Ахха⁠⁠

Карлики напали, в ноги руки вцепили зубки острые, рвать начали ! Кричи за кречись ! Реви — не поможет, ведь глаза у них горят снежинкой острой, а руки сардельки выкрученные, отбиваться будешь, вытекут ! И тогда ты в жиру и мясе. На паперти сложишь голову, а её отсекут, и помочатся. Но прежде улыбнешься ли ты ? Взмоет ли твое Я в небеса ? Унаследует ли оно знание божье… Сирены рвали ночь лунную, в подъезде весь грязный Гриша вскрыл себе вены, ложкой взрезал, дал напиться музе, а та только хмыкнула и высокими каблуками цокнув, вывалилась из окна, в улицу холодную, темную. А черти запрыгали, на вилах подняли тельце детское, черненькое от копоти адской, а почему ? Так Гриша беду накликал, своими воплями, соседи тихо мирно сидят, молча на телефонные трубки смотрят: «нет не выйдем» — говорят, растягивая губки в насмешке, а ножки у них короткие, это дур-дом. Скорая мимо, мимо едет ! Не успеют спасти, красная плоть отслаивается, похоть по любимой обуревает, колом обрубок в рану пихает, и хихикает радостно ему — Грише, что по ступеням бежит фонтанчик, осталось только опорожниться… Но это счастье, а оно закрыто, заперто на верхнем этаже коробке серой в психушке.