user9871005

Ниже располагалось мутноватое видео, нарезанное с запасом, хотя делов-то было секунд на 10. Люся посмотрела все две минуты, сначала морщась от нетерпения, потом от неловкости, потом просто морщась. На видео стайка нахохленных поклонниц тусовалась рядом с подъездом, выборочно посиживая на низкой ограде через дорогу напротив. Скоро дверь подъезда волшебно распахнулась (угол обзора у камеры позволял увидеть только верхний кончик этой двери и нездешний восторг на просиявших лицах ждуний, отразивший пришествие их кумира). Девушки улыбались, переступая с ноги на ногу, и что-то протягивали на почтительном расстоянии – то ли подписать, то ли съесть. Одна из них, единственная с пустыми руками, внезапно преодолев прозрачную стену неприкосновенности, подошла к невысокому человеку в черных очках (он уже успел ступить в зону основательной видимости камеры и несколько раз повернуть голову налево и направо) и черной же шапочке, со значением посмотрела ему в очки и поцеловала в губы. Практически сразу ноги у человека подкосились, и он как был (в черных очках и черной шапочке) рухнул наземь. Девушка постояла секунд пять и стремительно ушла. Запись на этом заканчивалась. Люся еще дважды пересмотрела с того момента, как ее цифровая копия отделяется от толпы товарок и подходит к Р. Волосы у копии растрепались, куртка зверски ее полнила, она и не предполагала, что выглядит такой массивной. Странно, в зеркале этого не заметно. Люся соскочила с кровати, побежала на цыпочках в безликую светлую прихожую съемной квартиры, надела куртку, покрутилась в ней перед икеевским небольшим зеркалом (которое она сама покупала взамен хозяйскому, чуть треснувшему с краю и нагонявшему на нее тоску), сняла, бросила на пол, сходила в ванную за маникюрными ножницами, села рядом с курткой и принялась ее методично резать.

____

Виктор Р. аккуратно сгреб салфеткой со стола яичную скорлупу, выбросил все в мусор и тщательно помыл руки. Он не любил выходить из квартиры, и то, что сегодня ему предстояла встреча в кустах с новым редактором, его сильно нервировало и заранее фрустрировало. Он взял телефон и нажал на помеченный звездочкой контакт «мяка».

– Привет. Посмотри, пожалуйста, а то я что-то не пойму… я не начал лысеть? – Виктор принялся крутить телефон и бритую наголо голову так, чтобы собеседник погиб на месте от морской болезни.

– Витя, все в порядке, – пожилая женщина по видеосвязи добродушно прищурилась и напомнила сову из советского мультика про Винни-Пуха, – за последние два года ничего не изменилось.

– А вот тут посмотри, справа, мне кажется, залысина стала глубже и шире, – Виктор изрядно наклонил и приблизил к телефону правую часть лба и одновременно сам попытался увидеть себя.

– Да нет, вроде бы все так и было, – мама засопела и поправила ворот халата.

– Точно?

– Да.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Посмотри внимательно.

– Я смотрю, все в порядке.

– А вот я не уверен.

– А ты займись делом каким-нибудь, переключись. – Мама примирительно и громко подышала. –  О чем ты сейчас пишешь?

– Подробности не могу выдавать, – охотно откликнулся Виктор, проводя ладонью по молодой щетине у себя на голове. Но там будет про кошек. А ты знала, кстати, что когда персы с египтянами воевали за Пелузий, персидский царь Камбиз какой-то там (кажется, второй) никак не мог взять штурмом этот город? И знаешь, что он придумал?

– Чего?

– А ему в голову пришла омерзительнейшая провокация. Понимая, что египтяне почитают Анубиса, Баст и Тота, он выпустил вперед своего войска кошек, собак и ибисов.

– Вот гад какой! – мама поежилась.

– Ага. Но я это дело так не оставлю. Кстати, они могли бы ему ответить тем же. Например, выпустить навстречу ежей. Праведный зороастриец, когда видел «колючую остромордую собаку» (так они называли ежиков), должен был отступить и поклониться. – Виктор вздохнул. – Правда, боюсь, ежей у египтян просто не осталось.

– Почему это?

– Они их ели, – Виктор прошел в комнату, взял со стола проездной.

– Фу!

– Да, они готовили их в глине, – Виктор покрутил в руках зонтик и положил обратно на полку. – Обмазывали глиной иголки, а когда еж запекался, снимали ее вместе с иголками.

– Ужас какой! Зачем ты мне такое рассказываешь?!

– Ладно, не буду больше. Все, мне пора выходить. Пока. Подожди. Я точно не облысел?

– Точно.

– Ты уверена?

– Да.

– Посмотри еще раз!

– Витя!

– Не облысел?

– Нет!!!

– Ладно, пока!

Виктор нажал отбой, потом снова набрал «мяку».

– Мама, а еще посмотри, у меня зубы не искривились? – он дико оскалился в телефон.

– Нет, ровные.

– А вот тут… вроде щель рядом с клыком образовалась, которой не было…

– Да нет там никакой щели, все хорошо.

– Уверена? – спросил Виктор с нажимом.

– Да.

– Ну ок, пока.

Виктор сбросил, нажал еще раз и, не дожидаясь гудка, снова сбросил, засунул телефон в карман штанов, натянул черную шапочку, надел черные очки, обулся и вышел из квартиры. Вернулся, снял с крючка куртку и снова вышел.  

____

Когда он показался из двери подъезда, то сразу заметил нехорошо обрадовавшихся ему девушек. Он замешкался, прикидывая, каким образом ему следует построить свой путь, чтобы минимально с ними контактировать, и решил уже обойти вражескую армию с правого фланга, но в этот момент одна из дев приблизилась к нему вплотную, посмотрела сквозь непроницаемые очки и поцеловала. Виктор впервые почувствовал на своем плотно сомкнутом рте нежные девичьи губы – влажные и холодные. Это было так странно и дико, настолько не вписывалось в его сегодняшние и без того страшные планы, что сработали предохранители его психики, и он отключился.

____

– Эй, – Люся попыталась продраться сквозь веселье, царящее с той стороны смартфона, – не могу приехать, говорю. Ну потому. Потому что. Куртки нет. Я ее порезала. Реально? А ты как? Точно не нужна? Уверена? Ну ок, я ща такси тогда возьму.

Люся быстро натянула джинсы и фиалковый свитшот, надела тонкую демисезонную куртку и набила в приложении адрес Ганны Че. Машина обещала подъехать через 6 минут.

Когда Люся спустилась, приложение врало, что машина ее уже ожидает. Но никакой машины не было, а было темно, пустынно, холодно и по-над дорогой на красный свет невидимый великанский мальчик тащил за собой, как гусеницу на палочке, белый пустой пакет из Пятерочки. Люся вспомнила твердые губы Виктора и снова пережила вчерашние восторг и ужас. В весенней куртке почему-то больше всего дубела спина. Люся прижимала к груди обеими руками сумку, и это придавало крафтовому тряпичному недоразумению новую ценность. Люся даже представила, как мимо нее проходит бандит и старается выдрать сумку, но не тут-то было. Она проиграла в воображении, как не просто не отдаст свою прелесть, но и наподдаст мерзавцу ногой в тяжелом Мартинсе. Разъяренная и прекрасная она плюхнулась в белый фольксваген на заднее сиденье.

– Включите печку посильнее, – попросила она, – пока я вас ждала, отморозила себе мозги, – она не знала, почему внезапно выбрала именно эту часть своего бренного тела, но слово, как говорится, не воробей.

– Мозги? – с легким, но оскорбительным нажимом переспросил водитель, выкручивая руль, чтобы съехать на дорогу, и характерно поворачивая при этом голову в черной шапочке и черных очках.

Люся сразу узнала его. Могла ли она его не узнать.

– Как это? – только и сумела прошептать она. – Ты разве не в больнице?

– Как видишь, – голос был таким же непроницаемым, как очки. – Я должен тебе кое в чем признаться.

Поскольку пораженная Люся молчала, он продолжил.

– Дело в том, что я серьезно болен. И это не главная новость. Главная новость состоит в том, что теперь больна и ты.

– О боже… чем?

– Не имеет значения, как это называется, и, по правде сказать, я даже точно не знаю, как болезнь будет проходить у тебя, но ты от меня заразилась.

– Откуда ты знаешь? Надо же сдать анализы…

– Анализы не нужны. Но раз ты меня видишь сейчас… ты ведь меня видишь?

Люся кивнула.

– Ну вот, значит, ты больна. Не пугайся. Просто наблюдай. Не вмешивайся. Отнесись к этому как к интересному опыту. Как только я пойму твои симптомы, мы попробуем остановить болезнь.  

– Хорошо, – Люся немного помолчала. – А как болеешь ты?

В это время они свернули на трассу, по краям которой улыбались из-под пушистых усов запорошенные сверкающим снегом сосны.

– Я вообще не просыпаюсь.

– Ммм… в смысле, ты впал в кому и не можешь проснуться?

– Не совсем. Я засыпаю, мне начинает сниться сон, хотя я бы ни за что не отличил его от яви, а потом вместо того, чтобы проснуться, я снова засыпаю и мне начинает сниться сон. И так бесконечно. Помнишь, у кого это – чувак просыпался и просыпался в новый сон? А я вот наоборот.

Виктор задумался, и Люси уже показалось, что он забыл о ней. Или заснул. Она обеспокоенно заглянула ему в лицо. Но он продолжил.

– Сначала я пытался считать, хотя бы примерно, сколько раз я уже заснул, но потом сбился. После десяти тысяч…Да и зачем это? В общем, не удивляйся, когда я засну.

– Главное, не за рулем, – попыталась пошутить Люся. В целом, болезнь ей показалась нестрашной и несколько надуманной. Если не засыпать в ответственные моменты.

– К сожалению, я не умею этим управлять.

– А давно это с тобой?

– Ха-ха, – без всяких эмоций произнес Виктор. – Это сложно определить.

– То есть ты хочешь сказать, когда я вчера поцеловала тебя, это как раз был тот самый момент, когда ты провалился в свой очередной сон?

Виктор снова надолго замолчал. Его молчание можно было интерпретировать по-разному. Например, Люся задала идиотский вопрос, и он не собирается на него отвечать. Или он сам не знает ответа, потому что вопрос не из простых. Люся перестала ждать и сосредоточилась на красиво замерзающем по краю окошке.

– Для тебя имеет значение только то, что это был тот самый момент, когда ты от меня заразилась. Я должен предупредить тебя, что эта болезнь передается через поцелуй. Это важно, постарайся никого не заразить.

– Теперь мне нельзя целоваться ни с кем, кроме тебя?

– Да.

– Ура! А от кого заразился ты? – Люся никак не хотела сосредоточиться на себе, ее интересовали подробности жизни кумира. – Кого ты поцеловал?

– Люся-Люся, – успел сказать Виктор и отключился, а через секунду машина съехала в кювет, несколько раз перевернувшись. Люся почувствовала, как ее тряхнуло, подбросило и стукнуло головой, в ту же секунду она открыла глаза в своей комнате. Звонил телефон.

___

– Алло, – офигевшая Люся пыталась сообразить, что к чему, но пока в голове (которая, к слову, сильно болела, как будто Люся и в самом деле только что зверски треснулась ей о потолок в машине), все это не особенно укладывалось.

– Люси, – произнес без эмоций знакомый голос, – открой, пожалуйста, дверь.

Люся, взлохмаченная и неумытая, прошла мимо икеевского зеркала и даже не взглянула на себя. Открыв дверь, она обнаружила на пороге Виктора. Черные очки мистически поблескивали. В руках у него был коньяк и прозрачный пакет с лимонами.

– Я не пью, – Люся отодвинулась к стене, давая ему пройти.

– Я тоже, – он снял куртку и, не разуваясь, прошел на кухню. – Это для другого.

На кухне Виктор по-хозяйски достал рюмки, помыл прямо в пакете лимоны и принялся их ловко нашинковывать прозрачными колечками на разделочной доске, которую Люся куда-то задевала в позапрошлом месяце и уже смирилась с пропажей.

– Садись, – он показал ей подбородком на табуретку, – у нас мало времени. Слушай.

Люся слушала и обмирала. Мир сошел с ума, время вышло из сустава.

– А если я не смогу?! – в голосе заискрились истерические нотки.

– Тогда ничего не получится, – лицо Виктора ничего не выражало.

– Сними очки, – внезапно потребовала Люся.

– Зачем?

– Я хочу увидеть твои глаза.

– Не уверен, что это хорошая идея.

– Тогда я отказываюсь участвовать в этой ереси. Это же бредятина… Ну сам подумай, куда мы там вынырнем? С чего ты взял, что это так сработает?

– Это моя гипотеза, и мы с тобой уже 7 раз ее успешно проверили. Надо спешить, пока еще не слишком много оборотов сделано.  

– А почему я ничего не помню?

– Потому что здесь с тобой это еще не произошло.

– А если мы умрем? Траванемся этим твоим секретным ингредиентом?

– Да нет, вряд ли. – Виктор взял влажной рукой бутылку и придирчиво осмотрел ее этикетку, вернул на место и дорезал последнее лимонное колечко. – Гарантии, конечно, нет, что все будет так, как я предполагаю, но просто давай попробуем.

Он достал из кармана небольшой бумажный сверток, положил его на стол и медленно развернул. В центре мятой бумажки покоился кусочек коры.

– И это твой секретный ингредиент? – Люся потрогала кору пальцем, как сдохшую канарейку. – А почему ты решил, что я начну от этого засыпать, а ты просыпаться?

– Долго объяснять. У нас мало времени. Смотри. Тут важна последовательность. Сначала мы едим кору, тебе надо ее мелко-мелко разжевать. Она горькая и противная. Но ты должна ее проглотить, потом съесть как можно больше лимонов, и когда почувствуешь, что больше уже не можешь, надо запить все коньяком. Дальше ты почувствуешь, что засыпаешь. Здесь важно открыть глаза внутрь. И ты как бы окажешься в своем прошлом сне.

– Да, я это поняла. Но там ведь не будет всего этого гастрономического роскошества, чтобы двигаться дальше.

– Предоставь это мне. Ты не представляешь себе… – он замолчал.

– Договаривай, – Люся напряглась.

– Ты не представляешь себе, чего мне стоило добраться до здесь и сейчас. Осталось совсем немного. Давай постараемся не откатиться.

– Постой. Если я правильно поняла, ты хочешь, чтобы мы отмотали все на до поцелуя, да?

– Да.

– То есть, с тобой все будет по-прежнему?

– Да.

– Ты не сможешь проделать все то же самое для себя и того человека, от которого ты заразился.

– Нет, не смогу. И это был не человек.

– Животное? Ты поцеловал животное?

– И не животное.

– А кто?

– Я бы не хотел сейчас в это углубляться. Есть ли у тебя вопросы по существу?

– Зачем тебе нужно, чтобы я не заразилась?

– Это нужно тебе, просто в этой точке ты об этом еще не знаешь. Есть ли у тебя еще вопросы по существу?

– Да. Ты снимешь очки?

– Нет.

Люся протянула руку и сняла с Виктора очки.  

Кухня поплыла перед ее глазами. Виктор стремительно вернул очки обратно.

– Люси, только не отключайся, подожди, – он поднес к ее рту кусочек коры. – Откуси немного и жуй. Вот так, да. Разжуй мелко. – Он тоже откусил небольшой кусочек. – Не закрывай глаза, подожди. Тише, тише, – Виктор подхватил сползающую с табуретки Люсю под мышки. Она старательно жевала, глаза у нее подкатывались. – А теперь глотай. И вот лимончик. – Он принялся засовывать ей в рот один за другим бледно-желтые кружочки. Она морщилась, но послушно открывала рот. Когда она в такт жевательным движениям сделала пару рвотных, он поднес к ее губам рюмку с коньяком. – Залпом! – скомандовал он.

Люся выпила, закрыла глаза и одновременно внутри себя их открыла. Сначала ей казалось, что она падает куда-то спиной. Или какой-то ветер несет ее со страшной скоростью, но внезапно движение полностью остановилось, и она почувствовала, что стоит на морозе в легкой куртке, прижимая к груди сумку. Подъехал белый фольксваген.

Люся осторожно открыла дверцу и села рядом с водителем. Он поднес к ее губам кусочек коры, и все повторилось. Когда вихрь затих, она обнаружила себя дежурящей среди других девиц под подъездом любимого писателя. Дверь открылась. На пороге показался Виктор Р. В руках у него сидела лысая кошка. Чеканным шагом он подошел к Люсе и вручил ей кошку.

– Ее зовут Культовый писатель. – Виктор помолчал, поправил очки и поцеловал Люсю в левый глаз.

Послесловие

– И он что – специально для этого пришел? – спросила Ганна Че, закуривая и пытаясь попасть колечком дыма на угол тумбочки. Они втроем с Культовым писателем лежали на люсиной кровати. Культовому писателю что-то снилось, и она подрагивала во сне вибриссами и лапками.

– Он специально для этого родился.

– Ха-ха, – сказала Ганна и выпустила большое неровное кольцо.

– Меня больше интересует другое… – Люся почесала Культовому писателю за ушком.

– Что?

– Проснулся ли он. Или он так и продолжает все глубже проваливаться в сон?

– Подожди. Но ведь он же не заснул… – колечко дыма наконец идеально село на угол и стало медленно растворяться. – Или ты имеешь в виду – раньше? Слушай, а я не поняла, что у него с глазами?

– Страбизм.

Мама отдала меня бабушке три месяца назад, в октябре, потому что много работала – дежурила на скорой, а я часто болела. Из садика меня пришлось забрать, но сидеть со мной дома было, что называется, не вариант. Папа ушел от нас, когда мне исполнилось три года, я смутно помнила его большие сухие руки, громкий веселый голос, запах табака и еще чего-то неуловимого, отзывающегося во рту горьковатым забытьем. И еще я помнила сдавленный шепот, стук, мамин крик и всхлипывание, шатающиеся быстрые тени в дверном проеме, окончательный треск захлопнувшейся входной двери и мой ужас, в котором и от которого я быстро заснула. Папа потом еще два раза приходил к нам, приносил мне подарки – синеватого медвежонка с вислым ухом и книгу сказок (там было про Золушку, Красную шапочку, Спящую красавицу и еще много чего). Не могу сказать, что я очень ждала отца, но ощущение утраты свернулось маленьким плотным животным у меня в подвздошье и застыло. Когда значительно позже (в мои пятнадцать – господи, в это время совсем другие планы у человека) он вдруг изъявил желание со мной общаться, разбуженное животное покрылось мурашками, как отсиженная нога, заныло и отчетливо убедило меня держаться подальше от этого невысокого серого человека – абсолютно чужого.

Но сейчас я засыпала на бабушкином фартуке, и мне было хорошо и понятно. Оставалось три недели до Нового года, мама приедет с подарками, до этого мы с бабушкой все уберем и начистим, поставим и нарядим елку, все будет хорошо, все будет хорошо…

Я помнила подарки с того Нового года – просто царские (так бабушка сказала). Две разноцветных больших коробки с кучей конфет и вафель. Я их выкладывала, подробно изучала, выбирала одну и с особенным чувством почтения съедала, а остальные аккуратно складывала обратно. Но это не все. Еще мама принесла мне байковый красный халатик, с резинкой, вшитой на талии, и рукавами-фонариками, тоже на резинках. А Дед Мороз подарил мне под елочку целый огромный пакет всякой всячины: мыльные пузыри, цветные карандаши, альбом с тремя котятами на обложке, лото, в которое мы потом играли с мамой, когда у меня падала температура и поднималось настроение, книгу стихов для детей и большого оранжевого зайца. Я сразу назвала его Зася и не выпускала из рук даже во сне.

Вдруг я проснулась от звукового удара – меня толкнул громкий стук. Никакой не стук, конечно, в дверь просто-напросто тарабанили. Бабушка аккуратно переложила мои непроснувшиеся руки со своего передника, кинула кое-как вязанье на дряхлое кресло и, причитая и охая, мелкими шажками устремилась в сени. Открыла и широко отступила назад. Я выглядывала, боясь подойти ближе, но пока ничего не видела. Слышала только женский истерический шепот с вкраплениями взвизгов, быстрый-быстрый, захлебывающийся. Мне стало страшно, время остановилось и надвинулось. Но тут в сени втолкнули двух детей. Тусклый свет не позволял разглядеть их подробно, но повыше точно была девочка. Причем ужасно взрослая, на вид ей было лет девять, не меньше. Ребенок помладше жался к ней и подскуливал. Бабушка закрыла дверь за шепотом и со вздохом сказала:

– Ну что с вами делать, заходите… – и легонько подтолкнула девочку в комнату, где жадно ждала я. За ней, вцепившись в кофту, просеменил малыш. Все-таки это был мальчик, хотя волосы у него были довольно длинными. – Кушать хотите?

– Нет, – очень тихо сказала девочка, а мальчик перестал подвывать и вопросительно на нее посмотрел, но она сделала вид, что не замечает.

– Тогда давайте я вам перед сном молока дам с хлебом, – бабушка размашисто развернулась и ушла на кухню, не дожидаясь реакции.

Девочка продолжала стоять, опустив глаза, малыш заинтересовался Мышей, но пока не чувствовал в себе достаточно смелости для того, чтобы отпустить кофту сестры.

– А у меня есть открытки. Целая коллекция, – произнесла я, остервенело болтая левой ногой и все еще продолжая сидеть на тахте. – Показать? – я равнодушно зевнула и потерла пальцем выщерблину на стенке комода. Выщерблина напоминала голову птицы с большим клювом. Возможно, даже пеликана.

– Покажи, – погасшим голосом согласилась девочка.

Я вскочила и кинулась к столу, на котором стояла очень красивая коробка из-под туфель тети Альбины. В ней-то и хранились мои сокровища. Прижав к животу, я донесла коробку до тахты и открыла.

– Вот эта, – я важно достала самую верхнюю, – Москва. Видишь, – не дотрагиваясь, чтобы не оставить пятен, я поводила пальцем вокруг красной звезды – это Кремль. – Я осторожно положила открытку между коробкой и севшей наконец поближе девочкой. – А эта, – я тожественно достала следующую, – смотри, тут вот елочка, зайчик нарисованные, эта Новогодняя, мне ее в прошлом году другая моя бабушка прислала, которую я не видела, бабушка Таня. А вот эта – эта еще старая, мне ее мама отдала, – я мельком взглянула на девочку и потрясенная замолчала. Она сгорбилась и беззвучно плакала, кусая губы и так сильно зажмурившись, что у меня заболело лицо.

– Лимма, – малыш, который тем временем все же добрался до кошки, тоже посмотрел на сестру и выпятил нижнюю губу, настраиваясь огорчиться.

Я точно не знала, что нужно делать в таких случаях, поэтому просто обняла Лимму и тоже заплакала. Когда в комнату вошла бабушка и застала трех безудержно рыдающих детей, она поставила эмалированный поднос на стол, подошла к малышу и взяла его на руки.

– Смотри, как сударыни наши слезы льют, да? А мы с тобой не будем плакать. Мы сейчас молочка попьем, смотри, какое вкусное, ну-ка, давай, – она с видимым облегчением посадила его в кресло, заваленное наполовину каким-то хламом (свое вязание она перед этим просто-напросто скинула одной рукой на пол), и дала молоко. – От молодец, а теперь хлебушек… Горбушечку хочешь? На горбушечку. Как тебя звать?

– Малк, – сказал малыш с набитым ртом.

– Марк, Марик, значит, а сестренку твою?

– Лимма, – выкрикнула я, довольная тем, что собрала хоть какую-то информацию.

– Римма меня зовут, – всхлипывая и освобождаясь от моих объятий сказала девочка.

– Римма, давай, возьми сама. Там тебе и Маше стоит. А я пойду постелю вам, а то ночь уже… никуда не годится…спать давно пора…

И бабушка вышла, причитая. А мы с Риммой заплаканные, но какие-то умиротворенные, пошли за ночным перекусом.

Бабушка постелила мне и Римме на своей кровати, а Марку на раскладушке. Сама же ушла спать на продавленную тахту. Я хотела перед сном поговорить о чем-нибудь интересном, например, о звездах или мертвецах, но не заметила, как вырубилась.

Римма с Марком жили у нас до весны, потом их забрали родственники. Через много лет мама мне рассказала, что их родителей по очереди тогда посадили – сначала отца, а потом мать. А потом расстреляли.

Бабушка была очень добрая, у нее не получалось переступить через свою доброту. Она всем помогала.

Однажды случилась такая история. Я уже тогда ходила в школу, а бабушка вместе с не особенно довольной этим Мышей переехала к нам в коммуналку, чтобы помогать со мной маме. Мы шли на музыку – я училась играть на пианино. Еще не опаздывали, поэтому я по дороге то и дело отвлекалась на разные удивительные вещи. Например, на галок с глазами, как голубые прозрачные пуговицы. Они смотрели на меня ими и, развернувшись полубоком, чуть отпрыгивали назад. А я медленно и безжалостно подходила ближе, чтобы налюбоваться. Бабушка терпеливо ждала. Но обычно все же она ждала в каких-то разумных пределах, поэтому я знала, что скоро она меня окликнет. И только про себя думала, что пусть чуточку подольше даст мне постоять среди влажных сладко пахнущих листьев, идеально укрывших раскисшую осеннюю почву. В какой-то момент меня уже удивило, что бабушка молчит, и я обернулась. Бабушки не было. Не успела я забеспокоиться, как увидела ее немного дальше. Она стояла рядом с лавочкой, на которой сидела худая девушка в длинном плаще с распущенными светлыми волосами и отчетливо дрожала. Бабушка что-то отдала ей и поспешила ко мне.

– Ну все, побежали, – она схватила меня за руку и то ли весело, то ли испуганно припустила со мной через дорогу на желтый свет.

– Бабушка, а что ты ей отдала? – это было, действительно, любопытно, потому что раньше я эту девушку не видела. – Ты эту тетю знаешь?

– Нет, Машенька, не знаю, – мы резво завернули за угол и на повороте я даже немного отлетела в сторону, – но это неважно. Она голодная, я дала ей, чтобы она купила себе покушать.

– Дала денег?

– Да, вот мы с тобой ходим птичек кормить, но им надо хлебушек принести, а эта девочка сама себе может купить. Заходи, – бабушка пропустила меня вперед, придерживая большую стеклянную дверь.

Пока я гоняла гаммы и разучивала бессмертную песенку про василек одним пальцем, я совершенно забыла эту историю, поэтому, когда уже дома, переодевшись, я зашла на общую кухню и застала маму и бабушку в гробовом молчанье, то растерялась. Около плиты стояла тетя Берта, как всегда в халате, застегнутом со смещением на одну пуговицу, и тоже молча помешивала что-то в большой черной сковороде. Сейчас я думаю, что странно было называть ее тетей, была она ровесницей бабы Марфы, правда, бабушка была седая, а у тети Берты волосы иссиня-черные. Называла я ее тетей Бертой, потому что так называла ее моя мама, и я просто переняла это автоматически. Но в чем-то она осталась тетей, бабушкой так и не стала. Ее муж и маленькие дети погибли при каких-то ужасных обстоятельствах (таких ужасных, что никто никогда их не обсуждал), и она немного как бы застыла внутри того времени, когда они еще были живы. Главной своей задачей тетя Берта считала кормить меня и бессловесного мальчика Севу, который жил в третьей комнате нашей коммуналки вместе с мамой Люськой – веселой блондинкой, практически ежедневно возвращающейся домой заполночь.

Бабушка сидела на табуретке, склонив голову, а мама смотрела на нее с выражением крайнего страдания и держалась за сердце. Я замерла, но на меня и не обратили внимания.

– Ну мама! – с надрывом сказала мама бабушке. – Ну вот как теперь?!

– А где пехец? – тетя Берта заглянула в полочку и покопошилась там, – а, вот!

– Верочка, да я прекрасно прохожу всю зиму в старых, – фальшиво и заунывно, наверное, не в первый раз, пробормотала бабушка. Она не поднимала голову и так и сидела набычившись, как будто ей одновременно и стыдно, и обидно.

– Ну как – как ты проходишь, если они текут?! – мама выбежала в коридор, что-то громко там перевернула и вернулась со стоптанными морщинистыми ботинками неопределенного цвета. – Их уже и починить невозможно, они от одного взгляда рассыпаются.

– А где лопатка, котохой я мешаю? – тетя Берта покрутилась во все стороны и нашла лопатку в сковороде, – а, вот!

Мама постояла немного, с еще пущим страданием глядя на бабушкины ботинки, поставила их рядом с нашим мусорным ведром, стоявшим практически на проходе, и вышла, задев его и чертыхнувшись. Я подошла к бабушке и обняла ее за шею. Бабушка подняла на меня глаза, и я не обнаружила в них ни печали, ни раскаяния.

– Мне-то уже что надо, Машенька? Ничего. А у девочки той еще вся жизнь впереди.

– Бабушка, ну как же ты зимой без ботинок?

– А, – бабушка махнула рукой, – что там той зимы.

– Давай, покушай, – тетя Берта поставила передо мной тарелку с дымящейся тушеной капустой и с осуждением посмотрела на бабушку. – Кто покохмит мою девочку? Тетя Бехта только, только тетя Бехта. Кушай, кушай, – она ласково похлопала меня по голове и отвернулась. – А где кхышка?..

Завтра 9 октября у бабушки был день рождения, юбилей, 65 лет. Мама откладывала бабушке на подарок в специальную шкатулку, где хранились всякие важные квитанции. И когда набралась достаточная сумма, заранее вручила деньги бабушке. Там как раз хватало на сапоги. Мама сияла.

Бабушка воспитывала маму без отца. Зимой 1900 года, когда маленькая мама болела корью, мой дедушка-врач поехал в ночь к рожающей седьмого ребенка попадье, сбился с дороги и замерз. Попадья благополучно разрешилась, у Верочки к утру спала температура, и она впервые за четыре дня тяжелой болезни спокойно задышала. Бабушка задремала, а к полудню к ней ввалились мужики, сняли шапки и рассказали, что нашли Петра Федоровича мертвым.

Бабушка прожила какую-то невероятно сложную жизнь, но удивительным образом испытания не только не ожесточили ее, но как будто открыли в ней источник силы и света, силы света. От бабушки я узнала о Боге и о том, что смерти не существует. И когда в школе нам рассказывали, что никакого Бога нет, я не возражала, но точно знала, что бабушка не исчезла совсем, когда умерла. И вот почему. Умерла она, кстати, через месяц после того самого юбилея, на который не купила себе зимних ботинок – они и впрямь ей не пригодились. Умерла скоропостижно – сердце, инфаркт. На руках у мамы, которая в этот день была дома и сделала все, что может сделать в такой ситуации врач. За день до всего выскользнула на лестничную клетку и пропала Мыша.  

И вот прошло уже дней шесть после смерти бабы Марфы, я сплю и чувствую сквозь веки яркий свет. Открываю глаза, вижу – бабушка стоит посередине нашей комнаты. Красивая, молодая, в белом длинном платье. Смотрит на меня и чуть улыбается. Я говорю ей:

– Баба, ну что же ты так давно не приходила, мы так волновались, – а сама вдруг вспоминаю, что она умерла. Но мне не страшно совсем, а наоборот – не хочется, чтобы она пропала вдруг.

– Машенька, а вы не волнуйтесь, – свет немного поубавился, бабушка подошла ко мне, села рядом на кровать, погладила меня теплой знакомой рукой по волосам, – у меня все в порядке, все хорошо.

– Как там, баба? Что после смерти? – пробормотала я.

– Жизнь, Машенька, жизнь. Тут как раз и начинается. Но я ненадолго…

– Не уходи, не уходи, пожалуйста…

– Надолго мне нельзя, я пришла предупредить.

– А ты еще придешь?

– Мы увидимся. Ты мне только обещай, что сделаешь все в точности. Обещаешь?

– Обещаю…

– Завтра к маме соседка заглянет, будет звать ее с собой на посиделки. Так вот, маме туда ходить нельзя. Что угодно придумай, но не отпускай ее. И второе, – бабушка помолчала. – Когда у вас через неделю будет неприятность, достань седьмую книгу во втором ряду. Красную. Из нее помощь придет. Но только не раньше. Все запомнила?

– Все…

– Ну вот, дай я тебя поцелую, – бабушка наклонилась ко мне солнечным теплом, от которого я закрыла глаза, а когда открыла, было уже утро.

Вечером в самом деле зашла к нам тетя Галя и стала маму уговаривать составить ей компанию – подмигивала, похохатывала. Я видела, что маме и так не особенно хотелось идти, но для верности, чтобы выполнить бабушкино поручение, я ойкнула и пожаловалась на боль в животе. Мама энергично взялась меня обхаживать, а тетю Галю выпроводила. Через пару дней соседку обнаружили мертвой – жестоко убитой и искалеченной. Убийц так и не нашли.

А через неделю, как бабушка и сказала, мама полезла по легкой раскладной лесенке обтереть пыль с нашей старой люстры, лесенка под ней покачнулась и сложилась, а мама ударилась позвоночником о комод. Я под ее стонущие команды, перепуганная, вызвала скорую, ее увезли. Ко мне приставили тетю Берту – кормить и проверять все ли в порядке. Когда она этим же вечером зашла меня проведать и спросила, что я читаю, то я внезапно вспомнила про бабушкину книжку, еле дождалась, пока соседка уйдет, побежала, отсчитала во втором ряду седьмую, она в самом деле оказалась красной, но еще и пыльной. Пролистала и потрясла вниз растопыренными страницами. На пол вместе с пылью легко спланировал обрывок бумаги, на котором незнакомым овальным почерком было написано «Виктор Васильевич» и номер телефона. Было уже почти десять вечера, но я сразу же побежала в коридор, где у нас стоял черный телефон с тяжелой трубкой, и набрала непослушными пальцами цифры, тщательно сверяясь. Трубку долго не брали, но потом спокойный мужской голос произнес: «Алло». Я растерялась. Признаться, что мертвая бабушка сказала мне в случае чего поискать помощи в красной книжке?

– Здравствуйте, – я на некоторое время зависла.

– Здравствуйте, – без выражения ответил голос.

– Это Маша, внучка Марфы Васильевны.

– Маша, – голос оживился, – Маша… а где Марфа?

– Бабушка умерла две недели назад. Она…она сказала вам позвонить, когда…когда…если что-то случится, – я выдохнула.

– Маша, как же? Марфа умерла…Вот так так…А что же ты не позвонила раньше? На похороны?

– Я раньше не знала, – сказала и спохватилась, – Виктор Васи.., – прочитала я по бумажке, – …льевич, у меня мама в больницу сегодня попала. Ударилась спиной… – дальше я не понимала, что говорить и о чем просить, но Виктор Васильевич сам все знал. Он пообещал помочь и не обманул. Мама потом рассказывала, что из коридора со сквозняками ее перевели в отдельную палату, собрали консилиум и успешно прооперировали. А если бы тогда не отнеслись к ней с исключительным вниманием, возможно, она бы и не поднялась вовсе. Виктор Васильевич оказался бабушкиным единокровным братом, но так и не смог пояснить нам, почему они с бабушкой не общались, и почему мы его узнали только сейчас. Так или иначе, но и после своей смерти бабушка помогала нам.

Потом была война, об этом совсем не хочется вспоминать, но надо помнить. Потом радость победы. Потом много чего еще было. Институт стали и сплавов в Москве, замужество, развод, смерть мамы, долгая одинокая жизнь, приемная дочь, внуки. Огромная жизнь, вся целиком хранящаяся внутри меня, как будто я вбирала в себя пространство и вещи, как будто я висела в пустоте, подвергаясь воздействию текущего сквозь меня времени.

И вот сейчас, когда мне уже намного больше лет, чем бабушке Марфе, и я лежу на специальной кровати, которая поднимается, потому что я сама уже не могу двигаться и даже говорить, я думаю, что окончательно поняла, что такое память смертная. Память смертная – это я.

Я поднимаю щеку, на которой мелкой сеткой отпечаталась ткань фартука, смотрю на бабушку Марфу сонными глазами и спрашиваю:

– Баба, а я тоже умру?

Бабушка поворачивает ко мне свое доброе морщинистое молчанье, пережевывает несколько секунд беззубым ртом и уверенно говорит:

– Что ты, милая, у Господа все живы!

Я снова кладу голову на ее колени и умиротворенная сразу же засыпаю.