Контракт⁠⁠

1

2

3

4.

Солнце клонилось к закату. Дворы и улицы опутали густые тени, растянувшиеся по земле, словно чёрные щупальца. Прохожих, как и машин, было мало. И это в воскресенье — выходной день, когда город обычно оживает. Возможно, виной был вчерашний праздник, оставивший после себя лишь усталость. Люди копили силы для новой рабочей недели, предпочитая домашний уют промозглой сырости марта. Погода явно подкачала: колючий снег с дождём, шедший уже больше часа, и порывы ветра, раздиравшие лицо ледяными когтями, гнали с улиц редких прохожих. Слякоть хлюпала у них под ногами, цепляясь за подолы липкими и грязными пальцами. Даже фонари светили тускло, их жёлтые блики расползались по асфальту маслянистыми пятнами.

Семен лежал на заправленной кровати в одежде и, не моргая, глядел в потолок. Глаза кололо от напряжения, но закрыть их означало увидеть то, от чего холодела кровь в жилах. Время застыло. Жизнь, казалось, тоже. Всё замерло в тяжёлой паузе, будто сама вселенная затаила дыхание в ожидании чего-то неотвратимого.

Мысли кружились мрачной, вязкой воронкой: собственная судьба, исковерканная в одночасье. Внезапная и такая нелепая смерть Ларисы. Сегодняшний день, переломивший реальность пополам. Он ясно видел: жизнь раскололась на «до» и «после», и как-то склеить эти две половинки или даже просто поставить их рядом у него никогда не получится.

Горло сдавливал ком: не страх даже, а горькая обида обожжённой души. Ощущать себя слабым — это очень неприятно, а понимать, что ты не виноват в этом, — ещё хуже. За что с ним так? Чьи это мерзкие пальцы сплели роковой узор на канве его судьбы? Какая очередная насмешка скрывается за следующим поворотом?

Ответа не было. Да и откуда он мог взяться? Ведь этот мир, казавшийся привычным, более или менее уравновешенным, вдруг предстал перед ним настолько чуждым, страшным и смертельно опасным, что впору было задуматься о бегстве. Например, в монастырь. Укрыться там до конца жизни, истово молясь, чтобы его пощадили.

Веки наливались свинцовой тяжестью, в горле першило. Семен стискивал зубы, стараясь задушить слёзы, но предательская дрожь всё равно вырывалась наружу — подбородок дёргался, крупные капли набухали в уголках глаз, срывались и бежали вниз, оставляя влажные полосы на щеках. Хуже беспомощности было лишь осознание: он всего лишь марионетка. Чьи-то невидимые нити затянулись в крепкие узлы на его суставах, и теперь кто-то дёргал за них, заставляя плясать под чужую дудку.

К основным неприятностям этого дня добавилась ещё одна — смартфон всё-таки разбился. Экран раскололся, покрылся паутиной мелких трещин, но упрямо светился синевой уведомлений — как призрак, не желающий покидать мир живых. Звонить можно. В сеть выйти — тоже.

Пальцы Семена деревенели, когда он раз за разом набирал в строке поисковика интересующие его вопросы. Мешал голос Гозенталя, вползающий в память едким, до омерзения неприятным шёпотом: «Уголовное преследование... Суздальская... Впаяет срок на полную...»

Слова проросли в сознании чёрными корнями. Ядовитые побеги опутали лёгкие, высасывая воздух. Он пытался встряхнуться — глупо, мол, бред какой! — рылся в интернете до появления серых пятен перед глазами. Часы блуждания по форумам, где за намёками «осторожнее с дамой» сквозила настоящая жуть. Судья Суздальская Т.В. была не просто строгой. Не просто «феминисткой». Её приговоры напоминали ритуалы — сексуальные преступления она карала с упоением инквизитора. «Жаль, нельзя сжечь на площади», — цитировали её анонимы.

Семен ощутил, как ледяная игла вонзилась под рёбра. Волосы на затылке зашевелились, будто по коже прополз огромный паук. Туман благородных порывов рассеялся, обнажив голую правду выбора: тюрьма или сделка с дьяволом. Даже экран телефона теперь казался окном в камеру — за синими трещинами мерещилось решётчатое стекло, а в отражении... В отражении двоилось: его собственное, наполненное муками страха лицо и чьи-то узкие, жёлтые глаза за спиной.

Странности не закончились. Они не могли закончиться.

На кухне его ждало новое послание от судьбы — или от Гозенталя. На столе, развёрнутая как ритуальный свиток, лежала кожаная сумка-скрутка. Внутри, в индивидуальных гнёздах, покоились семь хирургических инструментов. Лезвия сверкали мертвенным блеском, будто их только что вынули из формалина. Пила с мелкими зубьями, похожими на оскал пираньи. Длинные пинцеты-клещи, напоминающие инструменты средневековых дознавателей. Что-то вроде скальпеля, но с крючком на конце — как будто для удобства выковыривания глаз из орбит.

Семен замер, втянув воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Пальцы сами потянулись к ближайшему лезвию — проверить, мираж ли это. Кожа сумки была ещё тёплой, словно её только что держали в руках. Он дёрнулся назад, будто обжёгся. «Зачем оставил?» — бился в висках навязчивый вопрос. Ответ пришёл сразу, обжигая холодом: «Это не забывчивость. Это намёк!»

Он свернул сумку дрожащими руками. Затянул ремни так туго, что кожа застонала. Засунул свёрток в щель за холодильником, где было пыльно и очень тесно. Но даже спрятанные, инструменты продолжали наигрывать в сознании свою страшную мелодию — лязг стали, скрип кости под пилой, хлюпающий звук рассекаемой плоти. Гозенталь давал чёткий алгоритм: «Режь. Руби. Упаковывай. А я подожду немного, потяну время, считая секунды до звонка в полицию».

И вот сейчас, сию минуту, в воображении Семена к нему в квартиру уже врывались люди в бронежилетах. Их фонари выхватывали из темноты сумку с инструментами, окровавленные куски тела в больших мусорных мешках. «Доказательная база полная, товарищ следователь». Суздальская улыбнётся впервые за карьеру — наконец-то ей дали её дело. То самое, где можно смело требовать для жестокого маньяка высшую меру!

Тут тебе уже не отвертеться. И в сказку про то, что ты не виноват, что Лариса сама пришла, сама наглоталась таблеток и от этого умерла, — никто не поверит! И вставят тебе пистон правосудия по самое не балуйся! Так вставят, что взвоешь волком и сто раз пожалеешь, что отказался от предложенной помощи.

Семен грязно выругался, в очередной раз поражаясь коварной хитрости чёрта-адвоката, его предусмотрительной ловкости и цинизму.

Потом он вспомнил кое-что и вернулся в гостиную. Бросил взгляд на стол. Там лежала перьевая ручка. Та, что подсунули ему, ожидая, что он подпишет контракт.

Семен взял её в руки, и ладони сразу же покрылись испариной. Тяжесть. Непривычная, словно держишь не пишущий прибор, а сколотый кусок надгробия. Материал — ни металл, ни камень. Что-то промежуточное, будто окаменевшая плоть. По корпусу вились рельефные узоры: сплетение клинописных символов и человеческих тел. Точнее — их фрагментов. Пальцы, вписанные в завитки орнамента. Рёбра, образующие букву «θ». Череп на навершии с глазницами-безднами, где мерцали крошечные рубины — как тлеющие угольки в пепле.

«Дьявольский артефакт», — пронеслось вихрем в сознании. Но руки сами потянулись к карману. Холодок металла просочился сквозь ткань, заставив вздрогнуть. «Пусть лежит. Если адвокат явится за ней — станет понятно, что он боится её потерять. Поторгуемся, если что».

Чёрт коварен. И опасен. Семен никак не мог понять, почему он к нему прицепился. Почему именно он так ему нужен? Семён копался в себе, выворачивая душу наизнанку: может, есть трещина, о которой он не догадывался? Гнилая сердцевина, приманивающая падальщиков из иных миров? Или обратное — в нём, Семене, осталось ещё что-то чистое, что нужно запачкать, сломать, превратить в трофей? Вряд ли, если честно. Но всё же...

Картинка всплыла сама собой: камера с сырыми стенами. Он в робе, Гозенталь в своём человеческом обличии, в дорогом костюме-тройке, сидит за небольшим раскладным столом и премерзко улыбается.

— Я тут внёс кое-какие изменения в наш с тобой контракт. Сам должен понимать, Семен Олегович — условия изменились. Твоя бессмертная душа, парочка желаний... и живая плоть потомков до седьмого колена.

Голос и смех адвоката будут звучать как скрип пересушенного пергамента. А сам документ... Семен вдруг понял: следующий договор будет написан не на бумаге. На коже. На его коже...

Затем пришло время кладовки. Он снова полез в неё, пытаясь отыскать хоть какую-то подсказку, малейший намёк на то, куда подевались чёрт и его помощник. В итоге так ничего и не нашёл. Даже после того, как подвигал кое-что из вещей и переставил их с места на место. Зато внимание во время этого бессмысленного процесса привлёк свёрнутый в рулон и похожий на старое бревно большой, как раньше говорили, — во всю стену ковёр. Этот аксессуар, до недавнего времени весьма популярный, имевшийся почти в каждом доме, Семен пару лет назад лично возил в стирку, потом туго скрутил и запаковал в толстую полиэтиленовую плёнку. После чего ковёр занял отведённый ему угол в кладовке. Выкидывать было жалко, а вешать на стену или стелить на пол категорически не хотелось.

Пока мужчина пялился на него, в памяти всплыли фрагменты старого триллера, где труп убитого скрытно выносили в туго свёрнутом ковре. А что, если так же вынести из квартиры тело Ларисы? Погрузить в имеющуюся у Семена пятидверную «Ниву» и под покровом ночи вывезти прочь из города? Куда-нибудь подальше в лес, где пусть и не совсем по-человечески, но всё же предать тело земле. Ларисе, если подумать, уже всё равно, а вот у Семена появится хоть какой-то шанс избежать несправедливого, но неминуемого наказания. Лучше уж так, чем кромсать тело женщины на куски и потом так же везти куда-то и прятать. У нас здесь, пардоньте, не Питер, чтобы опускаться до подобных деяний.

Семен стоял и смотрел на лицо Ларисы. Оно было бледным, как восковая маска, с полуприкрытыми глазами, будто она вот-вот проснётся и спросит: «Ну что, Петров, решился?» От этой мысли его передёрнуло. Вновь включилось воображение, не давая возможности расслабиться. Суд. Скамья подсудимых. Непреклонная, наслаждающаяся актом правосудия судья в чёрной, как ночь, мантии. Презрительно-осуждающие взгляды сослуживцев и совершенно незнакомых людей. Громкий и такой безапелляционный лязг стального запора на двери камеры. Нет, тюрьма — не для него. Совесть? С ней можно договориться. А вот со следователем и тем более с судьёй — это вряд ли.

Остаётся одно — завернуть тело в ковёр. Осторожно и незаметно для всех вынести и погрузить в «Ниву».

Решение пришло внезапно, как хлопок праздничной петарды над головой. Он почувствовал облегчение — странное, почти болезненное. Цель поставлена. План ясен. Осталось только дождаться темноты.

Семен лёг на кровать, уставившись в потолок. За окном фонарь беззубо щерился разбитой лампой, оставляя большую часть двора ночному мраку. Машина стоит в двух шагах от подъезда, за мусорными баками.

«Идеально», — подумал он. «Никто не должен увидеть».

Но ждать пришлось долго. Время тянулось, словно нескончаемый поток. Минуты становились часами, а часы — вечностью. Каждая секунда, казалось, растягивалась до предела, и ожидание становилось всё более тяжким. Семен задремал, измученный бесконечными мыслями.

И тут — шаги. Лёгкие, почти невесомые. Босые ноги, шаркающие по полу.

Семен резко открыл глаза. Тишина. Только сердце колотилось, как кузнечный молот в груди. Он замер, втянув воздух ртом, всецело поглощённый навалившимся ужасом.

«Это ветер», — попытался убедить он себя, но не преуспел. Где-то что-то скрипнуло. Протяжно и негромко. Звук насторожил ещё больше.

Квартира была погружена в густой полумрак. Стены и мебель растворились в тенях, словно их никогда и не было. Единственное, что удавалось разглядеть, — межкомнатная дверь, распахнутая настежь, словно приглашающая войти.

Это пугало. Сильно. Ведь за порогом — гостиная. Там, у противоположной стены, модульный диван, на котором — Лариса. Холодная, неподвижная, как истукан.

Семен зажал рот ладонью, сдерживая крик. В голове всплыла картина: Лариса поднимается. Её мёртвые пальцы скользят по стенам, оставляя влажные следы. Она бродит по квартире, ищет его. Но спальню, тем не менее, обходит стороной.

«Почему?» — пронеслось в голове. «Она копит силы? Пытается напугать? Или ждёт, пока я сам выйду?»

И тут его кольнула мысль. Нестыковка! Лариса была в сапогах. А шаги, которые он слышал, — босые. Шлёпанье маленьких ног, едва касающихся пола.

«Покойница разулась перед тем, как восстать?» — подумалось с горькой иронией. «Бред. Это полный бред».

Семен заставил себя подняться. Медленно, осторожно, чтобы не скрипнула кровать, не зашуршала одежда. Он выпрямился во весь рост и замер, вслушиваясь.

Тиканье будильника в соседней комнате. Урчание холодильника на кухне. И больше ничего. Мёртвая тишина.

«Послышалось? А может, приснилось?» — он сжал кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

Или всё же кто-то бродит там, в полумраке? Ищет что-то? Или просто пытается свести его с ума? После сегодняшнего дня — чему удивляться? Квартира превратилась в настоящий проходной двор.

Сейчас было страшнее, чем утром. Утром он видел натурального чёрта в котелке и галстуке-бабочке. Это было пугающе, но... осязаемо. А сейчас? Сумрак. Он заполнил квартиру, как густой туман, скрывая в себе любой невообразимый ужас. Ведь тьма — это не просто отсутствие света. Это пространство, где способны родиться любые кошмары.

Семён почти убедил себя, что это игра воображения. Почти.

И тут послышалось — шлёп, шлёп, шлёп.

Четкие и уверенные, они приближались, заставляя сердце биться быстрее.

Он не выдержал, сорвался с места, ударив кулаком по выключателю. Свет вспыхнул, залив комнату непривычно ярким, жёлтым сиянием. Семён зажмурился, ослеплённый, но уже готовый кричать, ругаться, бить — что угодно, лишь бы остановить этот кошмар.

Когда зрение вернулось, он увидел: гостиная пуста. Никого. Только Лариса на диване, всё такая же неподвижная. Мёртвая.

Семён нервно хихикнул. Звук вышел странным, как будто исходил откуда-то из утробы. Он включил свет в гостиной, потом в коридоре, на кухне, в ванной. Даже в кладовке, где лежал, дожидаясь своего часа, тот самый ковёр.

Никого. Пусто.

«Значит, всё-таки послышалось», — подумал он, чувствуя, как напряжение медленно отпускает.

Это было странно. Но странностей за последнее время выдалось слишком много, чтобы сильно о них задумываться.

***

Семён даже не подозревал, насколько быстро можно спустить с пятого этажа тело, завёрнутое в ковёр, и запихнуть его в машину. Страх быть замеченным придал ему сил, обострил чувства до предела. Он видел в темноте, как кошка, слышал малейший шорох, ощущал пространство вокруг себя на все 360 градусов.

Но когда он сел за руль и бросил взгляд на ковёр, уложенный в багажнике, сердце ёкнуло. Халтура. С первого взгляда было видно: в ковре что-то есть. Лариса не была дюймовочкой, но и на толстуху она не тянула. Максимально плотно упаковать её в шерстяной кокон у него не получилось. Ногами надо было утрамбовывать? Нет уж, это слишком.

«Ну, получилось как получилось», — подумал он, чувствуя, как пот стекает по спине.

Теперь оставалось выехать из города. Километров через пятнадцать — поворот на проселочную дорогу. Там, за холмами и оврагами, лежала полузаброшенная деревня. Места глухие, лес густой, а если ехать ещё дальше — начинаются старые торфяные карьеры. Однажды в детстве он ездил туда с отцом рыбачить. Уже тогда там проще было зверя лесного встретить, чем человека. Сейчас, ранней весной, там и вовсе ни души.

Семён пристегнулся, включил ближний свет и осторожно выехал со двора, старательно объезжая ямы в асфальте. Когда он выехал на центральную улицу и прибавил скорость, тело вдруг выдало сбой. Его затрясло, по спине побежал холодный пот, сердце бешено заколотилось, сбиваясь и пропуская удары.

«Перенапрягся», — мелькнуло в голове. Он живо представил, как теряет сознание и врезается в столб. Как спасатели, разбив стекло, находят в салоне полуживого водителя и странную начинку в ковре — ещё одного пассажира разбившегося авто. Давно уже мёртвого.

Семен сжал руль так, что побелели костяшки пальцев. Скрипнул зубами, засопел, пытаясь дышать глубже. Через несколько минут стало легче. Он включил магнитолу, выбрал радиостанцию с классической музыкой.

— Ничего, Лариса, — бросил он взгляд на ковёр. — Прорвёмся. Где наша не пропадала?

Помолчал, глядя на убегающий под колёса асфальт. Зло прошипел:

— И как же меня угораздило вляпаться в это дерьмо?