Добродетель в мире без бога, часть 1
"Если бога нет, то всё позволено". Известная фраза, приписываемую герою романа Достоевского "Братья Карамазовы". Ещё цитата из него:
"…уничтожьте в человечестве веру в своё бессмертие, в нем тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того: тогда ничего уже не будет безнравственного, все будет позволено…" Вера в бессмертие и вера в бога в данном случае совершенно неразделимы, потому что одно без другого не может обеспечить загробного суда и дать человеку воздаяние или наказание за то, как он прожил свою земную жизнь... Какой смысл в добродетели, если нет бессмертия души и божьего суда, если нет того высшего и абсолютного авторитета, наделённого абсолютной властью? Какой смысл в том, чтобы быть хорошим, если потом всё равно небытие? Зачем моральные нормы, если смерть - это равная для всех возможность сбежать от любой ответственности, навеки сбежать от других и самого себя? Не самым ли логичным будет в этом случае предаться самому разнузданному разврату, взять всё самое приятное, что может дать жизнь, не останавливаясь ни перед чем в своём стремлении взять от жизни всё?
Вседозволенность в мире маркиза де Сада
Полную вседозволенность такого типа отлично показал в своих произведениях некто Маркиз де Сад... Его герои-либертины предаются самым разнузданным оргиям, выходят за все границы морали и законов (писанных и неписанных) и нет никакой силы, которая остановила бы их злодеяния. Предательство, садистское сладострастие, ложь, преступления - всё идёт в дело, если это приводит к достижению их личных целей, личной выгоде и личному удовольствию. Героев произведений маркиза не настигает никакого справедливого возмездия. Пошлый тост "чтобы у нас было всё и нам за это ничего не было" они воплощают в самой полной мере. Потому что в мире без бога нет сил небесных и ангелы с огненными мечами не приходят за преступниками. Преступника может покарать только законы людские, но они созданы правящим классом и обслуживают правящий класс. Либертины де Сада относятся к нему - это аристократы и богачи, сливки общества, самая его элита, роскошно проживающая в родовых поместьях и замках.
В мире де Сада есть только два типа людей - господа и рабы. Господа отличаются от рабов не только наличием богатства и связей - они отличаются ещё и полной внутренней свободой... Рабы скованы цепями условностей, предрассудков, находятся в плену веры в бессмертие и справедливость, религиозны, моральны и добродетельны, а так же боятся божьего гнева и мук совести, в то время как господа свободны от этих химер и только в собственных интересах могут с холодным расчётам пользоваться общественными правилами и моралью для манипуляции окружающими.
И нет никаких высших сил, которые распределяют - кто из людей станет рабом или господином, в ответе за это только слепой случай или равнодушная природа... Если говорить современным языком, то люди у де Сада биологически детерминированы - а потому не могут нести никакой личной ответственности за свои поступки. Вот портрет одного из либертинов, который маркиз рисует в романе "120 дней Содома":
"ГЕРЦОГ БЛАНЖИ уже в возрасте восемнадцати лет стал обладателем огромного состояния, которое он значительно округлил с помощью махинаций по незаконному взиманию налогов. Он рано испытал на себе отношение толпы, взирающей на очень богатого молодого человека, который ни в чем себе не отказывает. Почти всегда в таких случаях мерилом собственной силы становятся пороки; причем чем меньше себе отказываешь, тем легче привыкаешь желать всего. От природы Герцог получил примитивные качества, которые, быть может, как раз уравновешивали опасности его пути. Странная мать-природа иногда как будто бы договаривается с богатством: кому-то добавить пороков, а у кого-то их отнять – наверное, для равновесия, ей нужны и те, и другие. Итак, природа, повторяю я, сделав Бланжи обладателем огромного состояния, в то же время вложила в него все влечения и способности к порокам. Наделив его коварным и очень злым умом, она вложила в него душу негодяя, дала вульгарные вкусы и капризы, из чего и родилась свойственная ему склонность к ужасному разврату. Он рано стал лживым и жестоким, грубым эгоистом, жадным до удовольствий, обманщиком, гурманом, пьяницей, трусом, развратником, кровосмесителем, убийцей, вором, словом, средоточием всех пороков. Ни одна добродетель не была ему свойственна. Да что я говорю? Он был убежден и часто повторял, что мужчина, чтобы стать полностью счастливым, должен пройти через все возможные пороки и никогда не позволять себе никаких добродетелей. То есть вершить только зло и никому никогда не делать добра. «Есть немало людей, которые совершают зло только в порыве страсти, – говорил Герцог. – Справившись с заблуждением, их душа возвращается на путь добродетели. Вот так в ошибках и угрызениях совести проходит их жизнь, и в конце ее они уже не знают, какова же была их роль на земле.
– Эти люди, – продолжал Герцог, – должны быть несчастны: всегда колеблющиеся, всегда нерешительные, они проходят по жизни» ненавидя утром то, что было ими сделано накануне. Познавая удовольствия, они дрожат, позволяя их себе, и таким образом становятся порочными в добродетели и добродетельными в пороке. Мой характер другой. Я не испытываю подобных колебаний и не балансирую на острие в своем выборе. И так как я всегда уверен, что найду удовольствие в том, что делаю, раскаяние не ослабляет влечения. Твердый в своих принципах, которые сформировались у меня еще в молодые годы, я всегда поступаю в соответствии с ними. Они помогли мне понять пустоту и ничтожество добродетели. Я ее ненавижу и никогда к ней не вернусь. Я убедился, что порок – это единственный способ заставить мужчину испытать сладострастие, эту головокружительную вибрацию, моральную и физическую, источник самых восхитительных вожделений. С детства я отказался от химер религии, убедившись, что существование Бога – это возмутительный абсурд, в который ныне не верят даже дети. И я не собираюсь сдерживать свои инстинкты, чтобы ему понравиться. Ими меня наделила природа, и если бы я им воспротивился, это вывело бы ее из себя. Если она дала мне плохие наклонности, значит, считала таковые необходимыми для меня. Я – лишь инструмент в ее руках, и она вертит мною, как хочет, и каждое из совершенных мною преступлений служит ей. Чем больше она мне их нашептывает, тем, значит, более они ей нужны. Я был бы глупцом, если бы сопротивлялся ей! Таким образом, против меня только законы, но их я не боюсь: мое золото в мой кредит ставят меня над этими вульгарными засовами, в которые стучатся плебеи.»
Если бы Герцогу сказали, что у людей тем не менее существуют идеи справедливости и несправедливости, являющиеся творением той же природы, поскольку их находят у всех народов и даже у тех, кто вообще не приобщен к цивилизации, он бы ответил, что эти идеи относительны, что сильнейший всегда находит справедливым то, что слабый считает несправедливым, и если бы их поменяли местами, то соответственно изменились бы и их мысли, из чего он делает вывод, что то, что доставляет удовольствие – справедливо, а что неприятности – несправедливо. Что в тот момент, когда он вытаскивает его луидоров из кармана прохожего, он совершает поступок, справедливый для себя, хотя обкраденный им человек должен на это смотреть по-другому. Что оценку этим мыслям может дать только третейский судья. С помощью подобной философии Герцог оправдывал все свои поступки, и его аргументы казались ему убедительными.
Моделируя таким образом свое поведение с помощью своей философии, Герцог с юности пустился в самые постыдные и поразительные авантюры. Его отец, рано умерший, оставил ему, как я уже говорил, огромное состояние, но поставил условие, чтобы при жизни его матери значительная часть состояния принадлежала ей. Это условие очень скоро перестало нравиться Бланжи; негодяй увидел свое спасение в яде, который решил использовать. Но так как тогда он только начинал путь порока, он не осмелился действовать сам и привлек к осуществлению замысла одну из своих сестер, с которой сожительствовал, пообещав ей за это часть полученного таким образом наследства. Девушка побоялась совершить преступление, и Герцог, испугавшись, в свою очередь, ни минуты не поколебавшись, присоединил к избранной жертве и ту, что еще недавно была его сообщницей. Он отвез обеих в одно из своих загородных имений, откуда они уже не вернулись.
Ничто так не воодушевляет, как первое безнаказанное преступление. Отныне он отпустил все тормоза. Едва кто-нибудь оказывал ему малейшее сопротивление, как он тотчас же пускал в ход яд. От убийств по необходимости он вскоре перешел к убийствам из сладострастия. Он узнал состояние удовольствия от страданий другого. Постиг могучее потрясение и радость удовлетворенной похоти, когда нервы напряжены до предела, вызывая эрекцию, и, наконец, – освобождение, как обвал.
Как следствие этого он начал совершать кражи и убийства, исходя из философии и имея целью порок как таковой, в то время как любой другой человек в той же ситуации действовал бы во имя страсти, из-за любви к женщине. В двадцать три года вместе с тремя единомышленниками, которым он сумел внушить свою философию, он остановил на дороге общественную карету. Женщин и мужчин они изнасиловали и убили, забрав у жертв все деньги, в которых у них совсем не было нужды; в тот же вечер все четверо отправились на бал в Оперу, чтобы обеспечить себе алиби. Добавьте к этому убийство двух очаровательных девушек, которые были ими обесчещены на глазах их матери. Потом было бессчетное число других преступлений, но Герцога никто не мог даже заподозрить."
Приношу свои извинения за столь длинную вставку, но там множество мыслей, которые Маркиз де Сад озвучил вместо меня, дав понять, что как бы не был отвратителен и ужасен его герой, у него есть важное качество - он совершенно честен с собой и знает, чего хочет. Он знает, что он не тварь дрожащая, а имеет право. Не Раскольников... И Достоевский, и де Сад (вот есть между ними что-то общее!) размышляют о природе нравственности, но дают на них совершенно разные ответы, оба рисуют картины порока и страдания, но, разумеется, под совершенно разными углами... Но эта дихотомия - "Тварь я дрожащая или право имею", "Или господин, или раб" не даёт покоя ни одному, ни другому.
Так же этот отрывок хорошо иллюстрирует положение "если бога нет, то всё дозволено" - по крайней мере в глазах большой части общественности это положение выглядит как-то так - совершенно чудовищно и отвратительно, как в произведениях скандального маркиза. Должно быть, в своё время другой француз 18-ого столетия потому и сказал, что "Если бы бога не было, его стоило бы выдумать." Вольтер, будучи противником католической церкви (чего стоит его знаменитое "Раздавить гадину"!), тем не менее считал религиозную веру для общества полезной или даже необходимой, потому что она даёт человеку рамки поведения, надежду на высшую справедливость, удерживает от преступлений и братоубийства.
В этой статье я, как атеист, хочу показать - какой смысл в добродетели, если бога нет и не перед кем отвечать.
Б.Мединский, из статьи "Добродетель в мире без бога".