Ходит тут всякая сволочь...⁠⁠

Ходит тут всякая сволочь. Глазами шасть-шасть, руки в карманах, походка шаркающая. Один раз его прогнал, так назавтра втроём вернулись. Этих не прогоняю, боюсь девятерых. Пусть ходят. Брать-то нечего. Бумажки всякие под ногами, на стёклах цветы губной помадой. Витька забыл свой самовар, так и ржавеет в углу до сих пор. Лампочки надо поменять, темно очень. Идёшь в уборную, например, а эти из темноты тебе навстречу - ух! Обходишь, пропускаешь. Обратно выходишь осторожно, не зашибить чтоб. Дверь прикрываешь, а эти орут: свет не выключай! Я ща приду! Ладно, оставляешь свет. Пусть их. Лишь бы не девять. И так коридор узкий, двоим еле разойтись.

Вчера водку притащили откуда-то, картошку последнюю съели и полночи в стену тарабанили, гады. И не скажешь ведь ничего. Один раз пытался – угрожают, что на кухню не будут пускать. Ладно, пусть тарабанят. Сплю всё равно крепко. Жену только жалко. Она у меня болезная, третий месяц не встаёт. Вижу, страдает, хоть и терпит. Ну ты как там, говорю ей. Утешить пытаюсь. Она повернётся на другой бок, молчит, но слёзы-то текут. И не сделаешь ничего. Доктор один раз приходил, сказал, что какой-то микро-плазмо-нутреохандроз или что-то такое, я не запомнил, записал где-то, но потерял уже. Вздохнул он грустно, посидел полминутки. Я уж и так понял. В дверях сунул ему пятьсот, тот сказал спасибо и в глаза не посмотрел, ушёл быстро. Всё понятно... Чаем пою её, сахарок даю иногда. Хорошая была баба, двадцать лет прожили, и так вот... Эх…

Ладно хоть, детей нет. Не сподобил Бог. Она у меня из детдома, в семь лет упала с качели, с тех пор хромает и детей не может делать, врачи сказали. Переживала, а я сразу ей сказал - нечего оглоедов плодить. Квартиру нашу отберут, нас на улицу выгонят. Нечего. Так и прожили двадцать лет, одни, зато душа в душу. Счастье было, да. Точно говорю. Было счастье. Сейчас-то как, не знаю. Но было, точно. Может, она иногда со мной и маялась, но нечасто, правда, нечасто. Выпивал, бил немного, но как без этого. Все ж так живут. Бьёт - значит, любит, правда ведь? И у нас всё как у людей, по-настоящему. Без детей, ну и хорошо. Степаныч завидовал, говорил, у меня вон, трое, и четвёртый зреет, в бога душу мать! Накликал, видать, жена его на седьмом месяце с балкона выпала. Сама жива осталась, но тронулась слегка. Теперь дома сидит, не выходит. Степаныч говорит, боится коляску с дитёночком увидеть. Думает, что её дитя, и пытается с собой укатить. Степаныч с тех пор поседел сильно, белый почти весь. Хотя за сорок всего.

Ладно. Пойду в магазин. Этим водка нужна, но фиг, куплю две баклашки Жигулёвского, и пусть их. Нечего мне шалман разводить. Жене куплю конфеток леденцов, пускай пососёт немного. Себе хлеба там, сырку колбасного. Сигарет не забыть бы. У этих не хочу просить, покуришь с ними - придётся пить, а сейчас не хочу. Настроение не то. А этим не объяснишь, заставят. Так что пиво отдам - и к себе. Мол, вставать рано, так что не шумите, ироды. Ну а покурю у себя. Жене дым не нравится, вижу, но молчит, вздыхает только. Ну а что я поделаю. Зато двадцать лет душа в душу. Эх, растуды его... Эх...

—————

© 2017