Легенды западной Сибири⁠⁠

О миграции монстров и Конском волосе

Наиболее глупое суждение из возможных заключается в том, что мифология того или иного региона явление статичное и представляет свод верований и легенд, унаследованных от предков. Нет, нет и нет! Мифология это современная нам область жизни, включающая в себя абсолютно всё, что остаётся за границами рационального мышления. Она подвижна и изменчива, развиваясь вместе с нами, впитывая в себя все новые и новые элементы мозаики, мифология образует моментальный рисунок стеклышек в калейдоскопе, смещение взгляда, поворот головы, и узор уже иной. Именно поэтому ничего путного в работах исследователей Сибири найти и невозможно, ведь они описывают картинку на зыбучем песке, давно стертую временем.

Пример. В одном классе со мной учились трое местных ребят, Петя Глухов, Наташа Евсеева и Зорина Тата, этнический немец Ваня Шварц из Ленинграда, Марта, лютеранка из Калининградской области, казашка Ахметова Гульмира, киргиз Бахыт, якут Саша Иванов, и, собственно, я. Так было в каждом классе. Поколение за поколением, а началось это задолго до освоения Сибири, люди разных национальностей, убеждений и вероисповеданий съезжались туда, привозя с собой своих богов, демонов и мелкую нечисть. Вся эта потусторонняя живность, как и поселенцы, смешивалась, сплеталась в браках, плодила гибридное потомство, которое в свою очередь впитывало в себя кровь и веру новоприбывших. Это был вечно кипящий горшочек на очаге, в котором выплавлялись совсем уж немыслимые фантазии. И если о происхождении некоторых из них можно судить по каким-то признакам, то откуда ноги растут у остальных разобрать и вовсе невозможно.

Так, например, можно индентифицировать лысых полупауков-полулюдей, со светящимися глазами, населяющих отдалённые погосты и высасывающих костный мозг покойников, не брезгующих и живой человечиной. Этих однозначно завезли из Средней Азии, но так давно, что классических гулей распознать в них сможет лишь очень наметанный глаз. Рогатый черт с углями вместо глаз из еловой чащи, забирающий развратников, пожертвованный, по моему разумению, в общий котёл старообрядцами, не кто иной, как христианский дьявол, одичавший в тайге. Женский дух болотной девки, суккуб с зеленой кожей, донимающий охотников на заимках, да и просто поселковых бобылей, являющийся ночами, истомляющий ласками до издыхания, вползающий в избу струйкой тумана, перекочевал с Севера. В силу нелюдимости и специфической направленности, сохранился в первозданном виде.

Не все боги и демоны приживаются в тайге. Аврамическим религиям развернуться в Сибири негде. Раскольники, скажете вы, и ошибетесь. Современные верования таёжных староверов что угодно, но не христианство. То, что они по привычке используют старые молитвы и имена не более, как показатель их упертости. Или еще пример. Когда в Мурюк согнали лютеран, те привезли с собой странный предрассудок, веру в то, что несколько ночей в году нужно запирать окна и двери, закрывать печную заслонку и не гасить свечу до рассвета. Мол в такие ночи приходит карлик с мешком и уносит детей, которых не караулят спящие родители. Карлик у нас не выжил. На тот момент в школе училось 19 детей, 12 ходили в детсад, трое только что народились. Итого 34 ребенка на весь Мурюк, на которых и так очередь из местных монстров стояла. Карлу попросили вернуться на континент и не путаться под ногами у взрослых дядь. И коль пошла такая пьянка, о детских смертях я и расскажу. Время страшной истории, друзья.

Пакуя свои чемоданы в дорогу, ещё в Поволжье, существо это монстром не являлось, так мелкой водной нечистью, вредной, но не опасной. Но отъевшись на благодатной сибирской земле превратилось в истинное чудище.

Мы приехали в Мурюк ранней весной. Кто мы? Мама, я, кричащая кукла, завернуться в пеленки и мамина швейная машинка. Папа ждал нас там. Перелёт из Москвы в Кемерово длился 4,5 часа, но это было начало.

"Не полечу!" - отрезала я, увидев фанерную модель самолёта. Меня втащили внутрь, укутали в меховую полость и усадили на самодельную деревянную скамью. И понеслось. Под крылом нашего самолёта тайга ни о чем не пела. Она свистела и завывала, а самолёт, то грудью несся вниз, стремясь убиться о вершины сосен, покрывающих сопки, то взрывал ввысь. Ветер швырял его из стороны в сторону, и дикий пейзаж за окном, как и страх за жизнь, скоро стали мне безразличны, так как меня рвало в подставленное лётчиком ведро. Мата в семь лет я ещё не знала, поэтому просто бросала гневные взгляды на маму. Мы прилетели. Потом я узнала, что это был последний рейс, и теперь сообщение с городом прервано месяца на три.

Временно нас поселили в старый нежилой дом, единственная комнатка которого была поделена на две половины печкой. Настоящей печкой, в которой горели настоящие дрова. Ранее в деревне бывать мне не приходилось, и я пребывала в редком смятении.

Потом началось таяние снега. Вода заполнила пространство под полом и поднялась выше пола.

Забора, отделявшего наш дом от дороги, не было. Однажды, проснувшись рано, я несколько часов наблюдала, как жеребится, забредшая ночью белая кобылка. Стоял туман. Кобылка облизала, лежащего на подмерзшей земле, жеребенка, и тот встал, сначала на подкашивающиеся тонкие передние ножки, потом и на задние. Это было так трогательно и красиво, что я перестала злиться и открыла своё сердце этому новому, незнакомому миру.

Пришло лето, и папа принёс Бимку, мою самую первую, самую лучшую лайку на свете. Знаете, как пахнут щенки лайки? Эх, вы...

Мама была доверчивой горожанкой, не знавшей чего ей боятся, поэтому смело отпускала меня бродить по посёлку. И я во всю пользовалась своей свободой. Носила отцу обед на опушку, там, кстати и произошла моя первая встреча с медведем, купалась в Китате, мелком и ласковом в это время года, раскапывала опилки в поиске огромных личинок, размером с мою ладонь (вот интересно, это были личинки кого, и что бы я делала, если бы заявилась мама личинок?), ходила с пастухами пасти стадо на сопки, ловила маленьких рыбок и ящериц, собирала огоньки. О! Это необычайно яркие разноцветные и не на что непохожие цветы. Исследовала странные неглубокие каналы, идущие вдоль улиц по всему посёлку, более всего напоминавшие виденные мной в Самарканде арыки. На том и погорела.

Напротив нашего дома была пекарня, куда весь посёлок ходил за хлебом. Позже, когда мы переехали на хутор, дорога до пекарни, а ходить за хлебом было детской обязанностью, занимала около трёх часов в оба конца. Женщина, раздающая хлеб, и заметила меня, стоящую на коленях над канавой и увлекательно копающуюся в воде палкой. Заметила и пошла к моей маме.

Меня пороли. Заперли и запретили выходить за пределы двора. Но мама с папой работали, и я продолжила свои прогулки. Позже я узнала, за что меня наказали. И дело было совсем не в тех чудных чёрных пиявки, копошащихся в толще бирюзовой воды, среди водорослей, подобных подводным елям. Пришло время рассказать о нашем главном герое.

Конский волос, он же волосатик, он же живой волос, всего лишь безвредный паразит, представляющий опасность исключительно для насекомых, живёт во многих водоёмах России. Несмотря на свою безопасность для людей, вызывает панический страх и фигурирует во множестве легенд. Суть легенд сводится к тому, что волос с гривы лошади, пришедшей на водопой, падает в воду, где оживает. После этого таиться в воде, поджидая жертву, решившую искупаться, вбуравливается той в кожу и проникает внутрь. Далее возможны разные варианты, в зависимости от местности, выедает либо сердце, либо глаза, либо мозг, иногда захватывает душу. В Мурюкских водоёмах не встречается.

В воспитании детей в Мурюке придерживались прогрессивной идеи невмешательства, в виду бессмысленности этого действия. Детям разрешалось все, ну, или почти все. Строгих запретов было несколько. Нельзя было есть мухоморы, тонуть, дергать жеребца Грозного за хвост, уходить в кругосветное путешествие по тайге, заходить в болото и, пожалуй, всё. Особый запрет был на купание в местах лошадиного водопоя и игру в канавах. Из канав лошади пили свободно, к реке же их подпускали в строго отведенных местах, вдали от жилья. Страх перед живым волосом был столь велик, что ему поддался весь посёлок без исключения.

В конце лета мальчишка-конюх, окончивший летом школу, на спор полез купаться вместе с лошадьми. Искупавшись он обтерся, оделся, прикурил "астру", упал и забился в судорогах. Присутствующая молодежь, выросшая на местных суевериях, но не лишённая здорового юношеского скептицизма, заржала, думая, что конюх решил всех разыграть. Забеспокоились, когда лицо парня посинело, а на губах выступила пена. До медчасти мальчишка не дотянул. Причину смерти установить не удалось.

Нет, конечно, истории о живом волосе просто сказки, нечего и думать. Но в Мурюке каждый год от невыясненных причин умирало 2-3 ребенка. Летом, у водоёмов. Зимой в посёлке дети не умирали.