Как первый побывавший в Москве китаец едва не начал войну с Пекином
Первая документально зафиксированная встреча русских первопроходцев с представителем китайского народа состоялась 3 апреля 1652 года, когда Ерофей Хабаров на берегах Амура с удивлением расспрашивал о далёком Китае «никанского мужика Кабышейку». Спустя три года первые три китайца впервые поселились на дальневосточных землях нашей страны — им предстояло оставить небольшой, но яркий след в русской истории.
Одна Россия и два Китая
Когда русские люди впервые массово столкнулись с теми, кого мы сегодня зовём китайцами, то есть с этническими ханьцами, к югу от Амура находилось, в сущности, два китайских государства. Первое, более северное и близкое к границам России государство маньчжуров, уже захвативших Пекин, позднее историки назовут «империя Цин», а русские люди XVII века называли либо «Богдойским царством», либо незатейливо — «Китайским государством». Тот же Китай, который лежал гораздо южнее, на берегах реки Янцзы, историки называют «империей Мин», а наши предки три с половиной века назад чаще всего, после донесений Ерофея Хабарова, именовали «Никанским царством». Нашим предкам было непросто разобраться с таким двойным Китаем, тем более что один постепенно завоёвывал другой. Необходимо было понять и разницу между северным, маньчжурским, Китаем и южным, ханьским.
Маньчжуров и их китайских подданных тогда в России называли «богдойцами» или даже «богдойскими татарами», а более южных китайцев, ещё не покорившихся маньчжурским завоевателям, обычно именовали «никанцами».
Чтобы русский царь легче понял разницу между маньчжурами и китайцами, ему объяснили на самом близком и доступном примере: «Есть природная недружба меж богдойцами и никанцами, как меж поляками и черкасами…» Черкасами тогда в России именовали украинских казаков, как раз в ту эпоху под предводительством Богдана Хмельницкого воевавших против польского короля. Автором такого неожиданного сравнения был Николай Спафарий, переводчик Посольского приказа (предшественника Министерства иностранных дел). Именно Спафарий как раз готовился возглавить большое русское посольство в Пекин и собирал все доступные сведения о наших дальневосточных соседях. Единственным знатоком маньчжурского и китайского языков был уже постаревший, проживший в России двадцать лет китайский казак «Тимофей Иванов», он же «никанский мужик Тенур».
«Служилый человек, толмач богдойского да никанского языков, родом он был никаниченин и выехал на твои, великого государя, земли тому лет с тридцать назад, как была война по Амуру с китайцами…» — так позднее рассказывал царю вернувшийся из Пекина посол Спафарий. «И крестился и служил тебе, великому государю, на Москве и в Тобольске, и в иных Сибирских городах везде верно, и никакая измена за ним не объявлялась, и оттого я из-за скудости толмачей взял его…» — пояснял посол ситуацию с переводчиком.
Хотя Пекин тогда был столицей маньчжуров, а не китайцев-ханьцев, но сородичи «Тимофея Иванова» встречались на всём пути посольства — маньчжуры, завоёвывая Китай, многих пленников переселяли на север. Едва русское посольство пересекло границу, как опытный дипломат Спафарий заметил, что его переводчик слишком уж эмоционально реагирует на рассказы маньчжуров об их победах над китайцами. Посольство Николая Спафария ехало в Пекин как раз в тот момент, когда на юге Китая вспыхнуло последнее яростное сопротивление маньчжурским завоевателям
В 1675–1676 годах власть маньчжуров над Поднебесной реально висела на волоске — было достаточно ещё небольшого удара по маньчжурской империи, чтобы она рухнула, как карточный домик. Такой соломинкой, ломающей хребет верблюду, могла стать для маньчжурского Пекина открытая война с Россией — к тому времени неурегулированный вопрос с границей в Приамурье породил тянувшийся уже четверть века вялотекущий конфликт наших первопроходцев с маньчжурскими соседями. Но ни Москва, ни Пекин войны не хотели, обоим государствам срочно требовалась спокойная общая граница. «Проведать всякими мерами будет ли впредь у царского величества с китайским богдыханом дружба и любовь…» — именно так в 1675 году бояре в Москве сформулировали цель посольства Николая Спафария в Пекин к маньчжурскому императору-«богдыхану». И российский посол, прибыв в чужую столицу, всеми силами старался установить мирные отношения с дальневосточным соседом. Но вот у единственного «толмача» посольства — «никанского» китайца, давно ставшего сибирским казаком, — цель вдруг оказалась абсолютно противоположной…
Посол с отрезанным носом
На землях Китая посол Спафарий в сложных переговорах провёл более года. В Пекин он прибыл через 16 месяцев после выезда из Москвы — на исходе мая 1676 года.
Спафарий обратил внимание, что маньчжуры явно третировали его переводчика, а тот в свою очередь предпочитал общаться не с новыми владыками Китая, а с этническими ханьцами, своими соплеменниками. Как позднее рассказывал сам Спафарий: «Толмача богдойские люди не любили, потому что он с холопами их, с никанцами, водился, он сам породою никанец же. А ныне война великая меж богдойцами и никанцами, и была ненависть на него от них…»
Впрочем, российский посол, как опытный психолог и дипломат, заметил не только это. «И толмач мне будто со страхом говорил, что слышал он подлинно от людей боярина китайского, что тот посылал к монгольским князьям, чтоб они собрали войска и пришли на нас внезапно, чтоб нас всех убить, оттого что по мысли богдойской мы якобы к ним пришли с обманом и будто бы мы лазутчики в их государстве, а за нами идут де войска, и хотим их государство завоевать…»
Однако Николай Гаврилович Спафарий, он же Николае Милеску-Спэтару, был слишком опытным и храбрым человеком, чтобы сразу поверить и с ходу испугаться страшных слов своего переводчика. Спафарий сам был опытным интриганом, когда-то он участвовал в заговоре против турецкого наместника Молдавии, за что ему отрезали нос. Однако заговорщик не только выжил, но и сумел спастись. Бежав в Германию, он даже сделал себе одну из первых в Европе успешных пластических операций. Даже не зная ни маньчжурского, ни китайского языков, он сумел разгадать интриги своего переводчика.
«Чтоб на очной ставке толмача уличить…»
Как позднее вспоминал сам Спафарий: «Мой толмач начал дружить с людьми богдойских бояр и не пооднажды им говорил, что те, которые пришли к вам с посольством из Руси, не ищут дружбы и любви, а ищут де государства вашего и голов ваших, потому что они пришли к вам будто с посольством, чтоб вас обмануть, а за ними идёт войско сто тысяч и только ожидает знака, и тотчас будет здесь и станет рубить и разорять, а пищали и у людей посла все готовы и заряжены, чтоб и они почали вас убивать…»
То есть переводчик-китаец пугал русских, что якобы на них хотят напасть маньчжуры, а маньчжуров, в свою очередь, стращал угрозой со стороны России — что посол якобы выполняет роль лазутчика и готовит атаку на Пекин. Цель таких интриг была очевидна — любым способом спровоцировать конфликт и войну между русским царством и маньчжурской империей. Окажись у Спафария меньше опыта, будь его закалённые былыми приключениями нервы не столь крепки — и план китайского «толмача» мог бы вполне успешно реализоваться. В тех условиях любой инцидент с посольством мог стать поводом к войне.
Мотивы столь рискованных, откровенно самоубийственных действий посольского переводчика вполне понятны и спустя три с лишним столетия. Даже приняв православие, став «казаком Тимофеем Ивановым», прожив большую часть жизни в России, бывший «никанский мужик» не перестал быть китайцем. Наверняка у него осталась в нашей стране семья, возможно, и дети. Но вернувшись спустя десятилетия к родным землям, услышав вновь родную речь, пообщавшись с порабощёнными маньчжурами соплеменниками, он не смог остаться равнодушным к судьбам своего отечества.
Ведь посольство Спафария прибыло в Пекин в те дни, когда на юге Китая вовсю бушевало антиманьчжурское восстание. Прожив два десятилетия среди казаков, «Иванов никанской породы» хорошо представлял боеспособность русских. Он понял, что единственным шансом на успех для антиманьчжурского восстания его соплеменников станет война России против маньчжуров.
Хитроумный посол Николай Спафарий в те дни, перед лицом потрясённых маньчжурских «бояр», вынужден был провести целое следствие. «И я тотчас послал за тем толмачом, чтоб на очной ставке его уличить, — вспоминал позднее Спафарий. — И расспрашивал его при богдойских боярах, говорил ли им такие речи или нет. И он говорил, что такие им речи говорил нарочно… И я его расспрашивал, от себя ли он те речи вымыслил или его кто научил. И он сказал, что от себя говорил…»
Старый переводчик оказался не только хитрым, но и стойким человеком. Всю вину он взял на себя, хотя Спафарий и маньчжурские сановники не без оснований предполагали, что «Тимофей Иванов» мог быть как-то связан с агентурой южнокитайских повстанцев. «Вора того накрепко пытал не раз, — записал в дневнике Спафарий, — чтоб он сказал, кто его научил и для чего такие речи говорил. И он с пытки говорил всё одно, что лишь пьяным те речи китайцам говорил, устрашая их войною…»
Вся эта история так и просится под перо какого-нибудь писателя или сценариста: и необычный боярин Спафарий с обрезанным носом, и китайский казак «Тимофей Иванов» — просто готовые персонажи для авантюрного романа или шпионского триллера…