Хикикомори⁠⁠

На самом деле человек этот не был хикикомори, просто называл себя так, потому что не удосужился внимательно прочитать в интернете, что это такое. Да, у него были некоторые признаки людей с этим синдромом, но он был весьма общительным, а общался он с узким кругом людей и весьма редко в силу того, что никто не хотел общаться с ним, из-за его неадекватного поведения. Я начал общаться с ним потому, что мне были интересны неадекватные люди с детства, а психически здоровые люди мне казались скучными и одинаковыми, которым и рассказать-то про себя особенно нечего.

Мы познакомились с ним в больнице, оказалось, что живем в соседних домах, но как-то так получилось, что за много лет друг друга не видели. Ему понравились мои истории о необычных людях, и он рассказал мне немного историй о своей совсем необычной жизни. Они мне показались слишком необычными, тем не менее я тогда отдыхал, получая пособие по безработице, ждал присвоения второй группы инвалидности. Делать особо было нечего, общаться тоже не с кем, и потому я принял его приглашение после выписки, зашел к нему большой бутылкой хорошего пива. Но меня не впустила его пожилая мама, сказала, что пиво ему нельзя, потому что у него аж два гепатита. Я не очень расстроился, выпил пиво один, просмотрев пару фильмов дома. Но где-то через месяц он мне позвонил, и назначил встречу во дворе, около магазина, сказал, что пиво у него уже дома, припрятано, но его мама об этом знать не должна. Надо упомянуть о том, что ему тогда было уже под пятьдесят.

В квартире у него был ужасный бардак, которого они с мамой, вероятно, не замечали, привыкнув к нему, или и вовсе не знали, что такое порядок. Правда, в своей комнате, он плотно завесил окна светонепроницаемыми занавесками, и только маленький светильник освещал небольшое пространство на небольшом журнальном столике возле дивана, из которого торчали пружины, в том месте, где он сидел перед своим допотопным ноутбуком. Когда глаза мои привыкли к тусклому освещению, я заметил, что вся комната завалена всяким хламом, в основном пустыми пластиковыми бутылками из-под пива. Я понял, что он пьет самое дешевое и самое крепкое пиво, мне такое никогда не нравилось. Угощал он меня тоже плохим пивом, и я предпочел отказаться, тогда он заварил мне кофе, да ещё и с сахаром, которое я из вежливости выпил, хотя никогда кофе, да ещё и с сахаром не пил.

Сначала я с ним говорил о получении социальной помощи, о статусах малоимущего и нуждающегося, какие документы надо подавать в социальную службу, чтобы хоть часть счетов за квартиру оплатили, что подают в бесплатных столовых в качестве горячих обедов, и что дают раз в четыре месяца сухим пайком. А потом он начал рассказывать мне о своей жизни.

Его отец был физиком ядерщиком, украинцем с берегов Амура. Предки его матери были белоэмигрантами, бежавшими в Латвию из Санкт-Петербурга после революции. Потому гражданство Латвии он получил по праву рождения. Он был последним ребенком в многодетной семье. С ним родители больше возились, больше дарили ему подарков, потому два его брата и сестра его с детства недолюбливали. Его отец умер, когда он учился в младших классах школы. Его маме, медику по образованию, пришлось пойти работать, да и шикарную квартиру из пяти комнат на Артиллерийской улице в Риге им пришлось разменять на трешку в Олайне – небольшом городке километрах в двадцати от Риги. В школу ему надо было ездить на электричке, и он уже не мог после школы общаться со своими друзьями. Учился он в специальной школе с математическим уклоном, и не смотря на плохое поведение, был отличником, ещё он учился игре на скрипке в музыкальной школе. Однако после восьмого класса он пошел учиться в техникум, и после него ему надо было ходить работать на хлебозавод, потому что денег в семье стало катастрофически не хватать.

На втором курсе техникума, у него был роман с не совсем вменяемой девушкой, которая в припадке ревности воткнула ему нож в грудь. Он выжил, перенеся очень много операций на сердце, долго ещё лежал в больницах, и в техникум уже возвращаться не стал. Все его жалели, даже сестра, которая тогда уже вышла замуж и помогала матери и брату. И тут, как раз распался СССР, и его старший брат, и сестра с мужем основали свои фирмы. И Андрей, конечно, тоже захотел стать предпринимателем. Он познакомился с одним предприимчивым парнем, и они, как и его сестра начали ездить в Польшу, покупать там оптом мясо, нанимать рефрижераторы и продавать это мясо оптом в Риге на центральный рынок. Судя по его рассказам, дело было не хитрым, и много времени не требовало, а доход был приличным. Сестра подарила ему машину и дала денег на начало дела.

Если для многих начало девяностых было в основном трагедией, ведь закрывались заводы, советские дипломы перестали что-то значить, многим надо было начинать учить латышский, сдавать экзамены на получение удостоверений о его знании. Кто-то, как один из его братьев, по рабочей визе, поехали в Западную Европу. А он вместе со своим другом, сорил деньгами, ходил по ресторанам, вызывал проституток в баню, каждый день напивался, и пробовал различные наркотики. Мало того, он решил не платить налоги, да и дела его фирмы его уже не интересовали, он решил нанять управляющего и оформил на него генеральную доверенность, чтобы он «не беспокоил его по разным пустякам».

Неприятности начались с малого. Сначала две его нелюбимых подруги явились к нему в один день и потребовали, чтобы он на них женился, потому что обе были беременны от него, и делать аборты было уже поздно. Он дал им денег, и попросил его не беспокоить. Он предложил руку и сердце другой женщине, она ему отказала, он напился настолько, что выпрыгнул в окно с пятого этажа, напугав старушек, сидевших на лавке. Правда, никакой травмы он при этом не получил, кроме ушибов. Но третий удар его свалил, к нему явились кредиторы и полиция. Оказалось, что его управляющий на его фирму взял много кредитов и исчез, а полиция обвиняла его в хронической неуплате налогов. Да и дела фирмы пришли в упадок, многие розничные торговцы приобрели свой транспорт, и начали сами ездить в Польшу за мясом, лишний посредник им был ни к чему. Его друг, плативший налоги в отличии от него, но не имевший капиталов для открытия своего магазина и покупки грузового транспорта, закрыл фирму и уехал работать в Англию на фабрику. А Андрея посадили в Сизо, и ему светило лет десять заключения.

Его мама, решила во что бы то ни стало спасти своего сына от столь длительного срока заключения. Однако адвокат говорил, что мало что может сделать, разве что оправдать действия Андрея его невменяемым состоянием. У его мамы было много знакомств в области медицины, и она устроила так, что после года в следственном изоляторе, он оказался в психиатрической больнице, где у него быстро нашли множество психических заболеваний и после года в больнице он получил вторую группу инвалидности и оказался уже в полуторке на Красной Двине. Из полуторки кое-как сделали двухкомнатную и в одной из комнат он просто решил похоронить себя заживо. Так как трудового стажа у него вообще не было, у него была не пенсия, а пособие по инвалидности, которое тогда было совсем мизерным. В основном он лежал на диване и смотрел телевизор, курил и пил пиво. Однако денег на алкоголь не хватало, потому он начал накапливать разные таблетки, которые ему выписывали психиатры и съедать их сразу, после чего он становился совсем невменяемым и совершал то, из-за чего его мама вызывала скорую помощь и его на месяц забирали в изолированное отделение психиатрической больницы. То он в этом невменяемом состоянии, обливал себя подсолнечным маслом и орал, лежа на диване, то бегал голый на улицу, то маму начинал бить.

Общаться с ним уже никто не хотел, разве что один человек считавший себя художником, с которым он ранее курил траву. Художник тот был явно психически болен, вечно слышал голоса, был не в состоянии работать, жил за счет родителей, которые купили ему отдельную квартиру, которую оплачивали и привозили ему продукты. Андрей называл этого художника Гудконтент, такой у него был ник в интернете. Правда с этим другом они вечно ссорились напившись, или обожравшись таблеток. Мама Андрея копила деньги на дорогое лекарство от гепатита, но вскоре государство начало предоставлять это лекарство бесплатно, и он благополучно вылечился от этой болезни.

Как-то раз Андрей ел свои любимые куриные ноги. Зубов у него было мало, и он глотал практически не жуя. Длинная тонкая и острая кость воткнулась ему в горло. Он побежал к маме, которая некогда окончила медицинский институт, и спросил, что ему делать. И мама велела ему съесть побольше еды, чтобы протолкнуть кость в желудок, где она должна была перевариться. Однако воткнувшаяся в пищевод кость только ещё глубже вонзилась, он начал харкать кровью, а через пару часов ему стало так плохо, что у него поднялась температура и он начал терять сознание. И только тогда его мама решилась вызвать скорую помощь. Медикам удалось его спасти, и он очнулся в хорошей больнице с трубкой в горле и под капельницей. Но вскоре он захотел покурить и посмотреть телевизор, потому выдернул трубку из горла, вытащил все капельницы и убежал домой в больничной рубахе. Ехал босиком в мороз на двух транспортах с пересадкой в центре. Покурив, он согласился поехать обратно в больницу на вызванной мамой скорой помощи.

Пока я употреблял алкоголь, я заходил иногда к нему в гости поболтать, в течении полугода. Помню, тогда сильно подорожали табачные изделия. Пособие у него было восемьдесят евро в месяц, и их он часто пропивал, и денег на сигареты у него не было, потому он собирал окурки, и просушивал их на утюге. Я отдал ему пару своих трубок, чтобы он не мучился с самокрутками из газеты. Бывать у него мне не очень нравилось, потому что вечно он повторял одно и то же, и фильмы он смотрел одни и те же, навязчиво предлагал всякую старую одежду, которая мне была совсем не нужна. Я знал, что стоит мне что-то из вежливости у него взять и потом он начнет требовать от меня ответного хода, в виде табака или пива.

После того, как я бросил пить и курить, я с ним общаться вообще перестал, ходить к нему в гости на трезвую голову было совсем невыносимо. Телефона у него своего не было, вечно он их терял и у него не было денег на то, чтобы платить за разговоры. Но он иногда выпрашивал телефон у своей мамы и звонил мне, чтобы пригласить в гости или немного поговорить. Но один раз он позвонил мне в невменяемом состоянии, обожравшись таблеток, нес жуткую дичь о том, что он хочет секса и намерен пойти на улицу и развести хоть кого-то на секс, хоть семидесятилетнюю соседку или даже какого-то бомжа. Я отключил телефон, лег спать, а на следующий день позвонил ему и пересказал то, что он мне говорил ранее. Сначала он закричал, что я все это выдумал, потому сказал, что это у него бывает, и нечего ему о таком напоминать. А потом начал упрекать меня в том, что я больше не пью и не курю, да и он что-то не слышал от меня слов любви к Путину, и на этом основании он обвинил меня в фашизме. После такого мне осталось только сказать ему, что он получит по мозгам, если подойдет ко мне на улице, и заблокировать номер его мамы, чтобы он больше мне не звонил. После этого я испытал огромное облегчение.