Серия «Островки Жизни»

Август радовал. На центральной площади города царил полдень.
Солнце купалось в фонтане. Дети ловили брызги, а мамаши снисходительно оценивали происходящее. Деревья дарили спасительную тень.
В этой тени, на одной из скамеек, сидели две молодые особы, приятной наружности. Одна – мальчишеского вида, в черном брючном костюме, с рыжими волосами. Другая - в коротком белом платье.
В тот день мы с Александром возвращались откуда-то в театр. И со мной был, подаренный на восемнадцатилетие, фотоаппарат. Плёночный, да. Дело было в доцифровую эпоху. Пропустить взглядом двух миловидных девушек я просто не мог. Но заговорить с незнакомыми людьми на улице было для меня тогда делом, требующим серьёзной внутренней борьбы. А Саша проделывал такие штуки с лёгкостью фокусника-виртуоза. И, желая лишний раз убедиться в его коммуникабельности, я предложил:
- Видишь тех девушек? Сможешь уговорить их сфотографироваться?
Можно было не договаривать. Когда я произносил последние слова, Саша уже подходил к сидящим на скамейке.
Те с любопытством разглядывали идущего явно к ним, явно с каким-то намерением, излучающего жизнерадостность и оптимизм, молодого мужчину,
с коротко стрижеными, осветлёнными волосами, взгляд которого скрывали круглые солнцезащитные очки, а светло-синие джинсы и жёлтая в клетку рубаха светились новизной.
Александр наклонился к ним, показал на меня, и начал что-то объяснять, помогая себе жестами. Со стороны это выглядело так, словно он поглаживает по крутым бокам любимого пони. Девушки заулыбались и встали. Он без промедления взял их обеих за руки, и повёл к театральным колоннам. Я, скажем так, слегка опешил. Но быстро понял, что удивляться некогда, а пора делать свой ход. Обмякшими от волнения руками я установил параметры съёмки, и сделал кадр.
Белые туши колонн равнодушно взирали на нашу возню с высоты своего положения. Я позже задумывался – сколько таких фотографирующихся они повидали? Трудно представить!
Пока я зачехлял аппарат, Саша попрощался с начинающими моделями.  Мы направились к служебному входу, а барышни провожали нас озорными взглядами, улыбаясь и перешёптываясь.
В театре мы сразу на что-то отвлеклись, и, выйдя через некоторое время, продолжали говорить о чём-то, почти забыв про недавно произошедшее. Девушки сидели недалеко от входа, и, проходя мимо, я сказал им спасибо. Мне показалось, что во взгляде обладательницы рыжих волос было столько же вопросов, сколько монет может поместиться в трёхлитровой банке, но я не придал этому значения.
И только удалившись на некоторое расстояние, я спросил Сашу:
- А почему мы с ними не познакомились? Мне рыженькая понравилась.
- Не знаю. - ответил он. - А мне та, в платье.
Последовавшая немая сцена могла бы украсить любую комедию.

Глупо жалеть о том, что было. И ещё глупее – о том, чего не было.
Возможно, мы уберегли этих подруг от каких-то разочарований. Может быть, сами избежали чего-нибудь неприятного. Как говорит один умный человек: неочевидный выбор не может быть оценен. Но мне до сих пор хочется извиниться перед той девушкой, провожавшей меня вопрошающим взглядом.
Нежным, слегка непонимающим взглядом умного человека, без претензий и упрёков...
Самое интересное, что у этой комедии был очень короткий второй акт.
Через пару лет, Лея, рассматривая мои фотоальбомы, увидела этот снимок, и говорит:
- А я знаю этих девчонок. Рыженькая это Юля, а в белом платье – Марина.
И обещала рассказать им, если встретит. И через месяц у меня был номер телефона одной из них. Но, по иронии Судьбы, денег мне тогда едва хватало на хлеб, не говоря уже о печати фотографий и амурных похождениях. И я не звонил. А потом и вовсе забыл про него.
С той поры листва облетела с деревьев больше раз, чем пальцев на руках у двух человек, и теребящих душу событий было достаточно. Но и сейчас этот снимок молча укоряет меня, напоминая об упущенных возможностях.
И хорошо ещё, если бы только он один…
Бывает и так.

Мы вещали по понедельникам, поздними вечерами. Саша уговорил заслуженную актрису записать нам заставку. И она сделала это своим шёлковым, волнующим не меньше трети тогдашнего мужского населения нашего города, голосом. Потом он привел на радио свою маленькую племянницу. И нам записали ещё: «Зайку бвосила хазяйка» и далее, как он «весь да ниточки пвомок. Вы свусаете поэтический квуб». Это было очень мило.
К моему удивлению нам звонили и писали письма. Бумажные. По понедельникам я сам забирал на почте все письма для станции.
Присылали свои стихи. Очень разные. В основном про чувства, конечно.
Но были и такие: «Пляж из таблеток, Пальмы в шприцах, Рай наркомана –
Где же ты? Ах...»
Ещё запомнилось, про весну: «Глядят цветы асфальта из-под снега…» Автор – юноша, так и не ответил на наше приглашение в эфир.
Да, некоторых авторов (в основном - авторш) мы приглашали в студию. Две из них сейчас настоящие, вполне состоявшиеся поэтессы. Одна в Москве, другая здесь.
К кому-то ходили в гости сами. Устраивали конкурсы, дарили победителям коробки конфет. Их нам давал для этого просто так знакомый предприниматель.
На какой-то новый год испекли торт и напросились в гости к незнакомой слушательнице. Но та, видимо, испугалась, или передумала. Её мама выслушала поздравления, приняла торт, угостила нас бутербродами с икрой и проводила до двери.
Скоро я сел за пульт сам. Наш вторничный ночной оператор, зная это, стал всё чаще опаздывать, и мы продолжали «Клуб» за полночь, и куражились от души. А однажды позвонил с проходной охранник, и спросил: «Такой-то – ваш?» - «Наш» - «Забирайте!». И поставив какую-то очень длинную песню, мы спустились с пятого этажа за нашим ночным диджеем. Он был пьян, и в тот момент мог лишь мычать в диван, что с успехом и проделал до утра. А я всю ночь ставил в эфир свою любимую музыку, часто нарушая «формат» радиостанции. В восемь утра пришёл редактор, молча оглядел происходящее, благодарно кивнул, и ушёл курить.
Через несколько лет с удивлением увидел фамилию того ночного диджея в газете. Теперь он генеральный директор регионального издания в соседнем городе.
В один из вечеров нас ждала записка от нашего обаятельного редактора. (Специально не называю здесь его имени, не знаю почему. Но человек он хороший.) Текст был примерно такой: «Сергей и Саша, к вам сегодня придёт девушка, не обижайте её, пожалуйста». Вот так. Поэтический клуб как источник потенциальной опасности! Или заголовки в газетах: «Новая жертва банды «Ночных поэтов!»… Но, скорее всего, это был такой юмор редактора, активного участника КВН-движения того времени.
И она пришла. Высокая. Напористая. Настоящий Лев. И, в то же время, с тонкой душевной организацией. Студентка первого курса филфака.
Рая Скворцова. Читала свои первые, угловатые стихи. Но держала себя уверенно. К тому времени давно назрел вопрос о появлении в нашем эфире женского голоса. И голос её нам понравился. Так нас стало трое.
Справедливости ради нужно сказать, что чуть позже появилась ещё одна ведущая. Раина подруга. Такая Наталья Ветлицкая местного масштаба. Человек хороший. Я посвящал ей стихи, больше тут нечего говорить. А певицу Ветлицкую я недолюбливаю. Вот так. Когда нас закрыли, Наташа какое-то время ещё работала на радио, вела свою программу на подобии викторины и еще что-то. А больше о ней я ничего не слышал.
Рая Скворцова до сих пор трудится ведущей новостей. После нашего закрытия участвовала в местном КВН, где её заметил просто Иван (фамилия его слишком известна, чтобы её называть). И вскоре они лет пять буквально гремели на весь город своим утренним шоу. В одном интервью она сказала, что её первый опыт работы в эфире был получен в «Поэтическом клубе». Я чуть не расплакался. Иногда мы случайно видимся, и дружеская улыбка заменяет нам сотню «А помнишь…»
Так мы несли доброе-вечное в массы примерно полтора года. Нам никто ничего не платил, мы ни кому ни чего не были должны, и все были довольны. 
Но новый коммерческий директор решил, что всё должно приносить прибыль. Рекламировать в программе о поэзии колбасы, запчасти или мебель мне показалось неуместным. И одно из напоминаний о том времени - оставленный на память пропуск, где я сфотографирован с мокрой головой после дождя, в пиджаке с чужого плеча для солидности, с отчеством от имени нашего незабвенного редактора (когда печатали, не знали моего, и таким образом «усыновили»).
Вместе с нами закрыли еще несколько похожих программ. Одну вели две барышни, укутанные в кожу, про нелёгкую музыку, мотоциклы и вольный ветер. Другую – зрелый уже дядька, Игорь Клюкин, про рок-н-ролл. Будучи у нас в гостях, как автор своих стихов, он сказал очень точную фразу, адресованную начинающим поэтам – писателям. «Прежде чем что-то писать, нужно что-то читать». И мне здесь нечего добавить.

В юности я часто записывал то, что приходило мне в голову поздними вечерами. Иногда получались неплохие, на мой взгляд, стихи. И к двадцати годам у меня появилась приятной тяжести тетрадь таких откровений, которыми хотелось поделиться с миром.
Во время службы в армии у меня была возможность иногда слушать радиоприёмник. И на одной музыкальной волне, как-то вечером, я услышал нечто. Девушка читала стихи в эфир. Свои и чужие. Идея была отличная, а вот исполнение, подача могли порадовать только редкого любителя. Стихи, в основном, повествовали о неразделённой девичьей любви. Читались голосом полным безысходного отчаяния. И фоном под всё это звучала некая депрессивная музыка. Передача называлась «Поэтическая свеча», длилась минут двадцать, по прошествии которых появлялось желание застрелиться из табельного оружия от осознания всей несправедливости жизни. Но, видимо, у ведущей не было табельного оружия, а мои нервы за время службы достаточно окрепли, чтобы не допустить подобного. И «Свеча» снова выходила в эфир в установленное время. Но идею я запомнил, и решил дома сделать что-то похожее.
В ту пору в моём родном городишке вещало две музыкальные радиостанции: Радио-Магия и Рефлекс-Радио. Дозвониться туда было непросто. Линия была занята постоянно. Служебных номеров мы, простые смертные, конечно же, не знали.
Однажды днём на дружеских посиделках, устав набирать одни и те же шесть цифр, я попросил делать это бывшего одноклассника. И тот машинально крутил диск, не рассчитывая услышать ответ. Когда же ему ответили, он растерялся от неожиданности, не зная, что сказать, и закричал в трубку: «Подождите, подождите!». И передал трубку мне так, будто она жгла ему руку.
Так я был приглашён на встречу с редактором Радио-Магия.
Не рассказать об этом Саше я просто не мог. Меня распирало от радости!
А он обиделся, что я его не позвал. И был, в общем, прав. Я же всё хотел сделать один. Но, забегая вперёд, скажу, что без Сашиного участия мой проект не сильно бы отличался от «Поэтической свечи». И за то, что он сделал для нашей программы, я ему тоже безконечно благодарен.
Редактора наше предложение заинтересовало, он предложил нам записать демо-кассету, чтоб звучало так, как мы себе всё это представляем.
И мы отправились в магазин за коньяком. Чтоб самим пить коньяк в то время, денег у нас не водилось. Но чтобы поставить хорошую бутылку театральному звукорежиссёру – это святое, это для дела.
Алексей Иванович, матёрый человечище, просто глыба человеколюбия, выслушал нас, кивнул, и поставил фон. Саша читал «Марбург» Пастернака под величественную музыку Баха.  И это звучало, это жгло! Услышанное шевелилось эхом в самых непроходимых закоулках души. «Я вздрагивал. Я загорался и гас». Мурашки до сих пор! Я читал своё, простенькое, под Вивальди. И после классиков это не звучало никак.
Нам выделили кусочек эфира – по понедельникам, в 23-00. Полчаса.
Самое неожиданное и обидное – редактор не пустил нас к микрофону.
Мы готовили материал, а озвучивала его замечательная ведущая, сладкоголосая Марина Дождинская. Была такая на «Магии». Потом уехала в Москву, говорят, и всё хорошо. Мы её называли крёстной мамой нашего «Поэтклуба». Делала она это со своими комментариями, которые совсем не совпадали с тем, что мы хотели сказать. И на третьем уже выпуске мы взбунтовались. Откровенно «наехали» на нашего замечательного редактора – мы хотели вести эфир сами, а не просто присутствовать. И после короткой перепалки тот сдался, отправил Марину домой, а мне показал на стул ведущего.
Микрофон обнюхал моё лицо и замер. Песня в наушниках закончилась, зазвучал фон. Оператор глубоко кивнул, и сделал пассы над пультом.
Я молчал. Я вдруг увидел, буквально почувствовал, что весь наш город замер огнями окон, и готов ловить каждое моё слово. И слов у меня не нашлось.
В моём горле свила гнездо семья пересмешников, и высиживала птенцов.
Звукооператор кивнул ещё глубже, и вид его не предвещал ничего хорошего.
Я молчал. А к микрофону уже ломился мой спаситель Александр. Он поздоровался, начал что-то рассказывать о нас, а я пошёл умываться.
Так я первый раз вышел в эфир.

Совершенно точно, что одним из самых важных в моей жизни людей был Саша. Но начнём с предыстории, как водится. До 18 лет я не видел других городов, интересных людей и самолётов. Нельзя сказать, что я был тихим, впечатлительным ребёнком, со всеми признаками интровертного поведения, но можно и так сказать. Одно время я шутил, что вырос в монастыре. В женском. В каждой шутке есть доля шутки, как говорится.
Заговорить с незнакомым человеком было для меня поступком одной степени сложности с парашютным прыжком. Продавщица в магазине или обитательница регистратурного окна в больнице ни чем не отличались для меня от огромных чёрных китов, обращение к которым каждый раз было актом преодоления самого себя.
Вскоре, после достижения мною восемнадцатилетия, два, злобного и помятого вида, офицера, сопровождали меня, и ещё тридцать неумытых рыл, к месту отдания почётного долга нашей ненасытной Родине. Ехали мы почти двое суток, и всё это время в вагоне происходило яростное братание с перерывом на вялый мордобой. Для меня оба этих действа были (и есть) одинаково неприятны, поэтому я ехал на верхней полке и смотрел на пролетающие за окном красоты Среднего Урала. Выпивать по поводу расставания с «гражданкой» мне стало неинтересно после второго стакана, я смотрел в окно, и очень редко по сторонам. И очень не сразу заметил напротив себя неуместное. Что-то кольнуло взгляд. Я не сразу понял, что именно.
Напротив меня, такой же будущий защитник Отечества, читал книгу.
На фоне всеобщего пьянства это выглядело довольно неожиданно.
Сашина жизнь оказалась полной противоположностью моей.
Бросил школу. Жил и учился в другом городе. Бродяжил в столице. Я тогда даже подумать о таком не мог.  Для меня это был человек с другой планеты.
Через два года, оказавшись у него дома, я был поражён: стены были от пола до потолка увешаны театральными афишами и памятными вещами: масками, самодельными куклами и картинами, пластинками и разной бутафорией. Всё это с трудом принимало моё, отформатированное советским бытом, сознание.
Но самым удивительным для меня было то, как Саша общался с людьми.
Он просто подходил к нужному человеку и говорил, что ему было нужно. К любому человеку. Делал незнакомым девушкам комплименты просто так, без всякой цели. Если мы не заставали кого-то дома, и нужно было оставить записку, он звонил в три квартиры сразу с просьбой о бумаге и ручке (это было в «домобильную» эпоху). Саша писал стихи. Писал тогда и я, но его творчество поражало объёмом и глубиной. Он действительно был очень начитан, и умело этим пользовался.
Тогда, сразу после армии, он вернулся работать в один из городских театров машинистом сцены. И приглашал меня заходить. А я тогдашний, не жаловал театральное искусство вниманием, считая его притворным и не совсем возвышенным, скажем так. Но заходил, часто помогал ему и коллегам, иногда оставаясь и на спектакль. И тут меня зацепило. Театр меня «укусил», как некоторые шутят. Я видел театральную жизнь с разных сторон, и она мне нравилась. Я видел людей, как они меняются под светом софитов.
Как эти люди пьют жизнь, иногда, к сожалению, во всех смыслах.
Я видел, что можно жить полнее, шире и насыщеннее. На поющего в коридорах театра человека никто не обращает внимания. Кто-то периодически кувыркается на ходу. Кто-то танцует. Сразу видно – не бухгалтер. Ну а откровение, что Золушка курит, это неизбежная плата за приобщение к этому миру.
В общем, через год я работал в этом театре электриком и ни о чём не жалел.
Получал немного, но хватало на скромную жизнь и на поездки в выходные к барышне в пригород с бутылкой сухого итальянского.
С тех пор прошло уже неприличное количество лет, но для меня до сих пор дверь служебного входа в здание театра как дверь в портал другой реальности. И очень радует, что за этой дверью кто-то ещё узнаёт меня и неподдельно радуется моему визиту.
Ну а Александр закончил на отлично вечернюю школу, и штурмовал столичные театральные ВУЗы. Безуспешно, пока не перестал подходить по возрасту. Столичные преподаватели его уже знали, уважали уровень его знаний, но не брали к себе учить. Он знал всё и без них, весь Станиславский был у него в самодельных конспектах, сшитых из старых джинсов, с карманами на обложке. Его не нужно было учить, его нужно было переучивать, поэтому и не брали. Брали подходящих «по фактуре» молодых людей, даже если те могли лишь выразительно прочитать про  Волка и Ягнёнка. Один из профессоров, вытянутый на откровенный разговор буквально «за грудки» сказал: «Даже если я тебя возьму, срежу на первом же экзамене».
И как с любым одарённым человеком, общаться с ним было не всегда приятно. Иногда был он прямолинеен и резок. Отношусь к этому с пониманием, но какое-то уважение к собеседнику должно быть.
Однажды, уже через несколько лет после нашего знакомства, встретились мы случайно на улице, и я был не один. А Саша был не в духе, видимо, и  сказал  нам: «Не ищите меня, будете нужны – я сам вас найду». И тут что-то во мне сломалось и закончилось по отношению к нему. После того случая наши встречи стали реже и заметно холоднее. Не буду раскрывать, как сложилась судьба Александра дальше, это уже другая история, и пишут её другие люди.
Я же искренне благодарен ему за то, что он привёл меня в другой мир со служебного входа. И показал мне как можно жить. И как нельзя.

Все мы вспоминаем из общей линии своей жизни какие-то определённые моменты, радостные или не очень, но, по разным причинам, оставшиеся в памяти. Такие моменты я и называю «островками». Каждый живёт по-разному. Для некоторых вся жизнь – огромный «материк», с его перспективами, далями и высотами. Для кого-то – цепь «островов», разной степени экзотичности. А для кого-то и вовсе – вид «земли» сквозь «подзорную трубу» окна, телевизора или бутылочного горлышка.
Хочется пожелать читателю побольше жизненных просторов, сил и возможностей для этих просторов покорения, чтобы память о прожитом была как можно полнее, насыщеннее и ярче.
В этом цикле я опишу некоторые из таких «островов» своей памяти. Хронологического порядка не будет, изложу так, чтобы было понятнее.
Спасибо тем людям, которые участвовали в моей жизни, и тем, кто до сих пор рядом со мной.
Отдельное спасибо Марии Вохмяниной и Виктории Ислентьевой, без которых этих рассказов могло не быть.
Все имена, составы рецептов и названия созвездий изменены. Совпадения с реальностью случайны и удивительны.

Возможное появление из тумана:
Саша.
Радио.
Радио 2.
Лея.
Бывает и так.
Марина.
Асса.
Офелия.
Таблички.
Сны.
И т.д.

Думаю, каждый, кто хоть раз в жизни что-нибудь собирал, поймёт меня.
Лично я неравнодушен ко всяким табличкам, биркам и прочим номеркам. Не ко всем, конечно, а к редким, необычным, или красиво сделанным. Обсуждать чужие странности дело довольно тонкое, всё это слишком субъективно, но, думаю, каждый, кто хоть раз в жизни…
Довольно часто мы с Александром ходили из театра к нему домой. Бывало и наоборот. Иногда я обедал у него, часто просто заходил в гости. Дом, в котором он тогда жил, удобно находился между театром и набережной, и путь наш пролегал по исторической части города. Периодически, обветшалые дома там сносились, на их месте строились новые, современные, стилизованные под старину. И как-то весной, проходя в очередной раз мимо одного из таких страдальцев, обнесённых забором, я обратил внимание на табличку с номером, висевшую на его стене, между окнами второго этажа. Самих окон уже не было, как и дверей, крыша тоже почти отсутствовала, но этот номер - единственное, что еще отличало дом, постройку от ветхих руин. Как списанный в металлолом корабль, лежащий на боку: пока на его борту читается название, он всё ещё выглядит кораблём, в его имени звучит его гордое походное прошлое. Что-то похожее чувствовалось и здесь. Это не теперешние кусочки поликарбоната, оклеенные цветной плёнкой, которая через два – три года сворачивается в трубочку от ультрафиолета и перепада температур, нет. Такой номер – свидетель советской эпохи, стальная выпуклая пластина, примерно 20 на 20 сантиметров, покрытая белой эмалью, с чёрными цифрами «87». И вот, как-то вскользь, полушутя, я сказал Саше, что хорошо бы иметь такой у себя, и жаль, что такие вещи бесследно исчезают. Сказал, да и забыл. Мне тогдашнему было немыслимо лезть за забор ради забавы, и откручивать не принадлежащее мне, на виду у всех.
Наверное, все уже догадались, что было дальше. На мой ближайший день рождения Саша подарил мне ту самую табличку. Вблизи она выглядела иначе, чем на стене: такая увесистая, с отбитой эмалью по углам, и небольшими потёками ржавчины. Но дома уже не было, а его номер я держал в руках! Пожалуй, это был самый неожиданный подарок на день рождения.
После этого случая я стал уже специально смотреть на определённые под снос дома, в надежде пополнить свою коллекцию. Теперь мне хотелось иметь в ней табличку с названием улицы, хотя бы одну, и, желательно, с интересным названием.
Вселенная была благосклонна ко мне, и уже очень скоро, летом, я увидел то, что искал. В одном квартале от театра опустел угловой двухэтажный деревянный дом. И на двух соседних его стенах красовались на металле номера, и две фамилии из советского прошлого.
Оставить это дело как есть, я просто не мог. Тем более, что рядом с этим, заколоченным уже домом, рабочие копали траншею, и ситуация могла измениться в любой момент. Нужно было просто прийти с лестницей и инструментом, снять таблички, и уйти. Однако мне не хватало решимости сделать это. Я боялся, что эти же рабочие начнут задавать вопросы, или проходящие вдруг рядом представители, тогда ещё милиции, заинтересуются моими действиями. Вроде бы ничего противозаконного я не делал, но не хотелось ни с кем объясняться в одиночку, тем более, что в стрессовой ситуации у меня это плохо получается. Короче говоря, требовалась весомая моральная поддержка. Саша в данном случае не подходил, нужен был человек солиднее, с бОльшим опытом общения и умением увести разговор в нужную сторону. Если говорить проще – могущий грамотно заболтать собеседника, пока я делаю своё дело. И такой человек был у меня на примете.
В то время один из актёров очень часто находился в театре, практически жил на работе. Назовём его Сергей. Актёр с очень «классической» фамилией, чтобы её называть, один из двух «классиков», работавших тогда в театре. И очень хороший человек. Его типаж как нельзя лучше подходил под образ «бригадира», которого я хотел видеть рядом с собой. Моё предложение несколько удивило его, но, немного подумав, он согласился. В благодарность я пообещал ему две ёмкости освежающего напитка.
И вот, рано утром следующего дня мы вышли с ним «на дело».
Я, в рабочем халате, нес на плече складную лестницу, в руке – отвёртки и гвоздодёр. Рядом со мной шагал «бригадир» в потёртом пиджаке, в кепке, с кожаной папкой в руках. Ещё издалека я с тихой радостью высмотрел, что таблички на месте.
Когда мы подошли к заветному дому, Сергей открыл свою папку, и несколько секунд что-то в ней «читал». Затем он показал мне на стену, и сказал деловым тоном: «Вот эти нужны». И я полез. За всем этим действом внимательно наблюдали землекопы из своей ямы. Кто-то сидел на краю, кто-то стоял, опершись на свой инструмент. Ну, ещё бы, такой театр на выезде увидишь не каждый день. Повозившись со старыми гвоздями, я подал снятые железки Сергею. То же самое, спокойно и не торопясь, сделал с другой стороны угла. Немного волновался, конечно, но был уверен, что такой «бригадир» уладит любой вопрос…
Тогда, на обратном пути, я внутренне танцевал от радости. От того, что моя задумка удалась, удалась так просто и красиво, что никто не помешал, и всё сложилось, как мне было нужно. И, конечно же, благодарил хорошего человека за помощь.
Сейчас одна табличка, с «ул. Энгельса», висит на стене в моей квартире, а вторая - с «Володарским» и остальными номерами, хранится, бережно упакованная. Больше я подобных вылазок не совершал. Просто потому, что для памяти мне хватило этих. А ещё я узнал, что все снятые указатели названий улиц свозят в пункт приёма металла, и там их можно недорого купить, хотя будут они далеко не в идеальном состоянии.
Но иногда, на очень старых кирпичных домах встречаются номера, сделанные в середине 20-го века – маленькие железные квадраты, покрытые голубой эмалью, с белыми цифрами. Выглядят они старомодно, немного элегантнее позднесовецких, но их очень мало, и почти все они заметно покороблены временем. В эти минуты я успокаиваю своего внутреннего коллекционера: «Но ведь ты же не вандал, дружище. Хорошо, что они ещё остались, напоминая нам о прошлых временах».

Маленький бар в каком-то неподходящем месте — что-то вроде школы или интерната. Но поздний вечер, нет ни детей, ни посетителей. Полумрак. Совсем небольшой зал, столики. Тихая музыка, отблески посуды и монотонный гул телевизора.
Я сижу за стойкой, и о чём-то негромко беседую с барменом. Он мой давний знакомый, мы понимаем друг друга с полуслова.
Хлопнули двери, и в зале возникли человек десять молодых грузин, неотличимо одетых в чёрную кожу и джинсу. Всем им по двадцать с небольшим лет. Начался шум, и обычный в таких случаях галдёж — молодые люди что-то выбирали и заказывали.
Взгляд остановился на единственной среди них девушке. На ней лёгкий, тоже чёрного цвета,  кожаный пиджачок, серая водолазка, и недлинная юбка тёмно-бордового цвета. Она хороша. Она красива, насколько может быть красива молодая грузинка, тем чарующим сочетанием внешних национальных особенностей и черт характера, свойственных представительницам этого замечательного народа. Благородная осанка, неспешность и плавность движений, проницательный взгляд и едва заметная улыбка выдавали в ней не только очаровательную женщину, но и интересного человека.
Пока я любовался ею, заметил одну странность: никто из мужчин не обращал на неё внимания, они словно не замечали свою спутницу. Объяснить себе такое я не смог.
Она подошла к стойке последней. Подошла, можно сказать, ко мне, так как я сидел со стороны входа, да и свободного места возле бара уже не осталось.
Смотрела она куда-то поверх голов. В её взгляде читалось хорошее настроение и интерес к происходящему.
- Присаживайтесь, - сказал я, уступая ей место, и подавая руку, - Пожалуйста.
Рука девушки показалась мне необыкновенно горячей. Я решил было уйти, но что-то остановило меня. Мужчины громко обсуждали свои дела, не обращая на неё никакого внимания, а она всё так же смотрела куда-то, загадочно улыбаясь, и не говорила ни слова.
- Ваша кровь всегда такая горячая? - спросил я.
Незнакомка посмотрела на меня, приветливо улыбнулась, но не ответила.
- Вы настоящее дитя гор — свободное и прекрасное.
Она улыбнулась еще приветливей, но продолжала молчать. Я придвинулся к ней, и сказал:
- С удовольствием бы похитил Вас отсюда, увёз бы куда-нибудь на тихий и безлюдный берег тёплого океана, где мы провели бы вместе несколько счастливейших дней в своей жизни. Но потом нас найдёт Ваш брат и убьёт обоих. Мы будем бежать вместе по берегу, а за ближайшим утёсом будут ждать два чёрных джипа вот с этими людьми. - я кивнул в сторону шумящих мужчин.
Она внимательно слушала, глядя на меня. Глаза её сияли.
Медленно она положила свои руки мне на плечи. Мягко обняла шею. Потянулась ко мне, и поцеловала. Так страстно и нежно, как делает это по-настоящему любящий человек.
И когда кончилась эта вечность, заключённая в несколько мгновений, всё ещё обнимая меня, заговорщицки улыбаясь, и глядя мне прямо в глаза, она произнесла единственное слово:
- Загружайся!

И я проснулся. А на губах ещё долго таяло тепло,  подаренное мне ночной гостьей.

Самое интересное, что это второй подобный сон. За пару лет до этого мне виделась зрелая женщина этой же национальности, тоже очень красивая. И мы, не сказав ни слова, начали целоваться на мостике в одном из парков нашего города. И тогда ощущения были вполне реальные. Но в тот раз я догадался, и успел спросить её имя. И она ответила: "Агуна".
Поисковик выдал вторым значением: Агуна, Ангура — древнее божество народов Западной Грузии, покровитель виноградарства и виноделия.

И вот я, скажем так, слегка "загружен". Специалисты утверждают, что наши сны неразрывно связаны с реальностью. В своём случае не могу согласиться. Меня ничто не связывает ни с этой замечательной страной, ни с её уроженками. Будем надеяться, что всё ещё впереди;)