постоянном сомнении, не доверяя собственному разуму.

— Я должна подумать, — сказала наконец.

Он кивнул, положил флешку на кофейный столик между нами.

— Конечно. Но не долго. NeuroCorp уже получила технологию. И если они поймут, что ты начинаешь вспоминать...

Он не закончил, но и не нужно было. Если корпорация узнает, что блокировка памяти нестабильна, они сделают всё, чтобы защитить свои инвестиции. Включая устранение потенциальной угрозы.

То есть, меня.

Продолжение следует...