Серия «Актуарий Прихода»

Актуарий Прихода: Часть 4

В предрассветной сонной тишине узкого переулка скрип тормозов прозвучал особенно громко. Блики от фар пробежали по каменным стенам, по занавешенным окнам и затерялись в тумане внизу, у далекого перекрестка.

Водитель хлопнул дверью, не торопясь обошел фургон, потянул ручку вниз, и та, как и тормоза, заскрипела, с трудом пошла вниз, но открылась. Водитель извлек из глубины кузова первый противень, развернулся и направился к деревянной двери за невысоким крыльцом. Шел осторожно, не спеша, то и дело поглядывал под ноги, чтобы не споткнуться и не упасть. Случись что, и он сломает себе руку, падая, лишь бы не уронить драгоценную ношу. Хлеб сегодня, да и любая другая еда, очень уж дороги.

Он постучал в дверь, и та почти сразу открылась.

– Входите, товарищ Краюхин, вы вовремя, как всегда, – сказала женщина в темном глухом платье и в белой шапке-стойке на голове.

Она посторонилась, пропуская водителя, а тот вошел с противнем на руках и даже попытался отвесить поклон, только, вместо элегантного приветствия чуть не вышел конфуз: пришлось спасать хлеб от падения на грязное крыльцо.

– Вы уж извините, Сара Львовна, неуклюжий я сегодня, чуть не уронил, – пробормотал Краюхин и поспешил скрыться за дверью.

– Коля заболел, пожалуйста, отнесите хлеб на кухню сами.

– Не извольте беспокоиться, сударыня.

Сара Львовна и Краюхин вошли в дом, а дверь под собственным весом начала закрываться и прикрыла проем, оставив тонкую полоску света.

Медлить нельзя!

– Женька, бежим! – прошептала я и дернула сестру за рукав.

Две юркие тени скользнули по фасаду, вынырнули из-за угла и, пригибаясь, добежали до фургона. Женька прижалась к открытой дверце кузова и выглядывала из-за нее, надеясь заметить водителя раньше, чем он нас. Я же во все глаза смотрела на полный кузов самой разной выпечки, не могла ни отвести взгляд, ни просто пошевелиться. Запах хлеба сводил с ума, говорил: «Смотри, сколько здесь всего, неужели же ты не хочешь попробовать? Разве оставишь что-то?»

– Аннушка, да что с тобой? – крикнула встревоженная Женька.

Я потерла глаза, как будто только проснулась, туман в голове рассеялся, но запах свежей выпечки никак не отпускал.

– Еще один противень, Сара Львовна, – услышала я голос водителя и только тогда смогла взять себя в руки.

– Анька! – зашипела сестра с досады.

Я схватила с противня несколько булок и бросилась бежать. Следом бежала Женька с двумя буханками в руках.

– А ну, стойте, ворье! Стойте, стрелять буду! – закричал вслед Краюхин. Он гнался за нами целый квартал, запыхался, дергал за ворот рубашки и не останавливался, но куда ему угнаться за двумя девчонками, что бегали быстрее собаки и могли пролезть там, где даже кошка не пролезет. Жизнь в Катакомбах научила быстро бегать и хорошо прятаться.

Никакого оружия у водителя хлебовозки не было — он, конечно, просто пугал, но мы точно знали: будь у него ружье, он бы выстрелил. Без раздумий, без промедленья — выстрелил. За поимку воришек ему светили пара плетей не больше, а теперь, кто знает, что с ним будет. Ни я, ни Женька не собирались и секунды раздумывать о судьбе Краюхина. Этим хлебом ребята в Катакомбах будут сыты два, а может, даже три дня, если все аккуратно разделить.

Мы бежали, не сбавляя скорости: по пустынной улице, на перекрестке направо, затем поворот вниз мимо полуразрушенной часовни, по крутой, разбитой дороге, по которой не каждый шофер рисковал ездить, и еще ниже — к нижней набережной. За нами уже никто не гнался, но мы все бежали и бежали, ведь самое последнее дело — потерять бдительность, когда уже почти все получилось.

Впереди из тумана выступил мост. В окошке маленькой будочки в начале моста горел свет. Иногда могло повезти, если охранник спал, но сегодня мы с Женькой не собирались проверять, спит он там или нет. Ни к чему рисковать — ребята ждут.

Мы свернули с дороги прямо в кусты. Они не такие уж и густые, как кажутся издали. Чуть ниже по склону кусты расступались, а за ними не найдешь даже травинки — только камни: мелкие и большие, с острыми углами и круглые, как шарик. Спускаться к берегу нужно осторожно. На каменистом крутом склоне ноги постоянно соскальзывают. Если не удержишься, сорвешься — внизу найдут лишь труп. Так пугал Федя, самый старший из нас.

Спустились. Женька плюхнулась рядом, тяжело дыша. Она вся взмокла, и густые пряди волос, давным-давно немытые, стали вовсе похожи на гнилой пучок сена.

— Нечего рассиживаться, Анька! — крикнула она и тут же встала.

Я хотела замахнуться и стукнуть хорошенько, но хлеб в руках спас задиру.

«Ничего, ничего, — мысленно ухмыльнулась я, — вот только попроси у меня хлеба, когда, как обычно, съешь свой раньше положенного».

После спуска предстоял подъем. По каменному боку склона, что тянулся от самой первой опоры до верха моста, нужно хвататься за выступы плит и ветки кустов, за ржавые железные палки, торчащие из тела каменной брони, все выше и выше. Хорошо, что из будки не видно, что происходит под самим мостом, где толстые страшные плиты опираются на большущие выщербленные ноги. Под плитами, чуть сбоку, лежат длинные ржавые трубы. Они тянутся от одного берега к другому. Федька говорит, там вода горячая, как кипяток; он однажды видел, как одна лопнула, и фонтан из пара и обжигающей воды взметнулся высоко в небо. И правда, трубы всегда теплые и зимой, и летом.

Трубы лежат на стальных решетках, сбоку невысокое ограждение, и по высоте проем как раз в рост взрослого, а уж для ребенка такая дорога словно широкий проспект.

Мы пробирались по решеткам шаг за шагом, пролет за пролетом, подныривали под острые гнутые палки, протискивались сквозь расшатанные прутья, старались не наступать и не держаться за хлипкие трубы, которые того и гляди лопнут и сварят заживо. Так, метр за метром, к другому берегу.

На том берегу нет ни будок, ни охраны. В домах, что уже видны, не горит свет — их жители не любят привлекать внимание. На том берегу — Катакомбы.

Дом. И мы уже совсем близко.

***

— Однажды я сбегу отсюда, Аннушка, — прошептала девочка в сером, кое-как залатанном платье не по размеру. Мешковатая, длинная одежда висела на ней, как на пугале. Когда приходилось бежать, пролезать в дыры подвалов или протискиваться между труб, Женька подтягивала платье выше колен и обвязывала вздувшийся подол вокруг талии.

— Опять ты за свое, — ответила я и зевнула.

Мы только-только пришли с работ, поужинали остатками хлеба и старой засохшей рыбиной. Федька с Лизой еще не вернулись, такое и раньше случалось. Они старше нас с сестрой на целых три года. Совсем большие, и работать приходилось, как взрослым, тяжело и допоздна.

— Ничего не опять, — сказала Женька. — Я видела во сне. Каждую ночь вижу. Такой высокий замок, помнишь, на холме, и я в нем. На мне красивая одежда, а не эта вонючая тряпка, и еда, Анька, ты знаешь, сколько там еды? Какая она вкусная?

Я отвернулась, сделала вид, что сплю, хотелось зареветь.

— Не знаешь? А я знаю!

— Да откуда? — крикнула я и опять повернулась к Женьке.

— Видела!

— Где ты могла видеть?

— Так во сне же, Аннушка, — сестра смотрела на меня удивленно.

Я даже протерла глаза, на всякий случай, вдруг привиделось, но нет – удивленный, растерянный взгляд серебристых глаз.

— Ты веришь в эту чушь, правда? — вздохнула я. Сразу захотелось спать, а плакать расхотелось.

— Это не чушь, — крикнула Женька.

— Да, да, — я фыркнула и устроилась поудобнее. — Спи давай!

— Не хочу, — опять прошептала Женька. — Не могу. Есть хочу.

Я накрылась тяжелым, дырявым пальто, оно у меня вместо одеяла, и закрыла уши руками.

«Я тоже, Женька, я тоже».

Я почти уснула, когда из темноты коридора, за толстой трубой, послышался шум. Там на полу куча камней, старой гнилой травы и еще много всякого мусора — когда по нему ползешь, шум вокруг стоит громкий, как ни старайся не шуметь.

Федька с Лизкой вернулись.

— Что там, Аннушка? — спросила сестра. Похоже, успела уснуть, несмотря на голод.

— Федька, — ответила я шепотом, а то мало ли.

Зря боялась. В зазор между трубой и стеной пролез парень лет пятнадцати, лысый, в рубашке с коротким рукавом и с улыбкой до ушей.

— Девчонки, — крикнул Федька радостно и громко.

Мы зашикали на него.

— А что мы вам принесли! — махнул он рукой. — Лизка, покажи.

Вслед за парнем в комнатку зашла девушка. Ее длинное, цветастое платье, почему-то всегда чистое, казалось нарядом лесной феи. Лизка и сама была похожа на фею – такая красивая, я ей очень завидовала.

— Смотрите, девочки, — сказала Лиза своим бархатным голосом и протянула тяжелый сверток, обернутый бумагой в жирных пятнах.

Бесцеремонная сестрица схватила сверток и разорвала бумагу. По комнате растекся запах, какой я никогда раньше не чувствовала: что-то терпкое, словно готовилось на огне, что-то очень-очень вкусное.

— Это что? — спросила я.

— Колбаса, — сказал Федька. Он еще мгновение смотрел на сверток, потом отвернулся, вынул из кармана черствый кусок хлеба, плюхнулся в свое кресло. — Налетайте, девчата!

Сегодня вечером я ела самый чудесный ужин из всех, что были. Может, мама и папа кормили лучше. Не знаю. Не помню. Я заставила себя забыть то время, чтобы не плакать. Сегодня в комнатушке в подвале старого, полуразвалившегося дома, где-то в пучинах катакомб, не было места грусти. Мы болтали о том о сем, ели вкусную колбасу и даже смеялись чуть-чуть. Федька не ел. Отказался. Мы пытались уговорить, но он только как-то странно смотрел на Лизу и отнекивался.

Уже глубокой ночью, когда Женька вовсю дрыхла на своей широкой теплой трубе, укрытой тряпками, как покрывалом, Лиза согнала Федьку с кресла, расправила его, и они, как обычно, легли вместе. Им нечем накрываться, тряпье, которое в нашей компании считалось за одеяла, есть только у нас с Женькой. Они же просто обнимали друг друга и так грелись.

Что-то разбудило меня.

В темноте подвала, куда свет проникал только от маленького окошечка под потолком, метались расплывчатые тени. Они пришли из сна. Сон не отпускал, убаюкивал, и я было уже собиралась снова уснуть, но услышала шепот. Федька и Лизка о чем-то разговаривали.

«Вот не спится им», — хотела шикнуть, но прислушалась и передумала. — «Какой странный разговор. О чем они?»

— Что нам делать, Федя? Как мы теперь? Я… Я не знаю. Я боюсь, — шептала Лиза.

Она говорила очень расстроенным голосом, кажется, она недавно плакала.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — отвечал парень.

Мне повезло, я лежала к ним лицом, не надо поворачиваться. Глаза уже привыкли к темноте, и я видела, как Федя, чуть приобняв девушку, гладил ее по плечу и по длинным волосам.

— Не будет, — всхлипнула Лизка, — Ничего уже не будет хорошо. Куда мы теперь с ним? Как жить в грязной комнатенке в подвале? А девочки, что?

Она совсем разревелась и сильнее прижалась к Феде, зарылась с головой в объятия. Потом, через минуту или две, успокоилась. Привстала на локте и посмотрела на парня.

— Есть одна бабка, она живет рядом с заводом, мне Катя рассказывала, она, ну… тоже была, вот, — Лиза вздохнула и продолжила, — Давай, а? Сходим.

Федя поднял руку и щелкнул девушку по лбу.

— Помолчи, — сказал он серьезно, — Я уверен, все будет хорошо. Давай спать. Попробую потом достать еще чего-нибудь вкусного.

Он еще раз погладил девушку и повернулся ко мне.

— И ты спи, шпионка мелкая.

Я зажмурилась и отвернулась к стене.

Все, я сплю!

«О чем они говорили»? - подумала я.

Не понимаю.

***

«Кому война, кому мать родна», - так любил говорить мой тятька. Он работал забойщиком на новеньком заводе за рекой. Когда приходил домой, первым делом гладил меня по голове и улыбался беззаботно так, радостно. Точно с такой улыбкой он рубил головы скоту или выбивал зубы в очередной драке. Похоже, что и то, и другое, и третье доставляло ему одинаковое удовольствие. Маме он никогда не улыбался. Она обижалась, но виду не подавала.

— Так и должно быть, — говорила она, всякий раз. – Так правильно.

Мама очень любила правила. Ее не интересовало, откуда они взялись или кто их придумал, просто им следовала, без раздумий. Окружала правилами себя и меня за одно. Может, надеялась спрятаться, как за забором, от тятьки, не знаю. Он был скор на расправу.

Когда мама умерла, я ушел из дома. Бродяжничал. Подворовывал, сначала чуть-чуть, потом больше. Пару раз крутил фортуну по-крупному и залетел, а как же! Не мог не залететь, и торчать бы мне на зоне еще лет пять, если бы не конец, мать его, света.

Пока мама жила, я тоже любил правила. Думаете, сейчас разлюбил? Как бы не так! Голова не болит, совесть не грызет, просто делай что нужно. По правилам. Сказали бежать — беги. Сказали стрелять — стреляй. Все просто.

В моей работе тоже все очень просто. Вот пост — старый табурет на кривых ножках и конторка из двух досок на трухлявом пне. Вот ружье — тридцатьчетверка с двумя стволами. Вот рынок, что я охраняю — пять неровных рядов развалов и круглая площадь в конце. Барыги платят копейки, но на кашу с куском хлеба и даже на рюмку по праздникам хватает. Делать всего-то и надо, что следить в оба и, ежели что, стрелять. В кого? Так в крыс.

Крыс нынче расплодилась тьма. Лезут и лезут из своих катакомб, мешают честным барыгам, воруют снедь, а она на вес золота. Новая власть крыс не любит. Застрели одну или две, и тебе ничего не будет - таковы правила.

Я люблю правила.

В десяти шагах от меня первый развал – маленький, скудный, без навеса. За прилавком в три ряда сидит тощий, сгорбленный старикан. Он приходит раньше всех и уходит в последнюю очередь. Зараза старая! Бывает, сижу из-за него до позднего вечера, когда уже и холодно, и мошкара заедает, а этот оглядывается так осторожно, как будто не знает, что покупатель к развалу уже не придет. К нему вообще почти не ходят, кому нужны красивые, отглаженные тряпки? Он каждое утро долго и аккуратно раскладывает брюки с красными и синими лампасами, белые рубашки с запонками и кружевные платки. От ряда к ряду старик выкладывает узор, плетет, как паук, паутину, но мало мух, что готовы в нее залететь. Мухи хотят жрать. Мало кто задумывается о внешнем виде, а те, кого он заботит, живут где-то за Верхней набережной и на Нижний рынок ходить брезгуют. Зато охочих до еды — целая прорва. Снедью торгуют ближе к площади, за двумя рядами с рыбацкими причиндалами, охотничьим инвентарем и старой мебелью. Запах от развалов с едой донимает меня целый день, когда ветер с запада, так хоть сапог съешь, как жрать хочется!

Разные люди приходят: кто-то платит без разговоров – таких меньшинство, кто-то торгуется, с охотцей. К ним я присматриваюсь, но не очень пристально – покричат и успокоятся. Сторгуются как-нибудь. Другие надеются на обмен, за ними я наблюдаю в оба - особенно за теми, кто поободраннее и на обмен принес какую-нибудь ерунду. А есть крысы - оборванцы из катакомб. Как только вижу кого из них, сразу иду, не отстаю ни на шаг. Юркие, грязные, голодные крысы приходят воровать, больше незачем.

— Охранник, — услышал я чей-то голос.

Поднял голову, - «Ба! Да это же самый главный барыга пожаловал».

Я подскочил с места, выпрямил спину и устремил взгляд в небеса, как самый что ни на есть солдатик. Потом смекнул, что веду себя, как болван, и стал смотреть гостю на ботинки, но спину не сгорбил.

«Подловил, сучий хмырь!»

— Да, вашсиясь! — выкрикнул я.

— Непозволительная роскошь сидеть на работе, особенно за наши деньги. Знаете ли вы, что в субботу в Мясницкой лавке совершили преступление?

«Что?»

Я начал отвечать, поперхнулся, забулькал что-то невразумительное и все-таки выдавил из себя:

— Нет, вашсиясь!

— Случилась кража. При живом охраннике.

— Но, вашсиясь…

— Не важно, — оборвал он меня.

«Да что же он смотрит-то на меня, как на говно?»

— Не важно, что в тот день работал ваш бездарь-сменщик. Вы такой же никчемный лодырь и прохиндей! Я плачу вам, - он оглянулся по сторонам, задержал взгляд на развале тряпичника и скривил физиономию, как если бы унюхал, что-то очень вонючее. - Мы платим вам за работу, а не за сидение на вашей, так сказать, заднице.

— Борис Ильич, — вдруг сказал старик, но тот его как будто не услышал.

— Так, что потрудитесь обходить, мой… наш рынок, раз в час.

— Но…

— Борис Ильич, — опять старикан.

— Не реже, - сказал барыга и уже собирался уходить, когда старая шельма кинулся к нему с прытью, какую не заподозришь в старике, и схватил за рукав.

Чванливый толстяк смотрел на свою руку, выпучив глаза. Похоже, не мог сообразить, как случилось, что его трогают, а главное КТО его трогает.

— Борис Ильич, — повторил старик.

— Что? — взвизгнул толстяк. Его щеки покрылись странным нездоровым румянцем, как испорченный перезрелый помидор.

— Меня тоже обокрали. Вчера. Я заметил только с утра.

— Да, что вы такое…

— Украли синюю с серебром рубашку. Не очень новую, но все-таки. И штаны. Да, штаны, такие с белыми лампасами.

Я мысленно взвыл, не видать мне сегодня конторки, и табуретика тоже не видать.

Начальник рынка, главный торгаш, Борис Ильич, толстяк в атласном кафтане, долго и внимательно рассматривал свои пальцы, как будто впервые видел, потом тщательно отряхнул рукав, и бросил в мою сторону, не оглядываясь:

— Вы слышали? Случится подобное еще с кем, и вам не жить.

Я со злостью посмотрел на старика, а тот лишь развел руками.

— Рубашка синяя, с серебром, и брюки.

Я махнул рукой, сплюнул и пошел в сторону площади, не забыв и ружье.

***

Каменистый речной склон встретил уже привычными царапинами и ссадинами. Поднимались медленно, чтобы не шуметь. Мы редко выходили вчетвером, и шума от нас было больше обычного. Женя карабкалась первой, сноровисто, без устали и обычного бурчания. Обещанное угощение, такое же вкусное, как и в тот чудный вечер, манило вперед. Я шла за ней, за мной — Лизка, а Федька полз последним, в самом низу, чтобы поймать, если кто сорвется.

С каждым шагом, с каждым рывком кусты наверху становились все ближе, и только мелкие камешки слетали с места от истертых подошв.

Вышли справа от будки. Охранник, если и увидит, вряд ли за нами погонится – мы все равно быстрее, да и день на дворе — мало ли что за дети ползают по склону, может, они с Верхней набережной. Попробуй таким сделай что-нибудь нехорошее.

От будки до рынка – десять минут ходу. Шли быстро, но не торопились. Некоторые места, вроде ночлежки, обходили стороной. Случалось, таких, как мы – детей из катакомб, просто хватали и утаскивали.

— Что с ними сделали? — хмыкнул Федькка на наши удивленные и боязливые возгласы, — Так знамо, что. Съели!

— Фу, врешь ты все, Федька, — не верила Женя, а сама хватала меня за руку и прижималась сильнее. Виду мы не подавали, вот еще, но страшно было, что аж жуть.

По набережной, потом на улицу, по обе стороны которой стояли приземистые деревянные домики, с нее — в переулок у заросшего, заброшенного парка. Бежали по пустынной магистрали, протискивались сквозь штакетник ограды, проползали под трубами — с них клочьями свисала мягкая, колючая вата. Шли мимо кирпичной будки со ржавыми решетками вместо окон, по дорожке, еле заметной в траве темного пролеска, пока, наконец, не выбрались к высокому забору.

– Пришли. Отдыхаем, — скомандовал мальчик и уселся прямо на землю.

Лиза взмахнула руками и запричитала:

— Куда в новых штанах! Запачкаешь. Вставай сейчас же.

— Ну вот, — вздохнул Федя и закатил глаза, сделал вид, что обиделся. — Еще не жена, а уже отчитывает.

— Скажешь тоже, — сказала Лиза и отвернулась.

Я стояла недалеко и хорошо видела ее лицо: оно от чего-то стало очень красным. Что такое с этой парочкой, никак не пойму.

— Не понимаю, о чем ты, Федор, — вдруг сказала Лизка. — Как ты собираешься отвлекать продавца? Если он увидит тебя в новой, но грязной рубашке и брюках, то подумает, что ты их украл.

— Так я их и украл, — засмеялся Федька, но девушка смотрела строго. Очень строго, на мой взгляд, и было в ее позе что-то такое, от чего я даже вздрогнула.

Улыбка съехала у парня с физиономии. Он прикрыл глаза рукой, потер сморщенный лоб и сказал спокойным, уверенным голосом:

— Ты права, Лиза. Не время шутить.

— То-то же, — ответила девушка. — Пора?

— Да, пора, — сказал Федька, потом вдруг рванул вперед, с разбегу налетел на забор, оттолкнулся, зацепился за край, подтянулся и перемахнул на ту сторону.

Я и сестра с удивлением смотрели на неожиданное представление, а Лизка прошипела что-то не очень хорошее и побежала за парнем. Мы переглянулись и побежали следом.

Конечно, ни Лизка, ни Женька, ни я прыгать через забор не собирались. Разве мы похожи на безрассудных мальчишек? В самом низу ближайшего к нам пролета штакетник подгнил, и Федьке вчера удалось сломать часть досок. Получилась узкая, невысокая дыра, в которую как раз проползет тощий, юркий ребенок.

Воровать еду на рынке – опасное занятие, но, во-первых, нужно как-то жить, а значит, нужно и что-то есть. А во-вторых: черствый хлеб, да и свежий, только-только с противня, или редкая рыба из загаженной, почти безжизненной реки, или мелкая картошка с заброшенных огородов не сравнится, ну вот нисколечко, с колбасой. А если удастся украсть кусок мяса… Ммм, тут уж вообще! Я даже не знаю, что скажу, если такое волшебство произойдет.

Выползли среди наваленных костром досок, у заброшенного развала. Федьки не было.

— Куда он уже успел убежать? — прошептала Лизка.

Она злилась, и не без причины, если честно. Федька – очень взбалмошный парень и часто ведет себя глупо.

— Дурак, зачем ты так? Сейчас... — всхлипнула девушка. Она плакала. Не навзрыд, почти беззвучно, но я видела крупные слезинки на щеках. Они набухали под ресницами и прозрачными шариками выкатывались из глаз, оставляя за собой мокрую дорожку.

— Девчонки, — зашептал кто-то совсем рядом.

Лысый парень в синей рубашке выполз из кустов, растущих рядом со старым развалом.

— Дурак! — Лизка стукнула парня по голове. Сильно, тот даже вскрикнул.

— Ты чего?

— Ничего!

Я и Женька кинулись к ним и схватили за руки, нам казалось, они сейчас подерутся.

—  Да отстань ты! — Федька оттолкнул меня и отполз.

Он сузил глаза и долго смотрел на Лизу, подполз поближе, обнял и прижался подбородком к ее макушке. Они сидели так и молчали. Мы тоже молчали, только Женька, то подпинывала доски, то вздыхала громко, и закатывала глаза.

— Долго вы так сидеть собрались? — не выдержала она.

Я встала и отряхнулась. Не спокойно мне сегодня с самого утра. Урвать кусок мяса с развала на рынке совсем не то же, что выхватить пару булок из кузова под носом у растяпы водителя. На рынке есть охранник, у него есть ружье, и он не задумываясь выстрелит. Женька пока маленькая, не очень понимает, чем поход может обернуться, а вот мне боязно. Федька нервничает, и Лизка вместе с ним. Вообще они странные какие-то, как будто кто подменил. Нет, не нужно сегодня никуда идти.

— Ребята, может, не надо туда идти? — спросила я.

Лизка вскинулась и посмотрела сначала на меня, потом на Федю.

— Может, правда, не пойдем? — она погладила парня по щеке, по второй и провела ладонью по макушке. — Аннушка правильно говорит.

Федька сидел весь насупленный. Он скрестил руки на груди и смотрел куда-то вниз, в траву под ногами.

— Нет, — ответил он. — Раз решили, значит идем.

— Феденька, — попыталась еще раз отговорить парня Лиза.

— Нет!

Лиза махнула и отступилась.

— Нет, так нет, — сказала она и посмотрела на парня так, что тот как-то весь скукожился. - Раз решили, значит идем. Вставай! Чего расселся?

Лизка отвернулась и пошла в сторону рынка.

— Наконец-то, — скривила мордашку Женька, - подпрыгнула на месте и побежала за девушкой.

Три вечера подряд мы составляли план. Точнее, Федя составлял. Лиза сомневалась и спорила по каждому пункту, ну а я с Женькой просто поддакивали то тому, то другому, когда кто-нибудь вскрикивал:

— Да, скажи ей, Женька!

— Ага, да, — отвечала та и кивала головой, серьезно так.

— Вот, видишь?! — парень показывал пальцем на мою сестру и смотрел на Лизку, с таким видом, будто согласие Женьки непременно должно убедить кого угодно, а уж Лизу и подавно.

Или Лиза вдруг спрашивала:

— Аннушка, ты ведь согласна со мной?

— А, то! — отвечала я.

— Слышал, Феденька? — говорила она, упирала руки в бока, и наклонялась к сидевшему на кресле парню. — Никого твои безрассудства не впечатляют.

Он фыркал, откидывался на кресло, и мнение свое менять не спешил.

Несмотря на все споры, к концу третьего вечера план был готов. Уже на следующий день Федька стянул на развале с одеждой в самом начале рынка рубашку и брюки. Хвалился потом, пока мы в полном восторге рассматривали красивую, синюю ткань, что проще дела он не помнит.

— Старик слепой совсем, вообще ничего вокруг не видит, а охранник просто дрых, представляете? – смеялся Федя. — Вот бы и с едой также получилось.

По нашему плану, он пробирался от заброшенной лавки до крайнего ряда развалов и шел, не таясь, до площади, где продают еду. Там он должен отвлечь внимание торговца, желательно того, чья лавка ближе всех к забору, а мы с Лизкой, как две кошки, должны очень быстро подбежать и схватить что-нибудь съестное, желательно мясное.  Потом, все вместе, бежим к дыре и сматываемся с рынка. Никто из взрослых не пролезет в узкую щель с острыми краями досок. Ну, а если на рынке сыщется кто-нибудь не очень толстый и быстрый, то на этот случай в засаде сидит Женька с двумя-тремя увесистыми булыжниками, она очень метко их кидает. Охранника камнями не отгонишь, конечно, но он всегда сидит у самого выхода, так далеко, что при всем желании не попадет, если надумает стрелять.

Федька скрылся за горой из досок и мусора, а мы притаились между двумя развалами, готовые в любой момент выбежать. Слева раздался хруст, я оглянулась – никого. Опять хруст, теперь еще и с шелестом листвы. В кустах у самого забора я заметила Женькину шевелюру. Очень хотелось, пошутить, что куст сидит в кустах, но нельзя, не время.

Лизка тронула меня за плечо и прошептала:

— Смотри.

Федя не спеша шел по площади, подходил то к одной лавке, то к другой, о чем-то спрашивал, кивал, наклонялся ближе к товару, потом качал головой и шел дальше. Наконец он остановился у развала совсем недалеко от нас.

— Чего тебе, парень? — услышали мы.

— Чем торгуешь, добрый человек?

— Ты, эта, глаза разуй! Говядина, свинина, да. Баранина есть. Немного, - не очень охотно отвечал хозяин лавки.

— Почем, к примеру, свинина, добрый человек?

— Что ты заладил, добрый да добрый, с чего это я добрый? – похоже, торговец злился. - Ты, эта, берешь или нет? Скидки не будет, и не думай.

Парень покивал, наклонился над здоровым куском мяса, потом вдруг отошел, вернулся, но уже к самому дальнему от нас прилавку.

Меня потянули за рукав.

— Пора!

Мы выбежали из укрытия и помчались к лавке.

— Что такое?! — закричал Федька. – Мясо! Оно у вас, что, гнилое? Добрый человек, как же так?

Продавец наклонился, пытаясь рассмотреть, что там увидел странный парень.

Лизка добежала первая, схватила в охапку, все что попалось под руку, перекинула мне часть украденного, и мы побежали обратно так быстро, как могли.

Позади раздался крик, нет, вопль.

— Воры! Стойте! Ты, эта, стреляй в них, остолоп, не видишь, что ли? Уйдут!

«Не может быть», — подумала я.

Пронизывающий грохот раскатами пронесся по площади. Я остановилась. Надо бежать, но ноги не слушались. Я обернулась на Федькин крик.

— Нет!  — он не кричал, ревел с хриплым визгом. — Нет, Лиза!

На желтой, покрытой песком земле лежала девушка, вокруг красным растекалась кровь, а песок впитывал ее и темнел. Красивое, отчего-то всегда чистое платье больше никогда не будет ни чистым, ни красивым.

— Еще одна, не видишь, что ли, стреляй!

Парень взревел и кинулся на охранника.

Вспышка, разрывающий скрежет выстрела прямо в уши, словно молния ударила вот совсем-совсем рядом. Что-то красное фонтаном из плеча. Синяя рубашка быстро становилась фиолетовой.  Два тела лежали в объятиях друг друга на земле, покрытой желто-красным песком.

— Стреляй!

— Нечем больше стрелять, вашсиясь.

Сказать по правде – прозвище, которое так сильно к нему прицепилось в гараже, придумал я. Ну не совсем придумал, я просто однажды сказал, еще в первый год работы, - «Вожу писаря то на гулянку, то на побоище. По кабинетам каких-то больших шишек, по тюрьмам, милицейским участкам, да по кабакам, как будто не актуария вожу, а чекиста».

Один раз сказал, да забыл, а другие не забыли.  Помню, как боялся, что начальник узнает. Приходские – не партийцы. Не прощают.

В тот раз тоже по началу не намечалось ничего необычного. Привез к домику в три подъезда, который стоял среди таких же кособоких собратьев недалеко от реки у развалин порта. Ничего странного в том, что приходится ездить по таким не очень благополучным местам я не видел. Но вот встретить «его» здесь – было более чем неожиданно.

Помню, как во все глаза смотрел на фигуру в сюртуке на облупившейся скамейке у подъезда. На его прямую осанку, голову в высоком цилиндре, руки упертые в плохо покрашенные, гнилые доски, на скрещенные ноги, которыми он раскачивал туда-сюда, туда-сюда. Увидев любого другого в таком виде в таком положении, я бы не сдержал усмешки, но сейчас нужно сдержаться. Нет, не так. Никакого желания усмехаться нет и в помине.

Человек в цилиндре посмотрел в сторону машины, оттолкнулся от скамейки, как ребенок от качелей, и встал на ноги. Помахивая тростью и, по-моему, даже что-то насвистывая, пошел в нашу сторону. Наклонился сначала к моему окну – снял цилиндр, чуть приподнял его, ухмыльнулся и подмигнул мне. Выпрямился, подошел к пассажирскому окну и облокотился на дверь с опущенным стеклом.

—Она здесь. – прошептал он, но как будто прокричал, так кричала бы какая-нибудь девушка, если с ней вдруг приключилось что-то страшное.

Я вздрогнул и даже отшатнулся, насколько позволило кресло и руль, в голове вроде даже как-то помутнело, я думал меня вырвет, еле сдерживал позывы.

— Хорошо, мой лорд. Я сделаю все, что необходимо, - сказал начальник, я не знаю, как он выглядел, что чувствовал, я старался удержать завтрак в желудке.

— В путь, актуарий.

Я кинул педаль сцепления и с хрустом воткнул рычаг передач.  Что-то внутри завизжало со свистом, чайка рванула с места. Быстрее отсюда. Подальше от чудовища.

В душной прогретой комнате меня охватил озноб. Изрядно так затрясло, еле справился.

«Какой же он мерзкий», - подумал, и тут же обругал себя. Нельзя так даже думать. Были случаи.

Как же я боялся опять туда ехать. Возвращаться к кособокому домику. Пришлось. Начальник приказал, и я поехал. Высадил его у среднего подъезда, и уже через пару часов встречал двух пассажиров: начальника и комиссара.

Я помотал головой, избавляясь от плохих воспоминаний. Посмотрел на часы – ровно шесть. В это время, если никаких особых указаний не поступало, я мог идти домой. Начальник не появлялся, никаких распоряжений не оставлял, поэтому я поступил по правилам - накинул куртку, натянул кепку и пошел заводить свою чайку. Путь домой не очень близкий, зато самый желанный.

***

Брали сложно, с потерями. Операцию одобрили на самом высоком уровне, два десятка бойцов спецназа из особого отдела и с десяток простых офицеров милиции, моих парней, каждого знал с учебки, выбрал из строя, как котят из коробки, вырастил, выпестовал, за каждого поручился бы.

Готовились усиленно, обкатывали сценарии, отрабатывали этапы. Чтобы никаких случайностей, чтобы как часики, но без случайностей никуда, и тут без них не обошлось.

Квартира оказалась не просто временным прибежищем криминального авторитета, а настоящей крепостью. Весь вонючий подъезд, как крепость, черт бы его побрал. Первая же дверь на этаже после подъема, как только открылась, забрала жизнь одного из моих людей, какая-то безумная бабка в цветастом безразмерном платье, в гребаных тапочках и с охотничьим обрезом в руках.

«Вы чего тут, внучки? - удивленно спросила она и выхватила из-за спины обрез, а потом шмальнула в упор.

Сверху, от куда-то с третьего или четвертого этажа, уже лился стальной дождь. Пули рикошетили от железных перил, сверкали, как бенгальские огни на новый год, выбивали куски штукатурки из стен и жизнь из людей.

Этого не могло быть, потому что просто не должно было случиться. Ничего подобного не бывало за всю мою карьеру. В стране Советов произошло самое громкое преступление за всю историю, и конечно в моем городе, на моем участке, с моим участием. Где же еще? Как по-другому? В тот день я потерял пятерых парней. Я молился, словно сам не свой, никогда раньше не молился, смеялся порой над матушкой и ее предрассудками. Ну какой бог? Советы на дворе. Я молился и вымолил половину. Вернул. Не дал уйти.

Прости господи, спаси и сохрани.

На самом деле я потерял шестерых, хотя один и остался жив. Я сам хотел его убить, даже вскинул макаров, но меня остановили. Зря, как оказалось.

«Почему, Евсеев»? – кричал я в той злосчастной квартире. Он лишь улыбался, не безумно, нет, видит бог, я надеялся на безумие, но знал, что он полностью в себе, что он понимал, на что идет и зачем делает. Вот только я не понимал, зачем.

— Евсеев! Как тебя угораздило?

Восемь лет прошло с тех пор, и вроде как все успокоилось внутри. Случилось многое, гораздо более ужасное, чем та облава. Я все еще чувствовал злость, даже гнев, но он уже не выжигал, уже не контролировал мои поступки. Я мог смотреть в лицо Евсеева и даже играть эмоциями и выражением своего собственного лица.

«Будь аккуратным», - уговаривал я сам себя. – «Тех парней уже не вернуть, столько времени прошло, забудь, помни о Матушке. Надо узнать, где он ее держит».

Мой бывший ученик и персональный Иуда вернулся на свой стул. Окинул взглядом стол, порылся в чашке, достал оттуда какую-то снедь, закинул в рот и, закрыв глаза, стал с наслаждением жевать.

«Как в дешевой мыльной опере», - подумал я, - «Сейчас затянет свою сраную напыщенную речь главного злодея».

Так и есть.

— Знал бы ты, Борисыч, кто я теперь! Не один из твоих мусорков, которым ты не даешь и шагу ступить, не продажная сука, которых не признают своим, как ты блять не бейся, как не рыпайся. Не зек голимый. Теперь, я мать твою, мессия!

Охренеть! Спокойно, не дергайся. Внимай с почтением. С почтением, я сказал!

—  Я собирал этих чокнутых два года, как ту бабку – помнишь?

Я держал себя в руках, с силой, всю свою злость вложил, чтобы усидеть на месте, и чтобы ни один мускул на лице не дернулся. Я позволил себе лишь нахмуриться.

—  Помнишь, наверняка. Она тоже мне верила, безумная старая сука. Я не знаю, почему, Борисыч, но они мне верят. Похоже дар у меня такой, может я и вправду мессия, а? Что думаешь, комиссар?

Он вдруг расхохотался.  Громко, со всхлипыванием. Глупо так как-то.

«Теперь совсем стало похоже на не смешную трагикомедию, - подумал я с раздражением, - Как закончить этот фарс?»

Ха! А может это я мессия? Может я особенный? Допросился, гори оно все в аду.

Дверь выбило ударом невероятной силы, толстенную стальную коробку вырвало из стены вместе с кусками камня, вместе с раствором и арматурой в швах. Тяжелое полотно с грохотом упало на бетонный пол, и он содрогнулся под ее весом.

Я, сам не знаю как, оттолкнулся носком ботинка от пола и опрокинул самого себя вместе со стулом, немного сместился с пути, и, может быть, именно это меня и спасло.

В комнату влетели две темные тени. Со скоростью гончих они промчались от дверного проема до застывшего в ужасе Евсеева. Тени взметнулись, не прыгнули не рванулись, взметнулись, как настоящие, всамделишные тени, бесплотные и неосязаемые, но смертоносные, безжалостные.

Надо отдать должное засранцу, Евсеев успел. Успел заверещать, обычно никому, кто встречал тени, подобного не удавалось.

«Ну точно, мессия»! – через чур истерические мысли владели мной, ненужно юморные к моменту.

Тени исчезли. Просто исчезли, словно их и не было, как будто включили такой яркий свет, который не оставил им шанса. На полу лежал и булькал кровавыми пузырями мой бывший товарищ, мой ученик, мой предатель и мессия, хорошо, что не моя.

— Евсеев! - крикнул я, - Не смей умирать, слышишь! Еще рано. Что с моей матерью? Где она?

Он не слышал, а может и слышал, но боль от сгорающих в кислоте органов не давала отвлечься на разговоры.

— Евсеев, ты будешь гореть в аду, засранец, если не скажешь, что с моей матушкой! – я кричал уже в отчаянии, больше от гнева, но без всякой надежды на результат, как вдруг сквозь стоны и булькание услышал.

— Не знаю… Не знал… Не знал, что она жива…

— Черт бы тебя побрал, Евсеев, - заорал я, и тот вежливо согласился. Просто умер, и, наверняка, кто-нибудь его забрал в самое глубокое пекло из всех возможных.

Я лежал на бетонном полу, привязанный к стулу. Падая, я сильно ударился головой и, похоже, что сломал запястье. Не мог пошевелиться, любое движение отзывалось нестерпимой болью, просто лежал. Смотрел, как из тела Евсеева, из ноздрей и изо рта, из глаз и из ушей течет черная кровь. Она чернеет, когда тень съедает тебя – я видел такое пару раз.  Тени личное оружие лорда Ивани, он их господин, они служат только ему. Они вгрызаются в тело за долю секунды, как свет сквозь воду, проходят сквозь тело, и оставляют что-то там внутри, какую-то частичку себя, она начинает съедать жертву изнутри, очень быстро, но недостаточно быстро, чтобы не прочувствовать весь ужас от дьявольской боли, от смерти, неминуемой и жуткой. Потом только кровь – черная, вонючая жижа из всех отверстий и даже из пор на коже.

Я смотрел на смерть одного из своих худших врагов, и она меня не радовала.

Я думал о Матушке, о том, что в какой-то момент хотел пожертвовать ей, не совсем ей, конечно, но возможностью ее найти, узнать, что с ней, ради сопротивления. Вот этого вот сопротивления. Ради этой, гори они все в аду, секты. Ради Евсеева. Боже прости.

На краткий миг, я почувствовал себя исключительным, избранным. Возомнил спасителем, борцом с режимом дьявола во плоти и тут, же встретил другого мессию, спасителя во плоти – Евсеева.

Какая, мать его, ирония. Неисповедимы пути господни.

Кто там рулит на небесах? Бог всепрощающий, христианский? Или греческий? Или может быть иудейский?

Перед моими глазами появились чьи-то ботинки. Лакированные, блестящие, кожаные. А рядом с ними башмак тонкой черной трости.

— Кто знает, комиссар, - скрипит безжизненный голос сверху.  В нем должна быть ирония, но ее нет. Должно быть удовлетворение, злорадство, но и их тоже нет. Голос лишен даже самой маленькой эмоции, - Ваше дело сделано. Вам стоит отдохнуть.

Ботинки зашагали куда-то вглубь комнаты, трость простучала за ними. Меня вдруг подняли чьи-то руки, такие неаккуратные, что от боли в сломанном запястье я потерял сознание.

***

— Великий Суд Прихода собрался в этом зале для того, чтобы судить комиссара милиции Рудника Сергея Борисовича. Заседание ведет Великий Судья – Радамант. Протокол ведет Актуарий Прихода. Обвиняемый, встаньте.

Я поднялся с удивительно удобного кресла за единственным во всем зале столом. Если честно, в зале, как бы это сказать, пустынно, никого кроме меня, актуария и судьи.

«К чему этот цирк»? - со злостью подумал я.

— Судья зачитывает обвинение, - громогласно произнес судья.

«Кому он говорит? Актуарию? Мне»?

— Рудник Сергей Борисович, вы обвиняетесь в организации деятельности незаконного сообщества, целью которого является подрыв Его власти и свержение Лорда наместника Ивани Таи властителя страны Советов.

«Охренеть», - задохнулся я от возмущения, - «Это, что получается, убили настоящего главу секты, а меня теперь делают… делают… Черт побери, кого они из меня делают»?

— Да, что здесь… - начал было я, но вдруг посмотрел на актуария и в его взгляде, будто строчки в письме, будто текст на экране телевизора увидел «Молчи, или умрешь»!

Я промолчал.

Судья как будто не заметил моей реплики.

— К судебному протоколу присовокупляется заявление первого свидетеля по делу, - продолжил судья. – Лорд Ивани Таи заявляет», - судья скосил взгляд на какой-то листок бумаги рядом с рукой, – Не виновен. Запишите, актуарий.

Тот кивнул, не поднимая головы от здоровенной книжицы с желтыми от времени страницами.

«Да, что происходит то»?

— К судебному протоколу присовокупляется заявление второго свидетеля по делу, Актуария Прихода. Ваше заявление? – судья посмотрел на Краснова.

— Не виновен, - все еще смотрит в книгу и что-то быстро-быстро в ней пишет.

— Приговор!

Я вздохнул и забыл выдохнуть.

— Не виновен!

«Черт побери! Боже спаси и сохрани»!

— Судья зачитывает обвинение, - снова зычный голос на весь зал.

«Дерьмо!»

— Обвиняемый, встаньте.

— Так, я уже…, - не договорил, посмотрел на актуария и успел заметить, как тот на миг приподнял голову вверх, и закатил глаза, глядя в потолок.

«Все все, не буду больше».

Судья опять не обратил на меня внимание.

— Рудник Сергей Борисович, вы обвиняетесь в участии в деятельности незаконного сообщества, целью которого является подрыв Его власти и свержения Лорда наместника Ивани Таи властителя страны Советов.

Я уже не знал, как реагировать. Устал от фарса, разыгрывающегося вокруг.

— К судебному протоколу присовокупляется заявление первого свидетеля по делу, - сказал судья. – Лорд Ивани Таи заявляет – не виновен.

— К судебному протоколу присовокупляется заявление второго свидетеля по делу, Актуария Прихода. Ваше заявление?

— Не виновен.

— Приговор. Не виновен!

Я сел. Не мог стоять. Спина заболела, ноги загудели, в голове каша.

— Обвиняемый, встаньте.

«Хорошо, хорошо, встаю».

Так продолжалось еще некоторое время. Довольно длительное время, если честно. Меня обвиняли в убийстве Евсеева, в сокрытии желания встретиться с Евсеевым, в тайном поклонении другому богу и еще в каких-то бредовых преступлениях. В конце концов судья сказал:

— Все обвинения сняты, комиссар Рудник Сергей Борисович, Вы можете покинуть зал суда.

— Премного благодарен, вашеблагородие, - сказал я без иронии, нет-нет, даже с радостью, наконец-то конец.

Прохромал к выходу, потянул за длинную резную ручку, открыл высоченную, но очень легкую дверь зала, и вышел в коридор такой широкий, похожий на холл. Спустился по лестнице, еще по одной, вышел к уже знакомому посту охраны.

— Привет, мил человек, - сказал я охраннику, все тому же, что и в день моего визита в кабинет актуария.

— Добрый день, комиссар, - ответил он.

Я удивился. Посмотрел на охранника, но тот не поднимал головы от тетради.

«Бог с тобой», - подумал я и вышел из стеклянных дверей.

Бог с ним с актуарием. Бог с ним с Евсеевым. Бог с ней с просвещенной. Бог с ним с лордом Ивани Таи.

Легкий осенний ветерок прошелся по лысине, погладил по шее, не скрытой за отворотом плаща и, на прощание, кинул кучу листвы на ботинки.

«И со мной», - подумал я. – «Да, и со мной».

***

В квартире, тишина. Нечему тут шуметь. Радио давно молчит - мне ничего не хочется слушать. Меня не кому встречать - я не хочу, чтобы меня встречали. Хочу тишины, спокойствия, вот как сейчас.

Я кинул бумаги из ящика на стол, заметил в середине кучи знакомый лист.

«Снова письмо».

Не стал доставать. Сел на стул, вытянул ноги, глубоко и тяжело вздохнул:

— Здравствуйте, актуарий, - сказал я фигуре, расположившейся в самом темном углу комнаты.

— Добрый вечер, Сергей Борисович, вы не удивлены?

— Не особо. Ваш дерьмовый спектакль не мог так закончиться, любому дураку понятно.

— Зря Вы так, Сергей Борисович, - актуарий поднялся со своего темного насеста и вышел на середину комнаты, - Великий Суд Прихода признал Вас невиновным, и приговор никто не в силах отменить, даже Лорд Ивани.

Я внимательно посмотрел в лицо нежданному гостю. Не врет, чекист!

— В Приходе многое, если не все замешано на ритуалах. Они безумные и странные на взгляд обывателя, смешные или отталкивающие, но, когда ритуал совершен, ничего уже нельзя изменить.  Как закон природы. Незыблемый и необъяснимый, - продолжил он.

Я встал. налил себе рюмку коньяка, предложил актуарию, тот отказался, а я выпил.

— Тогда, зачем Вы здесь, Клим Вячеславович?

Актуарий выдвинул еще один стул и сел на него.

— Разве Вы не хотите узнать о смерти просвещенной? О Евсееве?

- Вы, как змей искуситель в райском саду, - усмехнулся я, - Знаете, что, Краснов? Я гадаю, кто же из вас двоих опаснее, Вы или Лорд?

— Ха, ха, ха, - актуарий заливисто, от души так рассмеялся, - Лорд он… Конечно же Лорд, кто же еще.

Поерзал на стуле. Старый любимый стул вдруг стал каким-то очень уж неудобным.

— Понимаете, Клим Вячеславович, когда меня везли к Евсееву, я пообещал себе, что, если выживу – брошу все, отдам отделение Гришке Долохову и уйду на пенсию. Поеду в деревню, рыбу ловить, например.

— К матушке?

Я сорвался с места, со всей возможной прытью, уже видел ладони на шее Краснова, как они сожмут сильно-сильно так, что воздух не сможет проходить по трахее и он умрет. Задохнется и умрет.

Длинное тонкое дуло маузера смотрело мне в лицо. Я остановился, вернулся к стулу и сел.

— Когда был у Евсеева - распрощался с жизнью. Когда был в вашем, мать его, суде я снова попрощался с жизнью. Теперь, после всего, вдруг очень сильно захотелось жить, так сильно, что скулы сводит от желания Вас убить, Клим Вячеславович.

— Зря Вы так Рудник. Знаю, Вы ненавидите меня. Вряд ли вы измените мнение, но Вам все равно придется меня выслушать. Ради вас самих. Ради вашей матушки.

Я застонал, прикрыл лицо руками в изнеможении. Потом взял себя в руки и сказал:

— Слушаю вас.

— С Вашей матушкой все в порядке, не беспокойтесь. Откройте письмо, - он кивнул на свернутый лист в кипе бумажек.

Я вытянул листок, разорвал его и прочел:

«С вашей матушкой все в порядке, не беспокойтесь».

Прочел еще раз, потом перевел взгляд на Краснова.

– Как оно оказалось в моем ящике?

— Я кинул его туда, в тот же вечер, когда Вы получили первое.

— Вы написали то письмо? – спросил я.

— Нет.

«Да что за бред»!

— Я его переписал, - сказал актуарий и положил пистолет на стол. Я посмотрел на оружие, прикидывая расстояние и шансы, а Краснов хмыкнул и продолжил.

— Письмо, то первое, написал Евсеев. Не он сам конечно, кто-то из его так называемой паствы. Из секты. Я лишь добавил приписку о Вашей матери.

— Зачем ему понадобилось писать мне?

— Он хотел встречи. По двум причинам: вы нужны ему, как знаменитый милиционер, герой, легенда, он хотел видеть вас в рядах секты, считал, что секта станет сильнее. Хотя я и не понимаю, как он собирался Вас уговаривать.

— А вторая причина?

— Вторая причина - его тщеславие. Раздутое эго, которому требовалось постоянное подтверждение собственного величия, в том числе и от вас. Ваш бывший ученик - псих, вы знали?

— Уж догадался, - огрызнулся я. Вспомнил смеющееся лицо в квартире, где полы краснели от пролитой крови.

— Он очень хотел показать вам, кем стал. Как возвысился. Так ребенок хочет показать себя перед отцом. Только его неуравновешенное состояние, внесло свой вклад конечно же.

— Как меня нашли у Евсеева?

— Очень просто, за вами следили. С того самого момента, как Коля Буянов повез вас в отделение, за вами непрерывно следили.

— Где моя матушка, Краснов?

— Все там же, в деревне.

Вздохнул с облегчением. Я знал, что он не врет.

Удивительно, но меня больше ничего не интересовало. Почему я жив? Кто убил ту девочку? Почему в Приходе знали, что меня везут к Евсееву? Зачем Краснов переписал письмо и написал еще одно? Мне было не интересно, главное с матушкой все в порядке, а что теперь будет со мной, без разницы. Я устал.

— Вижу Вы потеряли интерес к разговору, комиссар, - сказал актуарий. Он не смотрел на меня. Водил пальцем по обводу курка пистолета. Мне бы насторожиться, может даже испугаться, но мне все равно.

— Тогда не буду тратить Ваше время попусту. Есть информация, о которой Вы должны знать, прежде чем решить…

— Что решить? – перебил я.

— Что делать дальше, как поступить, - ответил Краснов.

— Опять какие-то загадки, черт бы их побрал, как они мне надоели.

— Не беспокойтесь, скоро никаких тайн не останется.

Актуарий взял пистолет и убрал в кобуру, на поясе. Поправил полы плаща, прочистил горло и начал говорить:

— Я следил за Вами, Сергей Борисович. Что-то около года. К сожалению, мой к Вам интерес не остался без внимания Ивани Таи, он тоже заинтересовался. Вам повезло, друг мой, что в Вас не так много тщеславия, жажды быть наверху, желания быть известным всем и вся.

— Что? При чем тут…

— Помните наш разговор в моем кабинете? Я сказал тогда, что он бог, всемогущий и всезнающий. Я сказал не правду.

Я хмыкнул, - «Ну еще бы».

— Не совсем правду, точнее.

«Дерьмо».

— Ему подвластны люди, поглощенные собственным тщеславием, он знает о них все, будто видит их же глазами. Управлять ими он не может, но такие люди, как открытая книга для него.

— Но, Евсеев, зачем тогда…

— Евсеев, пожалуй, один из самых тщеславных людей, что я знал. Для Ивани Таи он, как препарированная лягушка под микроскопом. Но этот псих никуда не выходил из своей комнатенки. Представляете, Рудник. Он просидел в ней два года, с самого освобождения, ни разу не вышел. Всем занимались приспешники, они как настоящие сектанты с промытыми мозгами, делали все, что бы он не попросил. И многие-многие другие: обиженные, маргиналы, бомжи, просто чокнутые шли за ними, также как за Евсеевым. Но вот незадача, им не нужна была слава, они не жаждали власти, и Лорд ничего о них не знал.

Часы на стене пробили полночь, странное время, на грани прошлого дня и дня следующего. Дьявольское время, обязательно что-нибудь да случится.

— Приход пытался выйти на подполье, некоторых схватили, пытали, но ничего не смогли узнать. Со временем общество разраслось, они даже совершили пару терактов.

— Почему я не знаю? - удивился я.

— Пострадали люди Прихода, а Приход никогда не выдает своих тайн.

«Ага, а сегодня вечер откровений»?

— Дело принимало скверные обороты, я чувствовал, что лорд нервничает, если такое понятие вообще применимо к существу по имени Ивани Таи. Тогда он заметил Вас.

— Я не особо то и стремился к власти, - сказал я.

— К власти нет, а вот к известности. Не сейчас, в прошлом. Интервью в газетах и на радио не прошли для Вас даром. Но дело не в ваших моральных качествах, лорд заинтересовался из-за меня. Мой интерес стал спусковым крючком.

«На кой ляд я тебе сдался»?

— Лорд увидел в Вас, Сергей Борисович, ключ к решению проблемы. Он видел, как в телепередаче, чем закончится история, если Евсееву напомнить про своего старого учителя. Так и случилось. Оставалось только обронить невзначай в паре мест, что в Приходе скоро объявится герой столицы – комиссар Рудник, как шестеренки закрутились и привели машину в движение: Витя, мой водитель, не забыл похвастаться, кого возит, хороший он парень, - актуарий не обратил внимания на очень скептический «хмык», продолжил, - Но болтливый. Коля Буянов, услышав новость, тут же побежал докладывать связному патрона.

— Так вот, кто меня сдал? А я хотел его к себе водителем взять, когда подсижу тебя, Клим Вячеславович.

— Ты не сможешь, Сергей, - сказал Краснов, он смотрел мне в глаза, его лицо словно камень: скулы напряжены, брови сведены к переносице.

— Я пошутил. Шутка такая. Смешная, - вдруг захотелось оправдаться, взять слова назад.

— Не сможешь, потому что не справишься. И я боюсь, что не справлюсь, я не имею права, но боюсь.

«Что ты задумал, чекист? Зачем следил за мной? Зачем пришел сегодня»?

— Буянов сообщает о Вас в секту, вы получаете письмо, навещаете меня в кабинете…

— Погоди, Клим Вячеславович, ты кое-что забыл.

— Что же?

— Зачем ты переписал письмо? Зачем написал про матушку?

— Все перебиваешь, торопишься, зря ты так, Рудник, - актуарий склонил голову, потер переносицу от усталости, ни дать ни взять.

Вот он шанс, в ящике стола макаров, выдвинуть легким бесшумным движением, выпрямить руку под столом и все - прощай Краснов. Но я сидел и смотрел на усталого человека напротив и не делал ничего.

— Я оставляю главное на конец разговора. На десерт обычно подают сладкое, но у нас будет водка. Теплая, горькая водка, каждый ее выпьет.  Я написал, в надежде заронить в твою душу зерно сомнения, раздражающую кляксу на листке с красивыми, ровными строчками, скорлупку в яичнице – маленькую деталь-занозу. Ивани Таи знал, не надеялся, а знал, как поступишь ты, что сделает Витька, Буянов, Евсеев – вы отыграли по нотам. По-другому не могло быть, ведь планы, выстроенные лордом, проходят в точности, как он задумал. Я внес лишь маленькую корректировку, почти незаметную, действовал по наитию, и у меня, получилось, только не все, и совсем не так, как хотелось.

— Что с девочкой? - спросил я.

— Она мертва.

— Ты издеваешься, чертов ублюдок?

— Совсем нет. Девушка мертва, ее убили. Ты был прав во всем: произошло убийство, ее отравили, яд подлили в чай. Более того, я знаю, кто убийца.

Будь проклят день, когда я решил сам съездить на сообщение о трупе в маленькой загаженной квартирке в кособоком домике рядом с развалинами порта. Надо было сослаться на болезнь.

— Кто же он?

— Лорд Ивани Таи.

«Естественно, Приходу известны и причины произошедшего, и виновник богохульства, и то, как именно совершено преступление», - вспомнил я, - «Естественно, твою мать. Уж какое богохульство, слов нет».

— Правда, я не могу назвать случившееся убийством в полной мере, всё-таки убийство совершается против воли, а тут…

— Божественный сосуд, - пробормотал я в смятении.

— Верно, просвещенная всем сердцем желала стать божественным сосудом, и лорд Ивани даровал ей желаемое. Он поглотил ее разум, заменил на свой или на свою энергию, или на свою божественную сущность, я не понимаю до конца, что там происходит. В общем, был лорд в одном теле, стал в другом, в итоге два трупа: один в прямом смысле слова, другой в переносном. Лорд в последнее время предпочитает девочек.

Я вспомнил, как менялось лицо у супчика в сюртуке и цилиндре, как оно становилось женственнее, черты округлялись, а потом морок исчез.

— Боже сохрани, - прошептал я.

— На бога надеяться я не могу, - сказал Краснов. Громко, четко, уверенно.

— Чего ты хочешь, Краснов? – повторил я. Который раз за вечер?

Актуарий сидел прямо, смотрел в упор, в его руке вновь блестел пистолет. Я понял, что время пришло. Сейчас для меня все закончится. Или начнется, кто что предпочитает.

— Из-за тебя погиб Евсеев. Он - чудовище, но ни один человек не сравниться с тварью с небес. Он и его секта были шансом для всех. Теперь секта развалится и никогда не переродится в сопротивление.

— Послушай, Краснов…

— Нет, это ты послушай, и сделай так, как я скажу. Вспомни ту девчонку, что ты кинул, как только узнал о ребенке. Вспомни того цыганенка – он так и замерз у обочины. Вспомни, как насмехался над матерью, слишком она сильно верила в бога, гаденько так насмехался, злорадно, а теперь что? Уверовал? Думаешь он простит тебя? Вот тебе суд божий. Прямо здесь, на земле, в твоей сраной квартирке, где никого нет и ничего не работает. А теперь встань и сделай, что должен.

— Нет, - я застонал, мне хотелось упасть со стула, свернуться калачиком и зареветь, как в детстве.

— Да, -  прозвучало как приговор. Не по-бутафорски, как на суде в Приходе – по-настоящему.

— Ты станешь новым главой секты, руководителем будущего сопротивления. Или я убью тебя.

***

Через поле, особенно такое, заросшее наполовину рожью, наполовину сорняками, путь не близкий и не быстрый. Под ногами сухая земля в крупных трещинах. Дороги нет, даже тощей еле видимой тропинки. Только размытые обводы домика вдалеке как ориентир.

Скрипнули петли, их давно никто не смазывал. Открылась узкая, низенькая дверка. Сутулая пожилая женщина на табурете у стола подняла голову, присмотрелась. Черты ее лица разгладились, губы сложились в улыбку робкой надежды.

— Сережа, ты?!

Помогли институты человеку меньше врать? Меньше воровать? Меньше убивать? Конечно нет, за годы работы такого насмотрелся, что волосы дыбом вставали, пока еще были. И в самом главном институты не помогли, когда ладони размером с восточный район столицы крушили военные базы и аэродромы. Когда Лорд Ивани Таи прямо на заседании центрального комитета одним движением оторвал голову председателю, и на глазах у всей страны, не обращая внимания на крики ужаса остальных членов комитета, с улыбкой умастился в освободившееся кресло, прямо в жижу из крови и еще какой-то дряни.

Смешно, но оплот науки стал оплотом дьявольщины. Приход прочно обосновался во всех четырех корпусах на всех этажах от минус 5 до самого последнего. Молчаливые люди без имени, присягнувшие тьме, боготворящие ее как свет. Один из них рядом со мной - идет по левую руку, как ни в чем небывало, и не заботят его наверняка ни величественность сооружения, ни тяжкие воспоминания.

«Прости господи, спаси и сохрани», - я мысленно произнес молитву. На всякий случай.

Дорога через парк, разбитый перед институтом, привела нас прямиком ко входу. Веранда в один этаж с зеркальными витражами и широкими дверями по центру. Как только мы подошли, двери сами собой открылись, пропустили нас, а потом закрылись за нашими спинами.

— ЧуднО, - вырвалось у меня, на что мой спутник не обратил никакого внимания.

Мы прошли вдоль витражей по ковровой дорожке, мимо поста – охранник лишь мельком глянул в нашу сторону и сразу уткнулся носом обратно в тетрадь.

— Добрый день, - сказал актуарий. Охранник в ответ пробурчал что-то еле слышно.

Лестница во всю ширину холла вывела к лифту – узкая ниша с двумя створками дверей по цвету, точь-в-точь как корпус моей радиолы. Справа на стене в центре стальной грубой пластины горела тусклая кнопка из мутной пластмассы. Актуарий надавил на нее и перед нами открылась кабина лифта.

Поднимались мы долго, как-то небыстро мы двигались, и пока ехали, я все смотрел на зеркало во всю высоту и ширину кабины, и на себя в отражении.

Округлые бока под короткой курткой отчетливо выпирали, нависали над ремнем. Сутулая, грузная фигура, одутловатое, морщинистое лицо в пятнах, бледные губы в вечном брезгливом искажении и лысина, скрытая под широкополой шляпой.

Думал ли я, что буду таким? Уж точно не думал. Определено, чем старше человек становится, тем реже должен смотреться в зеркало. Где в мерзком старике я? Где подтянутый харизматичный лейтенант – любимец публики? Там же где и вся моя страна, да и весь мир вместе с ней. В заднице.

Я перевел взгляд на актуария: прямая фигура, расправленные плечи, длинные чуть выгнутые, за счет мощных икр, ноги, спокойный взгляд, расслабленное лицо.

«Какого черта я стушевался рядом с врагом? Сдулся? Ну уж нет», - я подтянул штаны за ремень и постарался выпрямить спину как мог, - «Ни я, ни страна, да и весь мир еще не сдались. Мы еще повоюем».

Я снова перевел взгляд на человека в кожаном плаще и кепке с козырьком, что стоял рядом. Думал, увижу на его лице усмешку или сжатые губы. Да хоть что-то, но он все так же бесстрастен.

«Мозги им промывают, что ли в приходе»? – мелькнула мысль, - «Да уж наверно полощут на самой жесткой терке. Иначе как объяснить, что столько народу добровольно служат Антихристу?».

Лифт остановился.  Двери открылись. За ними нас ждал узкий коридор со множеством дверей без номеров, каждая следующая, как сестра-близнец предыдущей. Актуарий повернул на право, прошел мимо шести или семи, я сбился со счету, и толкнул очередную. Не открыл ключом, не ввел какой-нибудь код, просто толкнул и дверь открылась.

— В стенах Прихода нет нужды бояться посторонних, - сказал он, как мысли прочел - демон в кепке. – Заходите, комиссар!

Хозяин кабинета пропустил меня и прикрыл дверь, снял плащ и кепку повесил их на стойку вешалки и показал рукой, что я тоже могу последовать его примеру.  Затем подошел к столу, отодвинул стул – садись, мол, и умастился за собственным стулом, который на удивление ничем не отличался от гостевого.

— Не будем ходить вокруг да около, Сергей Борисович. Убийство просвещенной – дело чрезвычайное. Ты же понимаешь, - я вздрогнул от резкого перехода на «ты», а он продолжал, - Ты же понимаешь, что лорд не появляется на каждом месте преступления в городе.

— Впервые на моей памяти, вашеблагородие.

— Засунь себе в жопу свое «вашеблагородие», - человеком становится, подумал я, - Нас убьют. Тебя и меня, если мы не найдем преступника. Лорд сказал, ему известно все: и об обстоятельствах, и о мотивах, и об убийце. И он не врет. Он знает, наверняка.

— Да откуда?

— Он, мать твою, бог!

Я вскинулся было, сжал кулаки, но сумел взять себя в руки.

— Да не дергайся ты, - махнул он рукой, - не тот бог, которого ты так любишь и так почитаешь.

За высоким окном кабинета пролетела птица, ворона вроде. Как она так высоко, на каком мы этаже? Я смотрел вслед вороне и отчетливо слышал карканье – «Дурррак! Дурррракк»!

Не Гришка письмо написал, нет. Это он, проклятый актуарий.

— А какой? – спросил я, а в голове только и мысли, что о письме и о Матушке.

— Не знаю какой, - ответил он с какой-то усталостью в голосе, - может греческий.

Я хмыкнул.

— А может индуский, да мало ли богов люди напридумывали, не все же выдумки. Вот только он всезнающий и всемогущий. Бог, одним словом. И говорит он всегда только то, что имеет значение, но значение еще нужно узнать, разгадать. Как те пути, которые неисповедимы.

— Ну уж, - ответил я.

Как бы про письмо узнать? Да, никак не узнать. Если он написал, то раз молчит, значит не хочет, чтобы я догадался. А если не он, то узнает про письмо, про мать и пиши пропало тогда. Правда, может и не все так плохо, как-то не очень он уважительно о своем патроне отзывается.

«Ах ты ж старый дурак», - заорал я, благо, что мысленно. – «Да он же тебе очки втирает, мол посмотри-ка, я же весь в доску свой, давай вместе поругаем мое начальство, а потом я тебя на крючок вместе с наживкой вздерну и не отпущу».

А вот мы тебя сейчас проверим, ты, конечно, Клим Вячеславович, спец первоклассный, но и я как тот житель Непала:

— А может есть бог?  Ну, настоящий, понимаешь? Ты не подумай ничего, актуарий, я человек маленький в делах веры совсем не сведущ. Но кажется мне, что такое могущественное существо, как Лорд Ивани Таи не может быть никем, кроме как истинным богом, всамделишным.

«Ну, ка попробуй выкрутись. Согласишься со мной, и пропала твоя игра в своего парня, а не согласишься – твой начальник тебя живьем съест, может даже буквально. Он же лорд Ванька «Надутые Щеки», он не стерпит даже от подчиненного, даже если спектакль им и придуман».

Актуарий вздохнул, чуть сощурил глаза, потер лоб и сказал:

— Мы теряем время, его не так и много.

«Ушел»! - я дал себе затрещину. Мысленно. Дома дам настоящую, - «Доигрался, дурень, как теперь про письмо узнать»?

— Девушка мертва, у нас с вами есть неделя, две не больше. Вы говорили, что ее отравили. Объясните.

—  Я не осмотрел тело, я не съездил в морг, ведь там нечего делать, никто не исследовал жидкость в кружках – вы хотите, чтобы я гадал?

— У нас нет иного выхода, исходите из того, что есть.

— Тогда только кружки. Следов борьбы нет, крови нет. Девушка пила чай, потом прилегла и больше не встала.

— Похоже на то, что вы правы.

— Бог с ним с телом, почему не обследовали жидкости в кружках? – не выдержал я маразма ситуации.

— Пути господни неисповедимы, - усмехнулся актуарий.

— Да пошел ты, - пробурчал я.

За окном пролетела еще одна ворона. Чего разлетались, то?

— Кто мог желать смерти просвещенной, как считаете? – спросил хозяин кабинета.

— Мало ли фанатиков, - ответил я.

— Вы удивитесь, Рудник, их действительно мало, не более тысячной доли процента от населения нашей страны. В остальном мире показатель плюс минус одинаков. Такие выводы сделал наш аналитический отдел.

Он увидел мое выражение лица и сказал:

— Мы не церковь и не кружок апологетов веры. Приход – организация под стать вашим государствам…

«Вашим»?

… структурированная, со своей иерархией и функциями. Нами руководят божественные всезнающие сущности, равных по мощи, которым нет. Приходится соответствовать. Так, что Вы думаете, кто мог хотеть ее убить?

— Я правда не знаю, Клим Вячеславович. Но и вопрос то главный не в этом!

— Поясните.

— Кто угодно мог хотеть ее смерти. Две тысячи человек не так уж и мало, ведь все они живут в столице, раз уж здесь их главный враг, и то, что девчонка - просвещенная не означает, что у нее нет завистников в бытовом человеческом плане. Может она парня у кого увела?

— Исключено.

— Да, вот не уверен, Вы сами сказали, ваше благородие – дело чрезвычайное.

«Только, если вы не водите меня за нос – черти приходские».

— Продолжайте, комиссар, - попросил он, и я услышал в голосе заинтересованность.

— На мой вкус, главный вопрос не в том, кто хотел ее убить, а в том, как она оказалась в квартире, больше похожей на свинарник? Просвещенная, звезда, любимица всех верующих. Я видел такую по телевизору – она же принцесса во плоти, как из сказки. Принцесса, а не золушка.

— Соглашусь, интересный вопрос.

Еще одна, да что ты будешь делать, гнездо у них тут, что ли?

— Соглашусь, интересный вопрос, но ни ответить на него не подискутировать о нем уже не смогу, наше время на сегодня закончилось.

— Как это, - удивился я, - день только начался.

— Я актуарий, у меня есть обязанности, которые нужно исполнять. Вас ждет машина внизу, Сергей Борисович.

— Надеюсь не тот ехидный шкет.

Я вспомнил его. И его и его жену - смешные провинциалы в большом городе, и вот что выросло! Дрянное время, дрянные люди.

— Нет, нет, - ответил актуарий улыбаясь. Что-то он с этим зачастил. – Виктор мой водитель, я его никому не отдам, привык, знаете ли. Вас отвезет другой человек.

— Хорошо.

— Уж будьте уверены.

***

Минус первый этаж Прихода отводился под технические помещения. В нем же располагался и гараж, и комната отдыха для водителей. Машин в гараже всего с десяток, и то одна, то другая, находились в ремонте, поэтому водителей только шесть человек.

Я любил наш гараж, нашу комнату и парней. Они, в отличие от служащих сверху вполне обычные ребята, половина еще из тех времен, когда возили партийцев и членов комитета, другие пришли уже после всего. Но и они не были верующими лизоблюдами, не распинались о величие лорда и о чудной судьбе человечества под предводительством сияющего божества. Наоборот, некоторые, те кто по буйнее да без семей, иногда ехидничали и даже шутили и про сотрудников Прихода и даже про Лорда. Странно, но про моего начальника шутить не любили, только называли чекистом и все.

Меня закрепили за актуарием сразу, как я вернулся в гараж, и с тех пор, на протяжении трех лет, я возил только его. Не то, чтобы я жаловался. Только вот уж больно он молчаливый, а я так не любил молчания. Дома мы постоянно болтали и я, и жена, и сынишка, уж он то вообще - электромагнитола, не замолкал ни на минуту. И вроде, чего еще – отдыхай от шума на работе с тихим, незакидонистым начальником, но все-таки что-то не то, как-то не так.

Сашка Брагин, который несмотря на фамилию, не пил вообще, рассказывал время от времени, что его «пассажир», любил повторять:

— Ты, говорит, Сашка, ползаешь там, где-то у себя внизу, с остальными такими же, а мы сверху, —он про этажи что ли? - Не ползаем, мы парим.

— Главное, что не падаете, говорю, - смеется Сашка. И все смеются в ответ.

А я знаю - он так не говорит и не скажет никогда. Сотрудник Прихода не партиец – может не простить. Я думаю партийцы, как иногда с усмешкой или даже с презрением называли старых пассажиров мои товарищи, лучше в десятеро, нет, в тысячу раз. Все же партия, вбирала в себя только хороших людей. Я в это верил.

Коля Буянов сидит всегда напротив, там кресло удобное с подлокотниками. Он старше нас всех и при первой же встрече сказал, что это его трон и он не пустит на него никого.

Ему везти сегодня комиссара Рудника.

— Что там, Рудник, Витя? – спросил Коля, - Все такой же крутой милиционер, как и раньше?

— Если бы, - отвечаю со вздохом, - Постарел и поплохел. Во всем.

— Время - жестокая сука, - крикнул Сашка.

Я скривился – «Его грязный язык не к месту всегда».

— С возрастом, паря, все больше начинаешь думать, как помягче сесть и получше поесть, - сказал Коля со своего кресла.

Брагин окинул и его самого и его «трон» нарочито внимательным взглядом и усмехнулся:

— А, то! Тебе ли не знать, старик.

Буянов кинул в него полупустой пачкой сигарет, а тот со смехом поймал, вытряхнул сигарету и закурил.

Я развернулся на своей скамейке, лег, подложил под голову руку и прикрыл глаза.

«Как будто ничего не случилось, как будто все еще 1960 год».

***

Стартовый стол дрожал и вибрировал. Невероятная мощь, которую обуздал человек, готовилась вырваться наружу, но не для того, чтобы в ярости поверженного и чудом высвободившегося хищника рвать металл и сжигать плоть, а для того, чтобы забросить на орбиту многотонную махину ракеты и одного единственного человека на борту.

— Что там, Лешка?

— Все хорошо, готов к старту!

— Внимание. Предстартовая готовность десять секунд, - раздался над космодромом хриплый голос из динамиков. -Десять, девять, восемь.

Космодром и его окрестности располагались на огромной территории, столбы с динамиками стояли далеко друг от друга, от чего, когда на одном динамике оповещение уже звучало на другом только-только начиналось. В конце концов сообщения начавшиеся, заканчивающиеся и те, что звучали в середине своей длины, смешивались меж собой в какофонию, из которой трудно было что-либо разобрать. Но, ничего страшного, отсчет дублировался на каждом мониторе ЦУПа, и на большом экране, и на дисплее в кабине.

— Пять, четыре, три.

Клубы серого, плотного дыма окутали металлические опоры. Вибрация усилилась.

— Две, одна.

— Поехали! – прозвучал голос космонавта.

— Старт.

Ракета дрогнула, опорные рамы отошли в сторону, пламя взметнулось, заревело и стальная игла рванула в высь.

На фоне безоблачного неба и ослепительного солнца на пути к зениту, ракета была похожа на проблеск, отразившийся от зеркала луч, случайно попавшийся на глаза. Расстояние от земли увеличивалось и обводы все больше расплывались, будто растворяясь в бледно-голубом океане. Оставались буквально считанные минуты, до того, как свершится поистине самое главное событие в истории человечества.

И оно свершается.

Свет на секунду гаснет, как будто засыпаешь, всего на мгновение, а потом просыпаешься, будто теряешь сознание на секунду. Потом взрыв - фейерверк из стали и топлива брызгами во все стороны, а за ним гул - невыносимый, всепронзающий, оглушительный гул. Звук от взрыва ракеты, как хлопок шутихи, увяз в этом гуле, его никто не услышал. Но, гул слышали все за многие километры от космодрома. Так гудел воздух, когда его заставили расступиться несколько миллионов тонн живого веса.

Галлюцинация, отравление, предсмертные видения – да все что угодно, только бы не правда.

Гора, или даже целый остров в воздухе. Фаланги пальцев, папиллярные линии, волоски как толстые деревья в дубовой роще и глаз, огромный глаз в обрамлении обычного человеческого века, красные линии капилляров, цветная радужка, зрачок – все, как у людей, вот только размером в четверть небосвода.

Колосс явил себя человечеству, возвещая о том, что оно более не вершина эволюции.

***

Однажды в детстве, мы с женой, тогда еще конечно же только будущей, лежали в куче сена у деда в избе на чердаке и смотрели на звезды через широкое окно с распахнутыми ставнями. Я болтал всякое о планетах, метеорах, галактиках. Пытался произвести впечатление, а она сказала, что мне нужно стать писателем, писать книжки – хорошо бы получалось.

Наверное, как-то так написал бы. Книгодеи любят как-то вот так писать. Возвышенно.

«Что, если бы ничего не случилось, как будто все еще 1960 год»?

Пока мечтал – отлежал руку. Пришлось открыть глаза, подняться и сесть.

— А где Буянов? – спросил я Сашку.

— Вышел куда-то, - буркнул тот, не отрываясь от разворота своей любимой газеты «Спорт».

Я встал, потянулся, огляделся и решил поискать товарища. Начальник просил подсобить – проследить, чтобы Рудника посадили в машину и отвезли в участок. Не ладят они друг с другом, вряд ли будут долго в кабинете шушукаться.

В комнате Буянова не было, за перегородкой в раздевалке тоже. Зашел в закуток, где в конце коридора за облупившейся деревянной дверью скрывался умывальник, а за ним унитаз. Постучал:

— Выходи, Николай. Засосет!

Тишина.

Странно, куда он делся – до обеда еще далеко.

Выглянул в коридор – никого, прошелся туда-сюда. Поднялся выше, спросил у охраны:

— Да, пробегал. Не знаю куда.

Ничего не понимаю, вот сейчас Рудник выйдет, а его нет, что тогда? Этак Сергей Борисович, всех тут своим пё1резрением отравит.

— Вон он твой потеряшка, - сказал охранник.

— Ты чего здесь? - удивился Буянов.

— Тебя потерял.

— Да? Что так вдруг, - он посмотрел на меня как-то уж очень пристально, - Аа! Пассажиру обещал, да?

Коля с размаху саданул мне по плечу, чуть не выбил – зараза! И улыбаясь во весь рот, продолжил:

— Чекисту нельзя отказывать – сгноит!

Я на мгновение впал в ступор от такой несуразицы. С чего это Коля вдруг лихим задирой стал? Посмотрел со страхом на охранника, но тот, к счастью, никак не отреагировал, может не слышал?

— Ну ты это, пойдем, - сказал я. Даже язык заплетаться стал, - А, то действительно, того этого.

***

Молчит. Хорошо.

Седина из-под черной кожаной кепки, взгляд карих глаз с прищуром не отрывается от дороги, щека в морщинах.

«Вот, что значит старость», - подумал я, поуютнее устраиваясь на сидении, - «Никаких тебе глупых, щенячьих выкриков, ни паскудных детских обид. Степенность, продуманность, уважительное молчание».

Найду убийцу, накопаю на актуария компромат и, чем черт не шутит, устроюсь в Приход. Вот этого возьму себе в водители, чтобы молчал и не мешал думать.

Что за спектакль устроил Краснов? Вспомнил о славном прошлом? Почему какой-то актуарий – самоходный писака-архивариус, не более, занимается поиском убийцы будущего божьего сосуда? Как вообще могли убить просвещенную, должна же быть у нее охрана, ну хоть пара мордоворотов на хвосте. И если уж на то пошло, что вообще, спаси господь, значит – божий сосуд?

Я понимаю, Приход со всех сторон штука загадочная, но уж больно у них все не по-людски. Как у демона в заднице: темно и странно.

Я поправил шляпу, открыл глаза и успел заметить, как шофер быстро отвел взгляд от зеркала.

«По-людски – это вот так, когда даже у старика зудит от любопытства».

В окне заметил березки в поле за отбойником. Желтые уже. Вроде август, а желтые. Время летит быстро, незаметно, и стареем быстро, и я и этот любопытный с сединой. И Матушка. Как она там?

«Надо что-то делать и с письмом, и с писателем, и с этим убогим делом», - мелькнула горькая мысль, отозвалась тупой болью в боку.

«Уж больно странная цепь событий: убийство, Лорд, актуарий, письмо. Письмо, актуарий, Лорд, убийство. Убийство…»

Я поерзал и вытер испарину со лба – жарко что-то в салоне.

«Лорд, убийство. А было ли вообще убийство?», - вдруг подумалось мне. – «Какая-то несуразица вокруг дела. На труп не смотри – нельзя. В морг труп – нельзя. Орудие убийства осмотреть в лабораторию сдать – опять нельзя. Я всезнающий Лорд, все про всех знаю, и про труп знаю, но тебе не скажу. И дурачку в плаще не скажу. Ха-ха, вот так вот у нас все таинственно запутано в нашей шарашке – покупайте билеты в первый ряд со скидкой».

— Они меня за идиота держат, - прошептал я. Не выдержал.

Снова взгляд в зеркале. Только не открывай рот, пожалуйста.

«За дурачка принимают, за нос водят, причем оба сразу, а не только Лорд.  Только зачем?», - вновь погрузился я в свои мысли, - «Если предположить, что письмо написал не актуарий, а кто-то еще, к примеру, агент пресловутого тайного сопротивления, тогда получается, что сопротивление на самом деле существует. И его члены не профессора, не физики-ядерщики, не чудом сохранившаяся армия или идеологи марксизма-коммунизма, а судя по тексту, религиозные фанатики.

И в правду, кто еще будет яростно сопротивляться Антихристу, если не люди, уверенные в том, что истинный бог существует и еще не явил себя человечеству. Только такие упоротые и могут. По себе знаю.

«Да не дергайся ты, - вдруг вспомнились слова актуария, - не тот бог, которого ты так любишь и так почитаешь»

А чего это он, так обо мне? Откуда дровишки?

А может быть, меня считают частью подполья? Думают я террорист-инаковерец. Решили сыграть: меня захомутать, а пока я мечусь из стороны в сторону, и других прихватить, что на волны сплывутся»?

Если все так, то на письмо отвечать ни в коем случае нельзя, если правда есть сопротивление, значит надежда еще жива.

Вот только матушка как же тогда? Не знаю.

Машина вдруг замедлила ход, затем совсем остановилась.

— Что там?  - спросил я.

— Какие-то работы на дороге, милсдарь. Сейчас узнаю.

Водитель поставил Чайку на ручник и вышел. Я видел, как он подошел к людям в желтых жилетах, они расставляли ограждения на проезжей части, как он что-то эмоционально говорил, время от времени указывая рукой на машину, как ему отвечал один из людей, пожимал плечами и все время поправлял каску. Наконец шофер махнул рукой, развернулся и пошел обратно. Но не успел сделать и шага, как стоявший справа рабочий одним быстрым и четким ударом по затылку уложил шофера на асфальт. В мою сторону двинулись несколько крепких ребят.

Я оглянулся по сторонам: дорога, поле, поле, дорога. Не стоит даже дергаться. Подоткнул ворот курточки, поправил шляпу и стал ждать.

Открылись двери, с головы скинули шляпу, я даже что-то огрызнулся в ответ, а вместо нее натянули какую-то ткань. По всем правилам – такую плотную, что сразу стало очень темно. Меня прижали головой к спинке водительского сидения, довольно сильно и довольно грубо. Завели руки за спину и чем-то связали.

Автомобиль чуть просел, пассажиров заметно прибавилось.

— Вот мы и встретились, комиссар, - сказал кто-то справа от меня.

— Одни проклятые идиоты вокруг, Господи! За что? – пробурчал я в ответ и мысленно прикрыл лицо рукой.

***

Стар я стал для таких приключений. Едем уже минут тридцать - все молчат. Нет, я бы и сам радовался молчанию, если бы с комфортом сидел, а не ютился на краешке пытаясь сильно не перегибать руки. Кисти затекли, каждый поворот отзывался болью в запястьях. Каждая кочка и неровность вжимали головой в спинку водителя. Тряпку, которую мне натянули на голову, похоже никогда не стирали.

Все, решил! Если злоключения закончатся чем-то лучшим чем моей смертью – уволюсь. Уйду на пенсию, хватит с меня. Пусть Гришка рулит в отделении, он давно хотел и давно готов, а я, старый хрыч, все никак не сдохну, да чтоб вас разорвало:

— Да едь ты нормально, мудила! – закричал я в гневе, когда очередной раз проехался физиономией по сидению.

— Поговори мне еще, хрен дряхлый, - пробасили в ответ.

— Кирилл, будь добр, веди аккуратнее, - сказал тот, кто сидел справа, - Мы обещали шефу доставить господина комиссара в целостности и сохранности.

— Хорошо, - ответил водитель, но так, что сразу стало понятно, он не собирается выполнять обещание.

Прошло еще около часа, когда автомобиль наконец-то остановился. Меня подняли и вывели из салона. Придерживаемый с обеих сторон я доковылял до места назначения. Меня усадили на жесткий стул, стянули маску, но рук не освободили.

Впереди за столом кто-то сидел, какая-то тень, яркий свет лампы, направленной прямо на меня, не давал рассмотреть детали.

— Никогда не был с этой стороны, - сказал я.

— Все бывает в первый раз, комиссар, - ответили мне.

Интересно, реакция есть. Посмотрим, можно ли играть по моим правилам?

— Ваше благородие, - начал я, - Надеюсь Вы в курсе, что выкрали меня из автомобиля Прихода?

Пас.

— Что с того, комиссар?

Обходим первого защитника.

— Просто мне немножко боязно. За Вас и ваших коллег, вашеблагородие.

Второго.

— Вы угрожаете?

— Конечно, нет! Бог с вами. Мне боязно, потому что я даже представить себе не мог раньше, кто это такой, вернее, что это такое – Лорд Ивани Таи. Конечно, я видел  трансляцию из центрального комитета, но Боже мой, то, что я увидел воочию уму не постижимо.

Удар.

— Он монстр, не так ли?

ГОЛ!

— Да!

— Что с того, комиссар?

Вне игры…

Тень потянулась от тени, щелкнул тумблер, и лампа погасла, еще щелчок и зажегся светильник где-то под потолком. Я хотел протереть глаза, забыл о связанных руках, от чего задергался на стуле в разные стороны – жалкая картина должно быть.

Неудивительно, что незнакомец за столом усмехнулся, широко так, с чувством. Хотя, если присмотреться, не такой уж и незнакомец этот неопрятный мужик с щетиной и гнилыми зубами.

— Евсеев?

— Он самый, комиссар, он самый.

Поднялся.

Такая же неопрятная, отталкивающая фигура, как и лицо. Грязная куртка в каких-то бурых пятнах.

«Кровь у него там, что ли», - почудилось мне.

Из-под куртки торчит ворот теплой вязаной кофты, а на шее толстая золотая цепочка.

«Эталонная гнида», - подумал я с некоторым восхищением.

Он подошел ко мне, схватил своей волосатой пятерней за щеку и подергал.

«Урод вонючий, пристрелю скотину!»

— Ты думал, что засадил меня? На всю жизнь, да? – он наклонился ближе, и когда заговорил опять, гнилостный запах его зубов проник мне прямо в нос, а оттуда, как будто, растекся по всему телу.

— Думал, да? А оно вон как оказалось. Я на свободе и снова на коне. Все это, - он обвел помещение, странный жест, на мой вкус, - Мое!

— У меня квартира больше твоей каморки, - процедил я сквозь зубы.

«Уйди подальше, чтоб тебя черти съели, хватит на меня дышать»!

Удар. Голова дергается. Челюсть не сломал – хорошо, но щеку прикусил, чтоб тебя.

Сплюнул кровавые слюни на пол.

— Ты должен быть мне благодарен, - продолжил Евсеев. – Я не убил тебя, не покалечил и даже не собираюсь.

— Спасибо, мать твою, - сплюнул еще раз.

— Пожалуйста.

Я прикрыл глаза, перевел дух. Надо собраться. Ох, и стар я стал.

— Значит, нет никакого сопротивления? – спросил я, - Нет никаких не смирившихся?

— Отчего же? За дверью, моя община, моя паства. Я их пастух и духовный лидер.

«Меня сейчас вырвет».

— Евсеев! Как тебя угораздило?

Второй тайм. Команды сменили состав. Мяч разыгран.

Часть 3 - Актуарий Прихода (часть 3)

Теперь такого желания нет и в помине. Теперь все по-другому.  Стекло мой верный защитник.

— Скоро будем, милсдарь, - сказал я пассажиру. Тот никак не отреагировал.

Узкое, угловатое лицо в зеркале заднего вида напоминало статую или профиль индейского вождя, какой я видел в витрине музея народностей мира несколько лет назад. Серые глаза внушали робость, даже если не смотрели на тебя, а уж когда обращали внимание, хотелось ударить наотмашь и бежать со всех ног.

Три года уже вожу, а все никак не привыкну: к раздражающему молчанию, к неподвижной фигуре, к равнодушию в глазах. Как можно быть равнодушным, когда видишь все это безобразие? Мужики в гараже болтают, что - чекист. Бывший конечно, они все теперь бывшие. Все, как один – предатели. Пусть болтают - я молчу. У меня сынишка дома ждет, когда вернусь, когда подкину, посажу на коленки и поглажу по белобрысой голове. Жена может испекла чего. Чекист, значит чекист. Времена такие, каждый крутится, как может.

Черный автомобиль свернул с проспекта, проехал по пустынному проезду и повернул во двор.

— Прибыли, милсдарь.

Начальник уже взял в руки кожаный портфель и потянулся к ручке двери. Он никогда не ждал, что я открою, и никогда не просил. Другие раньше, все сколько их было, даже не шелохнулись бы, а если я чуть замешкался, смотрели на меня недоуменно. И странным мне всегда казалось такое поведение. Все же люди советские, а гляди-ка, словно буржуа клятые сидят и ждут. Этот не такой. Чекист! Что там у них в голове у чекистов, кто разберет.

***

Я не уверен, можно ли даже думать так в его присутствии, но как же раздражает этот супчик у окна.

В комнате темно, окно маленькое - смотрит на обшарпанную стену подъезда, а слева высокий старый тополь. Ветки лезут во все стороны, закрывают последний просвет, солнце садится и в квартире темно, как в подвале.

Боже, почему этот тип не возьмет один из двух дрянных табуретов у стола и не сядет где-нибудь в углу. Тогда бы света стало гораздо больше, и я смог хоть что-нибудь рассмотреть.

В глубине комнаты у другой стены кровать с балдахином. Пыльная ткань скроена из цветастых лоскутков. Пятна с разводами, гнилые нитки тут и там. Как под этим можно спать?

Из-под балдахина свисает тонкая рука. Синюшный оттенок кожи, длинные ухоженные ногти и ни одной мозолинки. Запястье опоясывает татуировка из пляшущих и изгибающихся не букв и не цифр – знаков, и эти знаки танцуют на руке, без шуток, они движутся на коже, как на экране. Просвещенная свалилась на мою голову. Что ты здесь делаешь - дамочка с разукрашенными коготками, среди пыли и гнилой нищеты? Некому ответить. Спящей на кровати под цветастым балдахином уже все равно, что над ней – кружева воздушные или замызганная тряпка.

«Может кто-то пригласил ее на ужин при свечах»? – ухмыльнулся я про себя, - «Ага, а на столе лишь две кружки с чаем, да пыль».

В дверь постучали, стоявший у окна резко обернулся и пристально посмотрел на меня. Я с трудом подавил желание скривиться от отвращения.

«Актуарий, кто же еще» – подумал я. Если только не убийца решил вернуться, тогда он должен быть чокнутым на всю голову. С другой стороны, никто другой кроме умалишенного не мог убить просвещенную деваху. Гори они все в аду и эти и просвещённые и чокнутый псих, прикончивший почти подростка, и актуарий вместе с ними.

Я в два широких шага оказался у двери. Никого не могло быть за ней кроме актуария, но старая, въевшаяся привычка заставила чуть сместить тело ближе к стене и, наклонившись, посмотреть в зрачок.

— Заходи, ваше благородие, - сказал я, даже не посмотрев на посетителя. Насмотрелся уже в зрачок на его ненавистную рожу.

- Добрый день, - сказал человек среднего роста с хищными чертами узкого лица, орлиным носом и проницательным взглядом серых глаз.

— Какой уж там, - проворчал я негромко в ответ.

— Актуарий! Вы наконец здесь, - вступил в разговор до сих пор молчавший супчик у окна, и как только зазвучал негромкий, но отчетливо слышимый голос, отвращение сменилось страхом. Так, наверное, чувствует себя заяц перед волком, нет перед стаей волков, а позади стена, высокая гладкая, не зацепиться, стена – не допрыгнуть до края, как не старайся.

Голос прокатился по углам комнаты, то затухая, то вновь становясь громче, как будто балуясь, как будто нет никаких законов физики, и впился прямо в уши и звучал долго не переставая, а затем с громким протяжным эхом затих.

Дрожь прошлась по всему телу, я хотел было прикрыть уши руками, но справился с позорным желанием. Актуарий же стоял, как раньше чуть наклонив голову, его поза никак не изменилась. Затем он склонился еще ниже, выпрямился, и глядя прямо в глаза долговязой фигуре в старомодном сюртуке, произнес:

— Вы звали, мой лорд. Я пришел.

— Да, да, хорошо, очень хорошо, - ответил он голосом чванливого манерного доходяги. Так говорили всякие бароны и прочие в бантиках и лосинах из старых фильмов про Европу времен какого-то там Карла.

Он глянул на меня, мне показалось с ехидцей, и сел на табурет закинув ногу на ногу. Спина, прямая как палка, не желала сгибаться и сутулиться, и давалось такое положение лорду в старомодном сюртуке удивительно легко.

Лорд сидел на своем табурете казалось уже несколько минут. Он положил на ногу трость и время от времени перекатывал ее от коленки к поясу, придерживая за маленький, прямо крошечный череп в набалдашнике. Череп не сверкал полированной сталью, не отсвечивал янтарными боками, просто кость, иссушенная временем кость с желтоватыми пятнами и волнистыми швами между долями.

— Что вы можете сказать о том, что здесь увидели, комиссар? - Спросил он вдруг. Теперь его голос стал вкрадчивым и глубоким, - Записывайте, актуарий, - бросил он в сторону человека с кожаным портфелем.

Я оглядел комнату еще раз, остановился взглядом на хорошенькой когда-то ручке и ответил:

— Здесь произошло убийство, несомненно. Скорее всего яд в одной из кружек на столе.

— Вот как, - приподнял тот брови в этакой наигранной театральной манере, - Почему не самоубийство?

— Я простой служивый, я не очень сведущ в делах веры, - с опаской посмотрел на сидящего на табурете, - Но я хорошо знаю свое дело. На столе две кружки и в них чуть больше половины… чая, судя по запаху. Вряд ли дамочка на кровати пила из обеих и не допила из каждой поровну. Думаю, ее собеседник, а здесь второй табурет недалеко от стола, тоже не вдруг решил уйти, одновременно с девчонкой, неожиданно захотевшей прилечь.

— У вас все, комиссар?

— Нет. Девочка, если я правильно понял, просвещённая?

— Верно, - ответил долговязый. Казалось его заинтересовал разговор, он даже забыл про свою игру с черепом и наклонился в мою сторону. – Но, что с того?

— Я не сведущ в делах веры, - повторил я, — Вот только, просвещённые, они же будущие святые? Сосуды божие во плоти, зачем, таким как она совершать самоубийство, если ее мечта вот-вот должна сбыться?

- Очень хорошо, комиссар, очень хорошо, - улыбнулся лорд неожиданно нежно. Я с удивлением наблюдал происходящие с его лицом метаморфозы – оно стало женственнее, черты смягчились и округлились, губы стали пышнее и даже их уголки поднимались совсем по-другому. Голос вновь поменял тембр и теперь был успокаивающим, обволакивающим, наполненным поддержкой и пониманием.

Я испугался. Честно, я испытывал самый сильный страх в своей жизни, а тот (или та) продолжал.

— Вы говорили, что не знаете веры, но ваши познания очень глубоки. Хорошо, - голос снова менялся. От женского к мужскому, от сопрано к тенору и даже басу, от поддержки и участия к повелительным ноткам. -  Естественно, Приходу известны и причины произошедшего, и виновник богохульства, и то, как именно совершено преступление, но мы в милости своей, дозволяем человеческому роду найти преступника. Доказать свою преданность и подтвердить веру.

Актуарий отложил ручку, поднял взгляд от исписанного листа, и посмотрел на фигуру в сюртуке на табурете.

— Каким образом, мой Лорд?

Легкий порыв ветра, секундное замешательство, а сюртук уже не сидит, а стоит рядом с орлиным носом и серыми глазами.

— Найдите его, - шипит как змея, - Ты и ты.

В другой момент он уже рядом со мной, его глаза напротив и в них пустота. Нет, правда, я старый человек, видел многое в жизни: упоротых наркоманов и жестоких убийц, парочку маньяков даже довелось, но вот такую пустоту вижу впервые. Словно передо мной кукла, ни человек, ни животное, ни даже, господи прости, божественная сущность. Что-то неживое. Не мертвое, но и не живое. Оно не жило никогда.

Я отпрянул, оступился и чуть не упал. Со стороны, наверное, выглядело забавно – грузный старик с тяжелым взглядом и вдруг шарахается от долговязого задохлика.  Будь я на месте лорда, не уверен, что сдержал бы усмешку – ехидную, злую, уничижительную.

На его лице не дрогнул ни один мускул. Он даже не моргнул. Холодный взгляд, бесстрастное выражение лица.

— Найдите его. Приведите ко мне, и я накажу его.

***

Сегодня внутри, за стеклом, также неуютно, как снаружи. Один молчаливый угрюмый пассажир – куда не шло, но, когда их уже двое.

Сергея Борисовича я узнал сразу же, как только он сел на заднее сидение. Десять лет назад, мы с женой только-только переехали в большой город, и Рудник нам очень помог. Лейтенант милиции – суровый мужик средних лет, а мы с женой наивные деревенщины, впервые увидевшие столицу. Конечно же, пока мы с открытыми ртами бродили по вокзалу, нас успели обокрасть. Не то чтобы кражи обычное дело, но оставлять багаж на скамейке в зале ожидания все же не стоило. В то время как мы, задрав головы, гуляли по широким купольным залам, расписанным один другого лучше, багаж ушел. Ушел так хорошо, что нам оставалось в растерянности озираться и надеяться хоть на чью-нибудь помощь.

Сергей Борисович не посрамил родную милицию - багаж нашелся и вор вместе с ним. Что там с вором сделали я не стал узнавать, а багажу очень обрадовался. В тот день из меня выдуло часть наивной уверенности в непогрешимости вообще всех советских людей, выпестованную на клубных занятиях по полит. просвещению, но на освободившейся жилплощади прочно поселилась убежденность, что уж государственные-то люди не подведут. Никогда.

Потом, много позже, комиссар Рудник стал считай, что легендой, как Дядя Степа, только для взрослых. Его фамилия не сходила с первых страниц газет: «Рудник поймал похитителя картин!», «Злостный мошенник разоблачен», «Никакому преступнику не скрыться от нашего Рудника» и все в таком же духе. Так продолжалось пару лет, пока не стихло, и вот в машине рядом со мной сидит живая легенда, мой личный спаситель и герой – Сергей Борисович Рудник.

Не знаю, что на меня нашло - может воспоминания о наивной юности, может невысказанная вовремя благодарность, а может просто нельзя всегда быть настороже и не лопухнуться однажды, вот как сейчас. Как только за начальником в салон забрался второй пассажир, я не сдержался и в нарушении всех правил, воскликнул:

— Ба! Сергей Борисович, Вы ли это?

На меня посмотрели сначала в недоумении, затем с раздражением, а потом он просто отвернулся к окну и пробормотал чуть слышно что-то вроде: «Одни проклятые идиоты вокруг, Господи! За что»?

Мой начальник выглядел бесстрастно, как и обычно.  Казалось его нисколько не тронула развернувшаяся в салоне глупая сцена. Он лишь сказал:

— Нам нужно отвезти комиссара домой, друг мой, - он повернулся к Руднику, - Уже поздно, продолжим завтра.

Тот, не оборачиваясь, пробормотал еле слышно адрес.

Я услышал, завелся и тронулся – все почти машинально, как будто кто за веревочки дергал.

За покатым лобовым стеклом тянулся серый с черными проплешинами заплаток асфальт, мимо проезжали редкие автомобили. Прохожие, несмотря на солнце, светившее весь день, к вечеру кутались в плащи и куртки.

Холодный нынче в август. Странный. Как и все вокруг – странное. Гадкое время и люди гадкие. Я не удивлюсь, если в воздухе найдут яд или еще какую пакость, которая разъедает людей, делает их злыми, завистливыми, безучастными.

Всю дорогу я бросал быстрые взгляды на зеркало заднего вида, и никак не мог понять, как могли бульдожьи щеки со старческими пятнами, брезгливое раздражение на лице, мутные безжизненные глаза принадлежать герою. Что с Вами сделало гадкое время, Сергей Борисович?

Начальник вдруг заговорил, и мне не пришлось всю дорогу решать загадку превращения кумира в обрюзгшего сварливого старикана.

— Вы так и будете молчать, Рудник?

— Не понимаю, о чем вы, ваше благородие, - комиссар продолжал смотреть в окно так пристально, будто надеялся что-то отыскать среди мелькающих деревьев вдоль дороги. Только его губы сильнее сжались, раздув и так пышный подбородок.

— Полно же, сударь – глупо вести себя, как обиженная на неверного кавалера девица.

Рудник вскинулся и резко развернулся к соседу. На его щеках разливался багрянец гнева. Он уже открывал рот, видимо готовый ответить со всей своей яростью, но не успел – его перебили.

— Уже лучше, Сергей Борисович, - усмешка исчезла с лица начальника так же стремительно, как появилась, - Наши с вами чувства взаимны. Будьте уверены, мой водитель тоже не любит меня, как, впрочем, и Вас начиная с сегодня.

Комиссар впился взглядом в мою спину. Сразу стало как-то неуютно.

— Но это не имеет никакого значения, - продолжил начальник, - Мы с Вами теперь в одной лодке - Лорд высказался более чем ясно. Как вы собираетесь искать преступника?

Снова взгляд в спину, затем на соседа. В его глазах мне почудилось недоумение и осуждение. Наверное, он не хотел, чтобы я стал свидетелем разговора.

- Бросьте, комиссар. В поездках пройдет много времени, переговоры придется вести и здесь -в салоне. У вас есть автомобиль, Рудник?

Комиссар покачал головой.

— То-то и оно, а у меня есть, но я не могу водить, - начальник усмехнулся, и я окончательно понял – случилось что-то совсем уж из ряда вон, потому что дальше последовало что-то вроде попытки пошутить, - Религия не позволяет.

Сергей Борисович мгновение смотрел в лицо собеседнику, затем откинулся на сидение и закрыл глаза. Он просидел так около минуты, я успел свернуть с площади на проспект, который пронизывал почти всю западную часть города и теперь оставалось только ехать по прямой минут пять шесть.

— Хорошо. Ваша взяла, ваше благородие, - сказал он после долгого молчания.

Это его «вашеблагородие». Я не услышал в нем уважения, зато плохо скрытой издевки – хоть отбавляй. Мне даже как-то обидно стало. Начальник все-таки, а к нему так, не по-доброму.

— Ваша взяла, ваше благородие. Я стар, и бояться мне вроде уже нечего, да я и не боялся раньше никогда, а теперь вот отчего-то боюсь. Ваш лорд нагнал на меня жути.

— Лорд Ивани, божественный наместник Его Святейшества на нашей земле. Он милостив и мудр. Он внушает благоговение, а не страх.

— Да, конечно, все так, - с раздражением ответил Рудник, - по-другому и быть не может.

Он вдруг наклонился ближе к начальнику схватил его за отворот плаща, и почти ему в лицо сказал:

— Вы люди Прихода все такие правильные, благоверные. Только не думай, Клим Вячеславович, что я не знаю кем ты был раньше, до всей дьявольской канители. Чем занимался. Мы люди закона немножечко тоже посвящены во всякие важные государственные тайны. А теперь вы вот как устроились, ваше благородие, хорошо же, ничего не скажешь.

Я думал начальник ударит старого хрыча, бывшего когда-то лучшим милиционером города, я, наверное, ударил бы, но серые глаза смотрели все так же безучастно. Фигура его застыла без движения, но не скованная страхом, а как-бы в вежливом ожидании, когда старик наконец успокоится, выговорится.

И тот успокоился, боязливо зыркнул и убрал руку от воротника.

— Вы же понимаете, Сергей Борисович, что убийство просвещенной совсем нерядовое событие. Оно безусловно повлечет за собой реакцию, и на сколько сильной будет реакция – зависит только от нас с вами.

Я даже присвистнул мысленно: посвященная, убийство. Вот, что он имел в виду!

— Я как никто другой понимаю, - ответил комиссар, —Ваше «событие» случилось в моем городе. Как будто нет других проблем, Боже мой! Мусорская чуйка говорит мне, что дело непросто не рядовое, как вы изволили выразиться, ваше благородие, а еще и воняет, будто трехдневная рыба на солнце. Непростое дело, и закончится непросто, ох непросто.

Он замолчал, и больше никто не заговорил до конца пути.

Я крутил баранку и думал, что, несмотря на паршивое время несмотря на то, что нет никакой уверенности в завтрашнем, дне, и человек – скотинка этакая, ко всему привыкает, но нет же, смотри-ка, все еще чему-то да удивляется. Все еще заботит его что-то иное, нежели просто выживание.

Я все думал, отчего начальник такой самоуверенный, бесчувственный засранец? Ну точно – чекист поганый.

Да, будешь тут бесчувственным, если встретишься с подобной тварью, как Лорд Ивани, чаще чем один раз. Мне одного раза вполне хватило.

Лорд Ивани Таи. Лорд Ванька – так его назвал паренек лет шести, который стоял рядом со мной.

Молодая женщина – видимо мать, вскрикнула и со слезами на глазах прикрыла парнишке рот. На всякий случай. Она, конечно, не знала, тогда, стоя с сыном в толпе в центральном универмаге у огромного экрана, растянутого над галереей, как все обернется, не могла знать, но инстинктивно сделала единственно верное. Не стоит кому бы то ни было, даже ребенку, с пренебрежением относится к сиятельному лорду Ивани Таи, божественному воплощению и всеблагому наместнику Его, властителю территории бывших Советов. Одному из двенадцати тварей, спустившихся с небес за сорок лет до начала третьего тысячелетия.

***

В квартире, конечно, тишина. Нечему в ней шуметь. Массивный короб с округлыми обводами из лакированной древесины и решетчатой дырой динамика в середине давно замолчал. Пожалуй, включи его и в комнате станет не продохнуть от пыли, которая выстрелом взвеется от первой вибрации.

Клятая старая радиола. Как и все вокруг. Как и я сам.

Бросил кипу каких-то бумажек из ящика в подъезде на стол. Потом разберу. На столе початая бутылка коньяка, грузинского, еще с тех времен, когда уверенность, и в себе, и в мире вокруг жила во мне. Рюмка зашла без скрипа – хороший коньяк! Вторая, за ней третья. Грузин жалко - для заглубленных баз использовали Колосса. Надеюсь, он страдал, когда горы впивались в ступни.

Матушка учила, что бог всеблагой, и сын его – спаситель, всегда услышит, поможет. Скрывал ее, как мог, да и не интересовался никто глухой деревней в три дома с пятью стариками.  Матушка говорила, что незачем скрываться – бог поможет, а в город не стремилась, бог миловал. Советские рьяно взялись за веру – мол опиум для народа, и вот результат! Дьявол со свитой сошел с неба и всех поработил, а как иначе, если все богохульники.

Гори они все в аду. Девчонка эта еще. Что-то резко я опьянел. Возраст, усталость, актуарий со своим богомерзким патроном.

«Кто же убил тебя, маленькая»? – подумал я.

И, что ты делала в той дыре? Ты же знаменитость. Просвещенные девочки и мальчики – баловни судьбы, любимцы толпы – тех, кто принял новый порядок, покорился ему, влился и уверовал, что действительно – боги сошли с небес на землю, дабы покарать зарвавшихся в своей гордыне безбожников, вернуть человека на путь истинный.

И совсем неважно, зачем ты согласилась на посвящение. Тут как раз никакого секрета нет – миллионы принцесс по всему миру и во все времена мечтали быть не как все, возвыситься, стать исключительными. И ты не исключение.

Но зачем пить чай из немытой кружки, за грязным столом, в гнилой замусоренной квартире, в самых запущенных трущобах столицы? Тебя заставили? Может тебя убили не там, а где-то в другом месте, а туда принесли? Но зачем?

Я выпил еще рюмку и выхватил бумагу из середины стопки на столе. Крайне удачно – по закону жанра, похоже мою историю сочиняет ленивый писака.

В руке я держал сложенный в трое листок. На обеих сторонах пустота, края склеены - просто так не прочтешь, нужно рвать.

«Мы знаем, что Вы не смирились, комиссар! Мы тоже не смирились. Мы верим, что спаситель вернется и освободит нас. Не доверяйте человеку прихода – он враг, безбожник. Будьте бдительны. Мы скоро свяжемся с Вами. Ваша матушка в добром здравии и передает привет».

Нет, они точно издеваются. Провидение насмехается надо мной на старости лет. Почему именно сейчас?

Налил еще рюмку, поднял, уже хотел выпить, но нет. На сегодня хватит коньяка. Для того чтобы разобраться во всех дьявольских хитросплетениях нужна трезвая голова.

Только фанатиков-староверов мне не хватало. Матушку приплели – уроды. Подстраховались. Теперь даже остроносому не пожалуешься. Да я и не собирался. А что, если это он написал? Проверяет? Похоже на то. Не слышал я ни о каких партизанах-церковниках. Ни о каком, прости господи, сопротивлении. А раз я не слышал, значит ничего такого и нет.  Может какой-то психованный одиночка? Или ко-то из отделения?

— Гори они все в аду, - крикнул я и рванул в прихожую, но не сделал и трех шагов, посмотрел на часы и остановился, - Куда помчался, старый хрен, в полночь? В отделении давно никого нет. Гришка! Решил не дожидаться, когда спишут меня по старости, подсидеть решил.

«Откуда про мать узнал» - подумал я, - «Надо съездить, проведать, но нельзя. С актуарием на хвосте и его лордом в придачу, никак нельзя».

— Черт бы тебя побрал, девочка, кто же тебя убил? Завтра еду в морг, надо заканчивать вонючее дело. Чем быстрее, тем лучше.

***

Свет в окне на третьем этаже наконец погас. Все ее соседки давным-давно чернели, а эта никак не успокаивалась. Двор оранжевого кирпичного дома замер в ожидании утра, тишину ничего не нарушало, только холодный ветер шевелил листвой. Ветки, влекомые парусами из листьев раскачивались в беззвучном ритме. Они то заслоняли, то вновь открывали фонарь над подъездом, и его свет, словно семафор, сигналил, что пора выходить.

Из тени под склонившимся низко к земле старым ясенем вышла темная фигура. Средний рост, кожаный плащ и кепка с козырьком под нависшей над ним тканью. Человек постоял с минуту не шевелясь, вслушиваясь в тишину и всматриваясь в окна. Затем быстрым шагом направился к подъезду, зашел в него и почти бегом взлетел по широкой парадной лестнице. Осмотрелся, достал из кармана сложенный листок бумаги, вложил в прорезь одного из почтовых ящиков, и вышел из подъезда. Не оглядываясь, быстрым шагом покинул двор, свернул на аллею, затем с дорожки на тропинку, в конце концов затерялся среди парковых деревьев в ночной темноте.

***

— Едем в канцелярию, друг мой.

— Едем в морг, - вдруг перебил Сергей Борисович.

Мой начальник с интересом обернулся к соседу.

— Вот как, - сказал он. Его перебили, но не похоже, что он удивился или оскорбился. – И зачем же?

— Вчера Лорд Ивани не дал мне осмотреть труп.

— Уверен, у него были на то причины…

— И я уверен, но я хочу осмотреть труп.

— Не думаю, что это возможно.

— Да как вы не понимаете… - Рудник почти кричал, а начальник, наоборот, на удивление спокойно и терпеливо слушал.

— Не думаю, что это возможно, - повторил он, - Потому что в морге тела нет.

— Что? Как это нет?

— Его сожгли еще вчера

Комиссар смешно захлопал глазами, будь случай не такой страшный я бы непременно рассмеялся. Мне почему-то хотелось хоть как-то досадить Руднику, наверное, в отместку за вчерашнего идиота.

«Негоже советскому человеку так себя вести», - укорил я сам себя.

— Она просвещенная, Рудник. Один из самых почитаемых и охраняемых объектов Прихода. Неужели вы думаете, что ее тело дадут осматривать кому-то вроде Вас?

— Как уж вы так не уберегли свой самый охраняемый объект?

— А вот это интересный и важный вопрос, Сергей Борисович. Но не ко мне – я только актуарий, я записываю, отвожу записи в канцелярию и слежу за их сохранностью и доступностью. Всего, лишь.

— Да, всего лишь, - хмыкнул Рудник кривясь всем лицом, - Дело достойное Вас, Клим Вячеславович!

— Я отринул мирское имя, когда стал частью Прихода.

— И как же вас теперь зовут, ваше благородие?

— Актуарий, Сергей Борисович, актуарий и только.

— Пфф, - брезгливо, по крайней мере мне так показалось, бросил комиссар.

Он отвернулся к окну беззвучно шевеля губами, как если бы готовился что-то сказать, репетировал.

— Вам не кажется, ваше благородие, - наконец решился он, - что дело пахнет чем-то дрянным? Не кажется, что все подстрое..

—Тшшш, - вдруг с яростью в голосе и в глазах зашипел начальник. Да так громко и неожиданно, что я на секунду выпустил руль из рук.

Чайка наехала колесом на какой-то ухаб, может камень, или еще что, и подпрыгнула правым боком. Рудник взмахнул руками, подпрыгнул вместе с машиной, ударился об потолок, хорошо, что мягкий, обтянутый плотной толстой тканью со слоем утеплителя внутри, и опрокинулся на спинку сидения.

— Вы заговариваетесь, комиссар! - сказал актуарий. В его голосе все еще слышался гнев – Осторожнее. Незаменимых людей сейчас нет.

Рудник молчал. Багровел румянцем, но молчал. Желваки его ходили из стороны с сторону, но рот не раскрывался.

И вновь тишина. За последние два дня я как-то даже отвык.

Не подумайте, чего. Мне очень жаль убитую девушку. На свете нет людей, которым бы я пожелал умереть в квартире каменного барака в районе бывшего речного порта. И не то, чтобы она умерла какой-то уж очень страшной смертью - самой обычной, наверное. Просто желать кому-то смерти, легкой или тяжелой, да любой, я никогда не желал. И жалел людей, что умерли не сами от старости, а по странной прихоти судьбы. Не судьбы, ведь ее нет - странных обстоятельств – скажем так.

С другой стороны, я совру, если скажу, что чувствую себя по-особенному плохо от того, что девушка погибла. Она – просвещенная, и этим все сказано.

Пока я объяснял сам себе, почему я рад пусть и трагическому, но случаю, который избавил меня от гнетущей тишины и однообразной тягомотины изо дня в день. Что наконец-то что-то происходит - молчание закончилось.

— Что же нам делать, актуарий?

Комиссар забыл про свое язвительное «ваше благородие», похоже неожиданный поворот событий совсем выбил его из колеи.

— Почему вы не подумали вчера вместо того, чтобы пить коньяк, - ухмыльнулся начальник.

— Как Вы узнали?

— У меня очень чувствительный нос, Сергей Борисович, а по поводу Вашего вопроса, что же, я ответил на него, как только сел в машину.

— Не понял? - удивился Рудник.

— Едем в канцелярию, друг мой, - сказал мне начальник

Я, от чего-то ухмыляясь, вывел автомобиль на дорогу.

Продолжение - Актуарий Прихода (часть 2)

Мы и вправду кололи дрова почти до обеда.

Борька был хорошим парнем. Точнее, он выглядел, говорил и делал все так, как если бы он был хорошим парнем. Он помогал мне в работе и вчера, и сегодня. Он хорошо относился к каждому ребенку в приюте, никогда не орал и никого не стукал без особой причины. Даже про Кирюшу он говорил гадости почти в шутку, не по-злому. Я думала, как могло случиться, что такой хороший мальчик выбрал в пару эту дрянь? Хотя, если честно, Сашка тоже всегда была доброй и заботливой, и я бы ни за что не догадалась, какая она на самом деле, если бы не вчерашнее происшествие. Похоже, Борька просто притворяется. Нужно быть начеку и не доверять ему.

— Идем, — сказал вдруг парень.

Я оглянулась — во дворе никого. До обеда осталось совсем чуть-чуть, видимо, все решили перебраться поближе к столовой. Я положила полено, стряхнула с себя кору и щепки. Борька прищурился, посмотрел в сторону выхода из дома, может, раздумывал, идти или не идти, наконец он взял меня за руку и потянул куда-то к сараям на самом дальнем от дома краю участка. За одним из сараев неожиданно обнаружился деревянный люк прямо в земле, как колодец, только без возвышения. Борька оглянулся, убедился, что никого рядом нет, наклонился и поднял крышку.

— Ползи за мной, — сказал он. — Не забудь поставить крышку на место.

С улицы колодец казался темным провалом. Свет туда совсем не проникал.

— Там же темно, — заволновалась я.

— Не бойся, так только кажется, залезешь и увидишь, света там полно.

Я не поверила, но делать нечего: раз пришла, надо ползти. Вспомнила Федьку — в тот ужасный день он говорил очень похоже. В колодце действительно было светло, а еще он совсем неглубокий — метра два, может, три. У самого дна мы нашли дверь, узкую и невысокую. Она со скрипом открылась, а за ней — широкая комната. На полу стояли бочки, в одной из них огурцы — они плавали в воде. Я потрогала пальцем воду, попробовала — солёная! На полках банки, вязанки чеснока и лука, у стен мешки с картошкой, морковью и капустой. Продукты в самых разных посудинах и упаковках заполняли всю комнату. А ещё внутри очень холодно, как зимой, хоть на дворе и лето.

— Что за место? — спросила я.

— Погреб, — ответил парень. — Здесь хранится вся приютская еда.

Я осмотрелась, мысленно дала себе по рукам за внезапное желание что-нибудь прихватить.

— Очень интересно, Боря, но зачем мы здесь?

— Иди сюда, — поманил он к стене напротив входа. — Только не кричи, хорошо?

Я насторожилась: с чего бы мне кричать, но подошла.

В тёмном закутке за двумя широкими бочками что-то было, не пойму, какие-то мешки?

— Что это? — спросила я.

— Подойди поближе.

Я с опаской оглянулась, но любопытство уже захватило меня, я хотела знать, что там лежит.

Подошла ближе, постояла чуть, пока глаза привыкали к полумраку, потом снова присмотрелась. Я честно хотела закричать, нет — завизжать. Воздух вырвался из лёгких, но ладонь закрыла рот, не дала крику и шанса. Борька держал меня крепко.

— Тшшш, не кричи. Если нас поймают, нам конец.

Я всхлипнула, заскулила и попыталась расслабиться. У меня плохо получалось: ладони взмокли, коленки тряслись. Если бы не Борька, я бы точно упала. Я даже говорить не могла, язык заплетался от ужаса. На меня смотрели глаза. Пустые, заиндевевшие глаза, белая кожа, синие губы, приоткрытый рот с кроваво-красными зубами. Мальчик, имени которого я всё никак не могла вспомнить, лежал на полу бесформенной, застывшей куклой. Я укусила его за ухо вчера. Рядом лежал его бывший друг, по-моему — Валера, которого я била вчера, хотела убить. Вот моё желание и сбылось.

Скинула Борькину руку и отскочила к стене. Мальчик закрывал выход.

— Что ты хочешь? — крикнула я. — Зачем меня сюда привёл?

Я оглянулась и ещё раз встретилась со взглядом мёртвых глаз.

— Ты и меня решил убить?

— Ну ты точно дура, — вдруг хмыкнул Борька. — Думаешь, это я? Неа, это Сара Львовна.

Я ойкнула.

— Ну или кто-то из её прихвостней. Они тут все отбитые отморозки.

— Что ты такое говоришь, Боря?

Не могла поверить. Смотрела на мёртвых мальчишек в погребе приюта и не могла поверить. Я слушала Борьку, он говорил спокойно, не кричал, но я не могла поверить.

— Вы с сестрой недолго живёте у нас и пока не поняли, куда попали, так я объясню. Все дети в приюте, кроме разве что Катюши, очень хотят стать просвещёнными. Готовы глотки друг другу порвать. Только никто не знает, как Приход выбирает нужного претендента, даже Сара Львовна не знает, иначе в этот раз выбрали бы именно Сашку. А ещё, если сделаешь кому-то гадость, можно очень сильно получить: вдруг твоя жертва станет просвещённым, тогда тебе несдобровать — просвещённые те ещё суки.

Я вздрогнула от грубости, такой неожиданной от мальчика, который, казалось, был лучше всех.

— Как видишь, этим двоим не повезло, они напали на твою сестру, а её, как сказала Сара Львовна, точно выберут. Наша хозяйка решила не рисковать. Ну и вот.

Он ткнул пальцем в мёртвого мальчика.

— Ты тоже хочешь быть просвещённым, Борька?

— Я? Пфф, нет, — рассмеялся парень, — но и на улице жить не хочу, не хочу голодать. Пока я с Сашкой, я в полном достатке. Вкусная еда каждый день, непыльная работенка, красивая девочка под боком, ммм. Сказка.

— Какой же ты, оказывается, гадкий, Борька, — сказала я со злостью.

— Не без того, — ухмыльнулся он. — Зато живу совсем неплохо, правда же?

— Чего ты хочешь от меня?

Борька отошёл и больше не загораживал проход. Я уже подумывала сбежать, но тут он сказал:

— Хочу, чтобы ты взяла свою мелкую сестрёнку под мышку и убежала отсюда так далеко, как только сможешь, и чтобы не возвращалась больше никогда. Не надо, не утруждай себя, вижу, ты в замешательстве, думаешь, я угрожаю? Дуреха, я спасаю тебя и твою сестру заодно. Через три года она умрёт. Да, очень сытных, замечательных года, только их всего лишь три, понимаешь? Тебя выкинут из приюта, и вспомнит ли Женька о сестре, когда станет приближённой к богу, — большой вопрос, они почему-то очень меняются после просвещения.

— Зачем ты нам помогаешь? Если Сашка станет просвещённой, то очень скоро умрёт, сам так говоришь?

— Да пусть помирает, — рассмеялся парень.

Я оторопела, сделала пару шагов назад.

— Есть ещё Сара, я уверен, что уговорю оставить меня, но пока рядом её племяшка, ничего не выгорит.

Борис потрепал сам себя по челке, поправил воротник и подошел ближе.

— Хватит болтать, выбора у тебя нет, сама понимаешь. Я оставлю дверь в приют открытой ночью. Хватай Женьку и проваливайте, все понятно?

— Да, — больше я ничего не смогла ответить.

***

Снова не сплю, вторую ночь подряд. Я иногда думаю, почему все так? Зачем мы ютились в подвале развалюхи в Катакомбах, а не жили в свое удовольствие где-нибудь за Верхней набережной? Зачем мама и папа работали на дурацком заводе? Зачем оставили одних в жутком, недобром мире? Мне очень хочется крикнуть им в лицо, что они дураки, как они могли так поступить с нами? Раскричаться, может, даже стукнуть — я не знаю. Потом обнять. Уткнуться лицом, зарыться как можно глубже, вдохнуть запах, и остаться так навсегда.

— Вставай, пора, — прошептала я Женьке на ухо.

— Я не сплю, — ответила та.

Мы не раздевались перед тем, как лечь. Я утянула с общего подноса пару булочек на обеде, а на ужине удалось спрятать целый кусок мяса шириной с ладонь и несколько яиц. Я сложила добытое в мешок из грубой колючей ткани, который нашла вчера в погребе.

Шли осторожно, старались не шуметь. Я всматривалась в темноту комнаты, останавливалась то и дело, и прислушивалась. Мне чудилось, что никто из ребят не спит, что они смотрят пристально, молча, словно куклы. Наконец-то дверь, за ней коридор, а там уже и выход. Борька не соврал — дверь не заперта. Мы выбежали на улицу и, не оглядываясь, помчались к перекрёстку. Я бежала вперед, рядом сестра. Я думала, что совсем не жалею о побеге. Жизнь в приюте только казалась сказкой, а на деле была кошмаром. Нет, я ни капельки не удивлена. Ну вот совсем нисколечко. Красивая жизнь просто так не достается, спроси у первого встречного - он обязательно согласится.

Добежали до перекрестка, свернули в узкий проезд и в самом конце наткнулись на тупик.

— Не может быть, — прошептала я.

Сестра в страхе озиралась, крутилась как волчок. Я подошла к забору, протянула руку, потрогала холодный шершавый камень.

— Откуда он здесь? — я начинала паниковать.

Обернулась, посмотрела на дома в проезде и не узнала ни одного.

— Где мы, Аннушка? — спросила Женя.

— Не знаю.

«Да, что происходит? Что это за улица, что за дома, забор? Где мы?»

Из темноты раздались шаги. Внезапный ветер взметнул листву и рассыпал по дороге. По стенам забегали тени. Вот одна из них, как огромная лапа с длинными, густыми ворсинками, спустилась по темной плитке с третьего на первый этаж. Слева, по деревянным доскам, огибая окна, опустилась вторая, за ней еще одна и еще. Показалось брюшко, россыпь маленьких черных глаз. Тени то скрывали паучье тело, то очерчивали в самых жутких подробностях.

Я закричала от испуга, схватила сестру и метнулась назад, но уперлась в забор. Вжалась в камень, хотела закрыть глаза, как вдруг зажегся яркий свет. Две фары направлены прямо на нас. Никакого паука больше не было, только темная фигура человека, обрамленная ярким, желтым сиянием.

Незнакомец приближался, быстрым, но бесшумным шагом. Мужчина среднего роста, в кожаном плаще и кепке с козырьком. Он смотрел на нас и молчал.

Я не выдержала и крикнула:

— Что вам надо?

Он  молча достал что-то из кармана, подошел ближе, я рванулась вперед, хотела ударить ногой в пах, как учил Федька, но незнакомец одним сильным толчком опрокинул меня на землю.

Я взвыла от боли.

— Не надо, пожалуйста, — взмолилась я, — Не трогайте мою сестру.

Мужчина пробормотал еле слышно:

— Это неизбежность, дитя.

И с силой воткнул большой палец Жене в лоб.

Я завизжала, попыталась подняться, но не смогла из-за нестерпимой боли в ноге. Попыталась ползти.

«Как же больно!»

Я дергалась, не в силах, ни встать, ни даже просто сдвинуться с места, и смотрела на Женьку.

— Что ты сделал, урод? — кричала я, но мне не отвечали.

Сестра застыла перед незнакомцем. Она молчала и не двигалась. В свете фар, я хорошо видела ее лицо. Оно побледнело, потом снова налилось румянцем. Глаза вдруг заволокло черным. Женька повернулась, посмотрела на меня. Я не могла смотреть в жуткие бездонные колодцы вместо глаз, но и отвернуться тоже не могла.

— Не ищи меня.

Свет погас, уши заложило от воя, какого я раньше не слышала. Сильный ветер сбил с ног и протащил по земле, будто мешок с тряпьем. Я закричала от боли и испуга, но заставила себя приподняться на локте, осмотреться. Сестры нигде не видно, только незнакомец стоял все там же.

— Нет, — всхлипнула я, — Нет, нет. Не может быть.

— Это неизбежность, дитя, — повторил бесстрастный голос, — Не ищи ее.

Я вскинулась, хотела крикнуть, чтобы он заткнулся, но увидела пистолет. Тонкое, черное дуло, как паучье жвало. Вспышка, грохот, темнота.

***

Мерное постукивание убаюкивало меня. Вагон, больше похожий на хлев, раскачивался из стороны в сторону, а мягкое сено под боком согревало. Дремота наваливалась всем весом, пыталась побороть, опрокинуть в сон, хотела победить, но не могла. Я не спала уже несколько дней.

Рядом кто-то присел. Не обернулась, мне было всё равно.

— Привет, — сказал незнакомец тонким мальчишеским голосом.

Я не ответила.

— Ну, чего ты, не куксись, — меня потрепали по плечу. Я в раздражении скинула руку — маленькую, узкую ладошку.

— А, я знаю, кто ты, — снова сказал настырный мальчишка.

Повернулась: рядом сидел беловолосый мальчик в чёрной жилетке на голое тело и ярко-жёлтых штанах.

— Чего тебе? — не выдержала я.

Широкая улыбка до ушей, хитрый, озорной прищур голубых глаз.

— Мы знаем, что ты не сдалась.

«Что ещё за чушь?»

— Мы тоже не сдались!

Актуарий Прихода. Часть 4.

Актуарий Прихода. Часть 5.

История первая: Комиссар.

Актуарий Прихода: часть 1

Актуарий Прихода: часть 2

Актуарий Прихода: часть 3

Под ногами скрипел песок, мелкие камешки норовили залезть в дырявый ботинок, солнце пыталось зажарить, как картошку на сковороде. Сонные торгаши прятались в тени навесов, покупателей почти не было. В послеобеденный час ты либо давным-давно работаешь, либо не кажешь носа из дыры, в какую забрался. Как бы отговорить главного барыгу от его затеи с обходами?

— Чтоб тебе пусто было, Борис Ильич, – пробормотал я под нос. – Так, а это кто у нас такой?

Впереди, за три лавки от меня, шел лысый парень в синей рубашке и черных штанах с лампасами. Я посмотрел на него внимательно, даже остановился, чтобы понять, чем же он меня насторожил.

«Рубашка синяя, с серебром, и брюки», – вспомнил я слова старикана.

«Так это же крыса, чтоб я сдох!»

Пока я соображал, парень успел дойти до последней лавки и теперь что-то с интересом рассматривал.

«Крикнуть? Нет, спугну», – подумал я.

Первый развал, второй – все еще не видит меня, хорошо. Если буду стрелять отсюда, могу промахнуться, подойду поближе.

«Стой на месте, сучий потрох, сейчас я тебя приголублю свинцом!»

Я не понял, откуда взялись две пигалицы в рваных платьях. Еле успел заметить, как одна из них схватила в охапку снедь с прилавка и уже собиралась сбежать, когда мясник заорал:

— Воры! Стойте!

Пока я соображал, что происходит и что делать, барыга опять крикнул:

— Ты, эта, стреляй в них, остолоп, не видишь, что ли? Уйдут!

«Вот зоркий хрен, как только увидел меня?»

Вскинул ружье, прицелился, выстрелил. Любил это дело раньше, до тюрьмы. По банкам стрелял по малолетству и на дело ходил пару раз.

Девчонка упала, как подкошенная. Красивая хоть? Нет, не разглядел. Хотя крыса может быть только вонючей и мерзкой.

— Еще одна, не видишь, что ли, стреляй!

Парень в синей футболке завыл, как бешеная собака, и кинулся прямо на меня.

Прицелился. Выстрелил.

«Не так быстро, пацан. Ты — крыса, я — охранник. Я — живой, ты — мертвый. Это правильно, а я люблю правила».

Осталась только мелкая девчонка. Дрожит от страха, замерла совсем как мышка перед котом. Удобная цель.

— Стреляй!

«Что ты все орешь, зараза?»

Сунул руку в карман, перехватил ружье, порылся в другом — пусто. Забыл коробочку с патронами под пеньком.

— Нечем больше, вашсиясь.

— Что? Как это нечем? — Барыга, похоже, с ума сошел, орет бесноватый. — Ты что, скотина, шутить вздумал?

— Иди сюда, мышка, — крикнул я напуганной девке. Та стояла и не двигалась.

В висок что-то с хрустом ударило. Такой боли я не чувствовал никогда. Перед глазами заплясали разноцветные пятна, мутный полог накрыл левый глаз. Что-то потекло по лицу, поднял руку и нащупал теплую, вязкую влагу.

"Что это, твою мать?"

Свист, вспышка, снова боль и темнота.

***

Бежали, не разбирая дороги. Спотыкались, падали, вставали и снова бежали. Крючковатые сухие ветки цеплялись за платья, острые камни под ногами пытались уронить, колючая вата накинулась на голову, закрыла глаза, набилась в рот.

«Зачем вы так? За что? Почему мешаете? Хотите, чтобы мы умерли? Мы же ничего… Федька!»

Парк промелькнул мимо тенями разлапистых деревьев. Мы пронеслись по камням, веткам и мусору, как по самой ровной и удобной дороге.

«Лизка! Нет. Надо бежать».

Тянула Женьку, словно безвольную куклу. Сестра еле тащилась, шаталась из стороны в сторону, размахивала безжизненными руками. Она спасла меня — тот мерзкий охранник мертв, но весь запал, вся ее храбрость осталась рядом с тремя мертвецами.

Я кричала, шлепала по щекам, но сестра не отвечала ни слезами, ни криком.

«Я вытащу тебя, чего бы это ни стоило. Все будет хорошо, вот увидишь».

Крики позади давно стихли, никто не взобрался на забор и не пролез в дыру. Никто за нами не погнался, но мне все казалось, что если остановимся, нас обязательно схватят, поэтому бежала из последних сил и тащила за собой самую дорогую ношу – свою сестру. Короткий путь показался вдруг очень длинным, будто прошло не меньше часа. Наконец-то мост и маленькая будочка рядом, скоро кусты, спуск, подъем, трубы и дом. Наш чистенький, уютный, теплый подвал. Как в нем жить без ребят?У моста были люди. Много. Никто из них не смотрел в нашу сторону, но стоит только кому-нибудь оглянуться… Я потянула Женьку обратно, мы свернули в переулок, потом по крутой, разбитой дороге на верхнюю набережную. Сзади кричали. За нами гнались.

— Женя, нас поймают, бежим скорее, — сказала я и сильнее потянула сестру за собой.

Бежали со всех ног, дыхание сбилось, а рука так устала, что казалось, вот-вот отпадет. Когда мы пробежали по узкой улочке, я обернулась и вскрикнула от страха и досады – погоня совсем близко.

«Что же делать?»

Я увидела открытую дверь за невысоким крыльцом и побежала к ней. В коридоре за дверью — темнота. Затолкала Женьку, закрыла дверь и навалилась со всех сил. Снаружи не доносилось ни звука. Послышались крики, потом топот ног. Шум нарастал, казалось, что погоня уже тут, за дверью.

«Сейчас они ворвутся сюда!»

Ноги так затряслись, что я чуть не упала. Слезы покатились по щекам, было очень страшно. Сестра стояла рядом и смотрела пустым, равнодушным взглядом. Пришлось укусить себя за ладонь, чтобы не закричать от отчаяния. Если услышат — мы пропали!

Шум снаружи затихал. Люди, что гнались за нами, побежали дальше. Я скатилась по двери вниз и разрыдалась: громко, некрасиво, с соплями по всему лицу и икотой. Чья-то рука опустилась на голову, нежно провела ладонью по волосам. Я открыла глаза.

— Женечка, ты как? — спросила с надеждой, но сестра не ответила, только все гладила и гладила.

Из глубины коридора чернильной тенью вышла высокая женщина.

— И кто тут у нас?

Я ее узнала. Это была Сара Львовна.

***

Своя собственная кровать — это чудо. Стальной скрипучий остов, лежанка из деревянных досок и тонкий матрас. Настоящее чудо по сравнению с трубой в подвале, пусть широкой и теплой. Свое одеяло, всамделишное, сшитое из гладкой ткани и набитое чем-то мягким, а не куча грязного тряпья. Своя подушка – удобная, мягкая, самая лучшая.

Рядом кровать сестры, с такими же одеялом и подушкой, только другого цвета. Я все пыталась разговорить Женю, увлечь ее чудесами, что вдруг нам достались, а чудес и вправду хватало. Мы были в приюте Сары Львовны уже неделю. Кроме нас жили еще двенадцать ребят разного пола и возраста. От самой маленькой Катюши, которой всего пять лет, до Александры и Бори, им по семнадцать. Я думаю, Сашка и Борька — пара. Когда я видела их вместе, мне казалось — это Лизка и Федька снова рядом, живые. Каждый раз ревела.

Куча детей и удобные кровати — не все волшебство, что нам перепало. В приюте кормили три раза в день: завтраком, обедом и ужином, и так вкусно тут готовили, что я не ушла бы, даже если меня гнали палками. Конечно, приходилось работать, много и порой тяжело, но в катакомбах работали гораздо тяжелее. Там мы выживали, а здесь живем.

Потихоньку я начала забывать о пережитом ужасе. В конце концов, не в первый раз мы с сестрой теряли близких, не в первый раз вокруг происходили кошмарные события. Только Женька не поправлялась. Я старалась, как могла: подолгу разговаривала, шутила, кормила с руки и спала в обнимку, но она по-прежнему смотрела на мир вокруг пустыми глазами, и только когда мы лежали рядом на кровати, гладила меня по голове.

Такое уже случалось раньше. Когда погибли мама и папа, Женя долго приходила в себя, она была совсем маленькой. Я думала: «Ну что ей? Она и слова-то такого не знает – смерть, только страх от родительских криков такой сильный, что голос не хочет звучать, а лицо улыбаться».

Мы слонялись по помойкам и притонам месяц, а может, и два – я плохо помню то время. Я думала, что умру рядом с одним из грязных отхожих мест, где мы искали, что поесть. Отдавала ей больше, чем брала сама. Конечно, скудной, порой испорченной еды мне совсем не хватало.

Нас спасли Лизка и Федька, подобрали на улице, когда я уже не надеялась проснуться завтра, ну или уж точно послезавтра. Сестра гладила меня тогда почти так же, как сейчас. Заглядывала в глаза с озабоченным видом, она не понимала, что со мной. Она молчала долго, может, полгода. Но в один из тех уютных вечеров в нашем подвале, которые любому другому, более удачливому ребенку показались бы странными и пугающими, она засмеялась. Федька снова отколол что-то дурацкое, и его выходка так рассмешила сестру, что выбила из оцепенения. Она так сильно смеялась, что свалилась с трубы, тогда засмеялись уже все.

Сейчас ей столько же, сколько и мне тогда. Я надеюсь, она придет в себя. У нас больше нет Федьки, чтобы ее рассмешить.

— Сегодня работаем вместе, — сказал Боря.

Я потрясла сестру за плечо.

— Вставай, Женька, идем.

— Нет, нет, только ты и я, — сказал парень.

Я удивленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на сестру. Та совсем не заинтересовалась, не удивилась и не возмутилась, только сидела на заправленной кровати и смотрела куда-то сквозь меня. Я закусила губу, зажмурилась, потом опять повернулась к Борьке.

— Но как же так?

— Она будет работать с другими, так велела Сара Львовна, — Боря поправил рукав, почесал затылок. — Не смотри на меня, Анька. Я не виноват — это Львовна, ты же знаешь ее закидоны.

Вздохнула, погладила Женьку по голове, убрала волосы со лба. Хотела промолчать, но все же спросила:

— Ты точно не напрашивался?

— С ума сошла? Сашка в теплицах с этим мелким, — так он называл Кирюшу, статного высокого блондина, даром что тому шестнадцать лет, — пока я тут с тобой, тощей сопливой девчонкой.

— Пфф, — усмехнулась я, — да вы оба для меня с Кирюшей старикашки.

На самом деле я обиделась, ничего я не тощая и совсем не сопливая. Вот, даже в чистой, красивой одежде. Я провела ладонью по мягкой ткани платья, не помню, когда в последний раз носила одежду без дыр и грязных пятен.

— Хватит болтать, пошли, — Борька потянул меня за руку. — Быстрее закончим, быстрее вернешься к сестре.

— Ага, а ты к своей ненаглядной Александре?

— Да что бы ты понимала, балда! Этот шкет — Кирюша, вот кто точно напросился, а Сашка еще, представляешь, такая типа: «Иди, Боренька, мы с Кириллом справимся», это вот что значит, по-твоему?

— Это значит, что ты балда, а не я, — сказала я с усмешкой.

— Сейчас как стукну, не посмотрю, что девочка!

— Все, все, пошли, — я прикрыла голову руками, шутливо защищаясь.

— То-то же. Правильно, бойся меня, совсем вы, мелкие, распоясались.

До обеда время пролетело быстро. Мы готовили дрова: я таскала круглые березовые поленья и чурбаки — те, что не совсем тяжеленные и неподъемные, а Борька колол: накидывал вокруг себя целую кучу дров, так что уже ступить некуда, потом мы вместе таскали их к сараю и складывали в поленницу. Работали быстро и слаженно, и так у нас хорошо получалось, что остановились не раньше, чем услышали обеденный колокольчик.

Я кинула последний чурбак рядом с колодой и побежала в дом. В общем зале еще никого не было, в обеденной тоже. «Где же Женька?» – подумала я. – «Вот же я дура, совсем забыла спросить, с кем она будет работать». Забежала в спальни – тишина, свернула к мастерским – тоже никого. Дальше только прачечная. Там я и услышала крики.

— Ты только посмотри на эту дуреху, Валя! Что ты тут забыла? Мы работаем, а ты только жрешь? Сейчас я покажу тебе, что значит жить среди парней.

Я зашла в комнату через приоткрытую дверь. Впереди, спиной ко мне, стояли два мальчика лет тринадцати, а за ними на полу среди разваленной грязной одежды сидела Женька. Она неловко подогнула под себя ногу и опиралась на руки, почти падая. Сестра вдруг посмотрела на меня. Она плакала.

— Аннушка! – услышала я тихий всхлип.

Не знаю, как так получилось, но в следующий же миг я поняла, что сижу верхом на одном из мальчишек и молочу кулаками по лицу. Из разбитого носа у парня течет кровь, он хрипит, а я все не останавливаюсь. Второй мальчик пришел в себя, поспешил на помощь другу, скинул меня, попытался навалиться, но я укусила его за ухо. С силой, почти откусила. Он завизжал, как маленький поросенок, и откатился в сторону. Вскочила. С размаху пнула в лицо, надеюсь, что выбила пару зубов, и снова накинулась на первого мальчика.

Мне кажется, я бы смогла убить его. Не думаю, что остановилась бы, пока не выбила всю дурь. Если бы не тихий голос и крепкие объятия.

— Аннушка, не надо, пожалуйста.

Я замерла на мгновение, а потом уже чьи-то сильные, совсем не девчоночьи руки оттащили от корчившегося парня. Сверху нависал Борька, крепко прижимал к полу, рядом стояла очень расстроенная Сашка.

— Что здесь происходит?

«Сара Львовна»! Хозяйка приюта вошла в комнату, окинула взглядом прачечную, посмотрела на каждого из нас.

— Я спрашиваю, что здесь…

Ее взгляд остановился на Женьке. Всегда спокойная, строгая женщина вдруг вскрикнула, подбежала к моей сестре и опустилась рядом на колени.

— Женечка, с тобой все хорошо?

Сара Львовна прижала Женьку к себе и погладила по голове. Я услышала, как Борька очень тихо, почти неслышно, выругался. Посмотрела на Сашку, та стояла с открытым ртом, ее глаза стали, как два обеденных блюдца. Я бы тоже, наверное, сильно удивилась, если бы не пережитая ярость. Жгучее чувство постепенно отпускало. Очень хотелось заплакать. Забиться в крике и рыданиях. Меня трясло.

— Для кого-то из вас, видимо, все еще секрет, — сказала женщина. Она смотрела прямо на двух парней, те не вставали с пола. — Так я его раскрою. Евгения, по-видимому, самый верный претендент на просвещение.

Борька с присвистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Я почувствовала, что он задрожал, даже сильнее, чем я сама.

— Вы оба будете наказаны.

Парень слева всхлипнул и разревелся, прямо как девочка. Я перевела взгляд на того, другого, которого колотила совсем недавно. На нем не было лица. Кровь больше не текла, похоже, в его лице крови вообще не осталось – такое белое оно было. Мальчик хватал ртом воздух, пытался вздохнуть.

— Сара Львовна, я не виноват, это все Гришка! – мальчик, которого я укусила за ухо, встал на колени, подполз к женщине и уткнулся лицом в туфли. — Пожалуйста, не надо.

Та не посмотрела на него, только брезгливо отпихнула лицо носком туфли.

— Александра, Борис, спасибо за помощь, можете идти.

Борька отпустил меня, встал, не говоря ни слова, и вышел. Сашка только мельком посмотрела на меня, задержалась взглядом на Женьке и тоже ушла. Я заметила в ее глазах что-то очень странное, очень необычное для этой девочки. Зависть? Злость?

«Мамочка моя, что происходит?»

— Анна, отведи сестру в спальню, обед принесут туда, вы сегодня больше не работаете.

— Да, Сара Львовна, — ответила я по обыкновению.

Некогда раздумывать о странностях, все потом, сначала Женька.

***

Ночью в общей спальне особенно тихо. Из всех звуков - только скрип досок, если кто-то решит перевернуться во сне, да сопение с редкими всхрапами. Может, мышка пробежит от угла к углу в надежде на крошки, или ветер взвоет за окном, с тихим свистом влетит в комнату сквозь щели в оконных рамах — и опять тишина. Занавешенные окна не пускают внутрь свет фонарей, хотя их грязные стёкла такие тусклые, что и без всяких занавесок всё равно было бы очень темно.

Я не спала. Не могла уснуть, как ни заставляла себя, как ни уговаривала. Смотрела на Женьку, та тихонечко храпела, смешно приоткрыв рот.

Она плакала, наверное, целый час. Мы сидели на кровати, я обнимала её, как мама когда-то, и напевала какую-то смутно знакомую мелодию без слов. Мы пришли из прачечной в общую спальню, как велела Сара Львовна. Уже через несколько минут нянечка прикатила стол с обедом. Ели молча, я старалась не смотреть на Женьку, не знаю почему, наверное, боялась опять увидеть тусклые, бесчувственные глаза. Сестра доела, судорожно вздохнула и заревела.

— Аннушка, — прошептала она сквозь слёзы, — Федька, он… Лизка…

Снова разревелась. Её трясло, да так сильно, что я думала, мы упадём с кровати. Слёзы текли не останавливаясь, она всхлипывала, со свистом втягивала воздух и опять ревела, а я сидела рядом и думала, что вот и хорошо, вот и правильно.

«Реви, сильнее, дольше. Пусть со слезами выйдет вся гадость. Возвращайся ко мне, я больше не могу одна».

Потом мы разговаривали, она шептала, подолгу молчала после каждой фразы, бледные губы еле шевелились, но в глазах снова горели искорки озорства и любопытства, вспыхивала злость, их заволакивала тягучая патока грусти. Женька опять была похожа сама на себя.

Принесли ужин, позже в спальню вернулись ребята. Двух мальчишек не было, никто о них не говорил и к нам не приставали с расспросами. Я и не подумала волноваться или обижаться не до того. Женька пришла в себя, и я чувствовала сильное облегчение. Казалось бы, от таких событий уснёшь, как миленькая, но сон никак не хотел приходить.

Я всё-таки уснула. Мне что-то снилось, как будто Лиза стояла рядом с кроватью, в своём чистом, красивом платье. Она склонилась ко мне, потянула за руку вглубь комнаты, к приоткрытой двери. Из-за порога лился жёлтый, мерцающий свет. За дверью разговаривали. Я узнала голоса, в моём сне они звучали точь-в-точь, как наяву.

— Почему она? — злой, раздражённый голос.

Долгое молчание в ответ.

— Ты же говорила, что это буду я. Ты обещала! — громкий крик.

— Я ничего не могу сделать, — тихий сухой голос в ответ, такой знакомый, хочется по обыкновению ответить — «Да, Сара Львовна».

Я оглянулась на Лизку, хотела спросить, что она мне показывает, но рядом никого не было. Я огляделась, протерла глаза руками. Никого. Так я не сплю?

— Не можешь или не хочешь?

— Не кричи на меня, девочка, ты забываешься.

— Прости, тетушка.

Я вздрогнула.

— Ты моя племянница, Александра, и я многое тебе дозволяю, многое прощаю, но не смей, слышишь, никогда больше не смей так со мной разговаривать. Поняла?

— Да, поняла, прости, тетушка, — в голосе Сашки я услышала страх. Самый настоящий ужас. Она боялась свою тетю точно так же, как и все мы.

Я вслушивалась в необычный, неожиданный разговор, так похожий на сон, боялась пошевелиться, чтобы не выдать себя.

«Что они задумали? Они же про Женьку говорят!»

— Два дня назад к нам приезжал человек из Прихода.

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.

— Что он хотел, тетушка?

— Я уже говорила тебе раньше: пришло время выбирать нового. Господин актуарий осмотрел всех, каждого из вас, он выбрал.

Глухой стук и еле слышный шум — что-то упало и прокатилось по полу.

— Не злись на меня, девочка, я сделала, что могла. Подними свою чашку, меня не впечатлят твои театральные представления.

— Я должна стать просвещенной, тетушка, а не эта грязная сучка!

Звонкий шлепок. Похоже, кто-то получил пощечину.

— Придержи язык! Уже через месяц она вполне сможет сделать с тобой все, что захочет, и со мной заодно.

— Но…

— Никаких «но». Забудь про свою мечту, тебе не быть просвещенной. С Приходом не шутят. И не вздумай ничего такого вытворить – я тебя хорошо знаю. Ты такая же, как моя сестра, взбалмошная, себялюбивая. Где она теперь, твоя матушка?

— Тетя, — всхлипнула Сашка.

— Повторяю еще раз: не вздумай ничего сделать этакого – пожалеешь, и я пожалею вместе с тобой. Поняла меня?

Молчание, всхлипы.

— Поняла?

— Да, тетушка.

Я, как могла тихо, но все-таки очень быстро, чтобы никто не успел увидеть, побежала к кровати, юркнула под одеяло и накрылась с головой.

«Ну и дела, пожалуй, нужно бежать из приюта», — подумала я и наконец уснула.

— Сегодня работаем вместе, — сказал Борька.

— Сашка опять с Кириллом?

— Нет, я напросился.

«Так, так», — мысли в голове забегали и запрыгали, застучали изнутри: «Не верь, не ходи, опасно, опасно!»

— Как интересно, Боренька, — сказала я, подражая Сашке, — С чего вдруг?

Парень посмотрел на меня, потом на Женьку, почесал затылок, криво ухмыльнулся и сказал:

— Хочешь спасти сестру, пойдешь.

Я отпрыгнула от него, забежала за кровать и закрыла собой сестру.

— Тихо, тихо, ты чего! — зашептал Боря и поднял руки, как будто сдавался. — Я помочь хочу.

Он оглянулся по сторонам и зашептал совсем уже еле слышно:

— Ты же все вчера слышала, правда?

Я скривилась, но промолчала.

— Конечно, слышала, можешь не отнекиваться. Я следил за тобой, но, пожалуйста, не пугайся, я не враг тебе. Ты же не знаешь, кто такие просвещенные, правда?

— Я что, дура, по-твоему? — зашипела я. — Я в катакомбах жила, а не на другой планете!

— Похоже, ты о них знаешь, — вздохнул парень. — Наверное, что они очень ценные, успешные, хорошо едят и носят красивую одежду, так ведь?

— Ну… — начала отвечать, но меня перебили.

— Конечно, все об этом знают, вот только никто не догадывается, чем просвещенные расплачиваются за столь щедрые подарки.

— Чем же? — спросила я.

Мне правда было интересно. Мы жили в катакомбах, в самом убогом районе города. Он не всегда был таким: дома вокруг мясного завода — полуразрушенные развалины сегодня, когда-то были новыми и уютными. Мама и папа работали на заводе, там и познакомились, и когда у них появилась я, им выдали квартиру поближе к работе. Так раньше поступали. Однажды что-то случилось, я плохо помню, что именно. Нас разбудил рев сирен, протяжный, раскатистый. Он все длился и длился. Мы куда-то бежали, сверху падали кирпичи и железные, мятые листы. Дома вспухали клубами черного дыма, все вокруг истошно орали, а мы все бежали и бежали. Сначала меня тащил за руку папа, затем мама, а я тянула за собой Женьку. Потом никого впереди, только Женька сзади.

На работах мы с сестрой таскали огромные, тяжелые запчасти от металлических машин. Тетки на площади отчищали их от грязи и продавали или меняли на что-нибудь съедобное на рынке. Зачем кому-то нужны стальные, ржавые, непонятные штуки, я не знала, но за них давали еду, а все остальное - неважно.

Тетушки болтали между собой, пока работали, и мы с Женькой, в минуты редкого отдыха, внимательно слушали, нам было очень интересно.

Они часто рассказывали о каком-то телевизоре, что видели в нем передачи о просвещенных – очень важных людях. Они очень красивые, ухоженные и живут так, как им хочется.

Я думала тогда, что их россказни — совсем неправда, и так не бывает.

— Жизнью, Аннушка, — ответил Борька. — Они расплачиваются жизнью.

Я отшатнулась. Оглянулась на сестру: та сидела и смотрела на нас огромными, испуганными глазами.

— Что за чушь ты несешь? — огрызнулась я.

— Им дают всего три года, — сказал парень. — Только три.

— Откуда ты знаешь?

— Помнишь, вчера Сара Львовна сказала, что время выбирать нового, что из Прихода уже приезжали?

Я кивнула.

— В прошлый раз они приезжали три года назад.

Актуарий Прихода. Часть 4.

История первая: Комиссар.

Актуарий Прихода: часть 1

Актуарий Прихода: часть 2

Актуарий Прихода: часть 3