Дуля⁠⁠

Степаныч вышел покурить, распахнул окно недавно отремонтированной веранды. В лако-красочную духоту вместе с ночной свежестью ворвались женские крики от соседского дома. Старик не успел сделать несколько затяжек, как заваруха переросла в потасовку. Раздались звуки ломаемых табуретов и стола – больше-то громить в доме соседа было нечего.

Когда скандал вырвался на улицу, на вопли дружно отозвались собаки со всей улицы. Дзынькнули разбитые стёкла.

Степаныч выбежал во двор, отцепил заходившуюся хрипом алабаиху Индру, пристегнул поводок и решил вмешаться в частную жизнь соседа по прозвищу Дуля. Не успел сделать двух шагов, как что-то бухнуло, и старенький заборчик, который разделял огороды, с натужным скрипом и треском свалился на кабачковую грядку.

Это была катастрофа двойного масштаба. Во-первых, жена Фира с осени просила поправить забор, упрекала Степаныча в бесхозяйственности. Во-вторых, эти чёртовы кабачки посадила невестка Галина. И за их гибель старик мог ответить головой.

Вспыхнуло дворовое освещение - это появилась Фира, гневливая любительница вечерних сериалов про ментов. Степаныч по привычке, сложившейся за полувековое супружество, хотел прикинуться глухим и переждать мощное женино "тра-та-та". Но жену опередило болезненное ойканье и возня на поваленном заборе. Оно и понятно, доски-то щербатые...

Меж тем всклокоченная фигура сползла с забора, поднялась, и Степаныч признал цыганку Анжелку. По другую сторону обрушенного заграждения выкрикивала тарабарщину на своём языке Анжелкина товарка Жизель. А к разбушевавшимся женщинам спешил Дуля, ласково и укоризненно приговаривая: "Желека... Шизель..."

И тут грянул залп ругательств с веранды. Алабаиха, поджав хвост, завертелась возле Степанычевых ног. Цыганки, увидев в Фириных руках мобильник, быстро ретировались и растворились среди частокола сорняков на Дулином огороде. Сам же гостеприимный хозяин погромленного дома и заросшей земли жалобно тянул, глядя на Фиру: "Инада... Иричка... инада". Степаныч отчего-то раздражался, когда слышал это "инада". Как бы то ни было, но соседский лепет всегда умиротворяюще воздействовал на грозную жену. Фира высказывалась всё медленнее и, наконец, почти спокойно закончила:

- Сам знаешь, только один мой звонок участковому, и на тебя дело заведут. Отправят в дом умалишённых, а твой гарем - в тюрьму.

Дуля уже перелез через рухнувшие доски и, склонив голову к левому плечу, сказал: "Исидись, Иричка".

Как так не сердись! Фира набрала воздуха в грудь, но нового залпа не последовало. Она с шумом выдохнула и удалилась в дом.

Степаныч с Дулей быстро управились с подъёмом и прикручиванием досок к столбам многострадального забора. Обменявшись прощальным рукопожатием, Степаныч спросил:

- На что тебе этот табор в доме? Гони шалав, пока они тебя не подставили.

- Упят... ильна упят, - застенчиво ответил Дуля.

Во дворе погас свет, ажурные занавески окрасились разноцветными сполохами, раздались приглушённые выстрелы. Это Фира села досматривать сериал. Пора и Степанычу домой, но что-то не хочется...

- С чего ты взял, что они тебя сильно любят? - спросил Степаныч. - От ментов, поди, скрываются. Может, их из-за краж или наркотиков разыскивают. Вот они и решили у тебя пересидеть. А ты - любят, сильно любят.

Дуля растянул губищи в улыбке, зажмурил небольшие глазки и произнёс: "Упят, акриста".

Степаныч наконец-то от всей души, с оттягом, сплюнул на рассадно-перегнойное месиво и отправился в дом, радуясь, что Фира не слышала соседа. Ишь ты, любят его, как Христа... А Степаныч - атеист по жизни, только вот жена с этим смириться не может.

Степаныч проспал чуть ли не до девяти часов утра. Разбудил блинный запах. Добродушно-хлопотливая Фира похвалила мужа:

- И когда только успел? Молодец. А я полночи провертелась, не могла уснуть. Ну, думала, Галька разорётся из-за этих кабачков.

Степаныч недоумённо уставился на жену. А она, быстро перебегая от плиты к холодильнику, трещала:

- Гляжу и глазам не верю: ни один не выпал, два к колышкам тряпочками подвязаны. Ровненькие, кажись, даже подросли.

Степаныч выскочил на улицу. Кабачковая грядка топорщилась бодрыми тёмно-зелёными листьями. А вчера он чуть не упал, поскользнувшись на раздавленном растении. Надо же, на одном из них распустился ярко-оранжевый граммофончик.

Подымив безвкусной сигаретой, Степаныч отправился заканчивать завтрак. Мрачно жуя блины, подумал: за десять лет так и не выяснилось, что за человек этот Дуля - то ли конченый идиот, то ли святой... Согласно пожизненному атеизму, выходило первое. Но иногда мнилось совсем другое.

Куркины приобрели усадьбу в Средней Елани, как только вышли на пенсию. Дом на окраине достался совсем дёшево и уже окупился бы с рыночной торговли, кабы не аппетиты невестки Гальки, которой то шубы подай, то отдых на каких-то островах, то новую машину. Сама же только на внучку "расщедрилась".

Поначалу казалось, что с соседом повезло: дурковатый косноязычный мужик, инвалид с детства, выручал по хозяйству. Всё, за что бы ни взялся, выходило ладно да крепко. Посадки вблизи Дулиного участка росли как на дрожжах. Фира разузнала, что мужика прозвали Дулей из-за сходства профиля с фигурой из трёх пальцев: низкого покатого лба, курносого носа и скошенного подбородка. При такой отталкивающей наружности Дуля был безмерно добрым и безотказным, целыми днями в любой сезон вкалывал на чужих хозяйствах. Не брал ни копейки, однако был сыт и одет, правда, в обноски. А ему большего и не хотелось. Пенсия и арендная плата за сколько-то там гектаров копились на сберкнижке, которой Дуля не пользовался. Был ещё большой дом, наследство матери-председательницы, не пережившей развала сельхоза и Союза. Конец спокойной среднееланской жизни наступил в марте, когда в доме инвалида появились пришлые цыганки.

"Желека и Шизель, - объяснил Дуля сельчанам. - Ильна упят." За три месяца Анжелика и Жизель успели выпить, полаяться и подраться почти с каждым мужиком в селе. Адка, нахальная и оборотистая продавщица магазина, робко обслуживала их, а женщины вообще обходили стороной. Уж очень пристальным, недобрым был цыганский взгляд. Старая подруга Дулиной матери, тётка Дарья, однажды посетила с диверсионной целью развесёлый дом инвалида. Но быстро убежала от взбесившегося "гарема". А вот сейчас, видно, дошло до внутренних разборок...

Фира, управившись со стряпнёй, сказала Степанычу:

- Ты это... пригласи Дулю на блины. Вишь, какая гора? Самим не осилить.

Степаныч согласно кивнул, но жена не успокоилась:

- Нет, лучше я схожу за ним.

- Зови, если что, - меланхолично отозвался Степаныч.

- Куда там зови... - протянула с издёвкой Фира и не выдержала, похвалилась: - Видал, как я вчера отшила этих приблуд! Как сказала, что участковому звоню, сразу сбёгли!

Степаныч неопределённо хмыкнул.

Через пять минут она явилась без соседа. Степаныч всполошился и помчался к тётке Дарье, она вызвонила участкового. Спустя час представитель органов правопорядка, неподдельно взволнованный, поехал в город, но быстро вернулся. С заплаканным, молчаливым, потерявшим улыбку Дулей. Участковый сказал, что нашёл бедолагу возле трассы. Дуля со слезами на глазах махал рукой всем проезжающим. С тех пор инвалид не проронил ни слова, тоскуя по сбежавшим цыганкам. Каждое утро провожал мчащиеся мимо Средней Елани автомобили. И вот что странное: на этом отрезке областной магистрали не стало дорожно-транспортных происшествий. Совсем.

Ноябрьским сереньким утром Степаныча разбудило кошачье мявканье. Со сна подумалось, что жена опять закрыла Мульку в подполе. Степаныч подскочил и осоловело уставился на жирную кошку, которая шлёпнулась с кровати на пол и поленилась запрыгнуть обратно. Что за чёрт? Вопли приблизились к дому. Алабаиха заскулила, вторя звукам. Через минуту раздался требовательный стук в дверь.

Степаныч почувствовал, как быстро и тревожно забилось сердце. Фира приподнялась в постели и спросила озадаченно:

- Вроде ребёнок плачет? Иди посмотри, старый...

Фира ошиблась. Плакали два младенца. На крыльце широко улыбался Дуля, держа в каждой руке по кульку, свёрнутому из плохоньких застиранных одеялец.

- Желека... Шизель... - объявил счастливец и пошлёпал губами, показывая, что новорожденным нужно молоко.

Степаныч сбегал, в чём был, до ворот и увидел следы шин на выпавшем ночью снежке. Вот значит как... Цыганские шалавы подбросили инвалиду ненужных младенцев.

Фира радостно погрузилась в заботу о подкидышах и вовлекла в богоугодное дело чуть ли не всё село. Дуля расцвёл и помолодел, умилённо наблюдая, как бабки кормят, купают, пеленают малышей. Но начавшаяся было идиллия скоро закончилась.

Участковый съездил в город, а на следующий день в Среднюю Елань нагрянула комиссия. Фира и Дарья было встали стеной на защиту Дулиного отцовства, но старух уболтали помочь изъятию младенцев. Дарья, пряча глаза, объяснила Дуле, что нужно притащить из её дома старую кроватку, которая уцелела после внуков-близнецов. Дуля радостно побежал за дитячьей мебелью. А когда вернулся, нашёл только четыре полосы автомобильных следов.

Фира и Дарья рыдали на веранде, Степаныч метался возле них, пять раз пытался выйти к соседу, но так и не смог. Дуля исчез в этот же день. Сначала всем показалось, что село осиротело. А потом привыкли.

Прошло десять лет. Соседский дом почти рассыпался, а огород пошёл ямами. Однажды к участку подъехали чёрный джип и минивэн. Из машин выбрались две шикарно разодетые молодки с девчонками-подростками и группа рабочих в спецодежде известной строительной фирмы. Степаныч, тетешкая долгожданного внука, подобрался к забору поближе, стал зорко наблюдать и внимательно слушать. Внезапно отскочили прибитые крестом доски, и из чёрного дверного проёма, обмотанный паутинной куделью, под июльское солнце шагнул... Дуля. Протянул руки к красоткам с детьми и вымовил: "Желека... Шизель". Женщины бросились Дуле на шею и заголосили. Он осторожно, едва касаясь мелированных кудрей, погладил их по головам. Потянулся было к ребятишкам, но девчонки испуганно спрятались за матерей. Строители зашныряли по участку. Дуля сиял и словно обнимал всё вокруг мокрым взглядом. Увидел через забор соседа и заспешил к нему, умудряясь не запутаться в высоченной траве и не угодить в ямы: "Паныч...аагой..." Степаныч позвал невестку: "Галина! Дитя возьми". Растолстевшая Галина выплыла на крыльцо и нехорошо прищурилась на суету. Она давно хотела купить соседний участок, но не удавалось. Молча взяла ребёнка, прошла в дом и открыла кухонное окно - подслушивать, ну как без этого.

- Дуля... соседушка... ты где пропадал-то? - спросил Степаныч, пытаясь проморгаться.

- Нет, ниаадал, - ответил Дуля и показал на свои глаза, - инада, Паныч, инада.

- Повезло тебе, Дуля, - всхлипнув, сказал Степаныч. - Встретился со своими... Желекой и Шизелью... Мож, и мою Фирку вернёшь? А?.. Хоть на минутку... внука показать...

Больше Степаныч не смог сказать ни слова, утёр разбухший нос о рубаху и затрясся в беззвучных рыданиях.

- Иричка... еде-еде, - тихо, но одновременно так, что услышал весь мир, ответил Дуля.

- Да... Фирочка везде, - откликнулся Степаныч.

Он долго стоял, опустив голову, не поднимая глаз на соседа. Теплый ветерок то теребил волосы на затылке - "стричься пора, старый"; то вроде как трогал за плечо - "обедать, суп стынет"; то влажно дышал в сухие губы. Степаныч зажмурился и подумал: может, ему всё почудилось? Нет воскресшего Дули... Нет рядом Фирки... Вот откроет глаза и не увидит ничего, кроме бурьяна и чёрной от времени развалюхи. Тогда он сказал: "Верую!" Решительно, прямо глянул перед собой и улыбнулся обеспокоенному Дуле.