Балда⁠⁠

Охранник Сема расхаживал по пустой картинной галерее взад-вперед и пинал балду. Картины Моне завезут только в полдень, галерею откроют для посетителей лишь завтра, балда, на этот раз, была шарообразная, сильно напоминавшая скомканный кусок метрового ватмана.

Сема заметил, что когда перед его мысленным взором появляется Артем Дзюба, и отдает ему честь, удар по балде получается четким, легко проникающим "в девятку" любой пустой картинной рамки.

Сема "забил гол" очередной рамке, за которой пустовала ниша, влез в нее за балдой, да так и остался там надолго. Охранник, вдруг, обозрел пространство галереи с точки зрения портрета, и его это заворожило. Сема оперся локтями о внутренние части картинной рамы, положил на солидный пивной живот балду, а живот свесил с нижней рамы, парой движений рук деформировал бумажный шар в нечто весьма напоминающее череп неандертальца, глубокомысленно взглянул на балду, как Гамлет на Йорика, и благоговейно застыл в этой позе, почуяв аромат чего-то нетленного.

Аромат источала Аделаида Иосифовна, куратор картинной галереи, ухоженная и древняя, почти как Йорик только морщин больше. Она появилась из-за угла, увидела Сему, позирующего в картинной раме, уронила ворох папок, и воскликнула:

– Стоп-кадр, Семушка, не шевелись, сейчас за фотоаппаратом сбегаю...

Одно дело застыть для воображаемой публики, другое, когда тебя вознамерились запечатлеть для вечности. Семе подурнело от накатившей на него ответственности, и он попытался подобрать в себя живот. Не вышло, но "Йорик" с пуза свалился на пол.

И нет, чтобы выйти из ниши, обойти рамку, и подобрать Йорика....нет, Сема вжился в образ портрета, свесился через нижнюю перекладину рамы, силясь дотянуться до балды. Дотянулся...с хрустом...рамка тоже дотянулась ...до пола.

Именно этот момент и запечатлела камера Аделаиды Иосифовны.

"Некрасиво получилось, но не бегать же теперь за старой грымзой по всей галерее с целью стереть кадр?! Нет, бегать!"– решил Сема.

Пивной живот против сушеной старой воблы...победила старость, интеллигентно выверенная стратегия ухода от погони и занятия балетом в юности.

Когда Сема, после неудачного преследования, валялся на мраморном полу, пытаясь отдышаться, его грудь аккуратно придавила туфелька Аделаиды, и слегка впечатала каблучок в солнечное сплетение охранника:

– Предлагаю обмен, Сема, – победно проскрипела старая грымза, – я не заявляю на тебя за порчу имущества галереи, то есть разрушенной картинной рамы девятнадцатого века, а взамен, ты, Семен, обязуешься не препятствовать выставлению в галерее снимка с тобой в главной роли, который я распечатаю, ммм, 2×1, согласен?

– Я могу минутку обдумать ваше предложение? – заверещал Сема?

– Над предложением думай сколько угодно, – пропела Аделаида, и еще сильнее вдавила каблучок в рыхлую плоть, – а решение по ультиматуму я приму только сейчас.

Сема тоскливо перевел взгляд с Аделаиды Иосифовны на потолок. Ему снова почудился Артем Дзюба. На этот раз охранник сам отдал ему честь, но как-то без задора, даже по-детски всхлипнув.

На следующий день у Семы случился незапланированный выходной. Выставка Моне прошла на "ура". Правда, как с удовольствием заметила Аделаида, в кулуарах галереи посетители обсуждали все больше фотоснимок, "призванный привлечь внимание публики к проблеме варварского отношения некоторых представителей нашего общества к высокому искусству". Так было заявлено, но лишь Аделаиде было доподлинно известно, что истинный смысл фотопортрета заключался в том, что ей тоже захотелось похулиганить.