
СТЕКЛО БЫТИЯ. Роман.
23 поста
23 поста
ИНСТИТУТ ЭПИГЕНЕТИЧЕСКОГО КОСМОПАРАЗИТИЗМА
Отдел системных дисфункций симбиогенеза
Гриф допуска: D2-М | Номер экземпляра: 03 | Уровень архивации: β-42
Дата составления: 09.11.2022
Внесено в реестр ФРГПС (Фонд Резервных Генетико-Поведенческих Стратегий) — дело №0892/МП-Т-Р
Обратная Геномная Иерархия и феномен Ложного Центра
(с предварительным отчётом по наблюдениям над транспортно-реактивной платформой «человеческий организм»)
Автор-составитель:
д.б.н. Скворцов В.И.
(ведущий научный сотрудник, Группа Биосознательных Транзитивов, ИЭКП)
Аннотация
Доклад посвящён выявлению и описанию обратной иерархической структуры в пределах метагенома организма Homo sapiens. Предлагается рассматривать человеческий организм не как автономную биоединицу, а как субстратное образование, обеспечивающее жизнедеятельность, защиту и экспрессию чуждого, но организованного микробного консорциума, обладающего признаками адаптивного интеллекта.
Ключевой гипотезой является утверждение, что когнитивная система субъекта человека не обладает признаками централизованного происхождения. Так называемое "Я" рассматривается как динамически формируемый феномен — результат химико-информационного баланса между метаболическими продуктами конкурирующих симбионтов. В связи с этим вводится рабочий термин «Феномен Ложного Центра», отражающий иллюзорную локализацию субъективного контроля.
Введение
Несмотря на значительные успехи в области расшифровки человеческого генома и микробиомного картирования (см. Venter et al., 1991; NIH Microbiota Study, 1995), остаётся ряд феноменологических несоответствий между генетическим субстратом и проявлением когнитивных функций.
Согласно данным, собранным в рамках Программы К5-Σ, на каждый 1 функциональный ген человека приходится от 100 до 150 единиц некодирующих, ретроинтегрированных или псевдоактивных фрагментов, распределённых по неконсистентным областям ДНК (см. Crick & Orgel, 1980; Bragin et al., 1992).
Одновременно, исследования состава микробиоты (в частности, FISH-анализа содержимого ЖКТ, работы Lu & Teng, 1993) показывают, что в теле взрослого человека обитает около 100 триллионов автономных биологических единиц, обладающих:
собственным геномом и репликативным циклом,
способностью к генерации нейроактивных веществ (например, фенэтиламина, серотонина),
устойчивой реакцией на поведенческие и нейрофизиологические стимулы.
Таким образом, накапливаются данные, позволяющие рассматривать организм человека как комплексную среду жизнеобеспечения, вторичную по отношению к метагеномной колонии. В рамках настоящего доклада делается попытка реконструировать возможную модель такой обратной иерархии и предложить обоснование для её возникновения.
1. Математическое обоснование доминирования метагенома над геномом носителя
1.1 Общие соотношения
Современная оценка общего числа клеток, составляющих организм взрослого человека, варьируется от 30 до 37 триллионов (Bianconi et al., 2013). Из них ≈43% — клетки не человеческого происхождения, а микроорганизмы (в основном — бактерии, археи и эукариотные симбионты) (Sender et al., 2016).
При этом:
Общий геном человека (Homo sapiens) ≈ 3.2 млрд пар оснований, ~21 000 белок-кодирующих генов;
Совокупный метагеном кишечной микробиоты — 100×10⁶ генов, с суммарной длиной до 100 млрд пар оснований (Qin et al., 2010).
Вывод 1.1:
Генетическая информационная ёмкость колонии превосходит геном носителя по массе данных не менее чем в 30 раз.
1.2 Энергетическое распределение
Метаболизм симбиотических микроорганизмов в организме человека потребляет от 8% до 15% общего энергопотока (по данным термографии печени и ЖКТ, Mazmanian, 1995; RIKEN Reports, 1996).
При этом, около 90% серотонина и 50% дофамина в теле образуются в энтерохромаффинных клетках и микробных комплексах кишечника.
Производные метаболизма (включая короткоцепочечные жирные кислоты, фенолы и индолы) проникают через гематоэнцефалический барьер, воздействуя на мозг (Wikoff et al., 2009).
Вывод 1.2:
Симбиотический консорциум не только потребляет ресурсы, но и активно вмешивается в формирование поведенческой и когнитивной картины субъекта, используя химическое посредничество.
1.3 Топология нейроэндокринной зависимости
[Микробная секреция] → [Биогенные амины] → [Эндокринные железы] → [ЦНС рецепторы] → [Реактивное поведение]
Особое значение имеют следующие соединения:
Фенэтиламин — в высоких концентрациях вызывает тревожные и компульсивные реакции;
ГАМК — влияет на торможение возбуждения, подавляя критическое мышление;
СКЖК — стимулируют высвобождение серотонина в гипоталамусе.
Вывод 1.3:
Формально, большинство эмоциональных состояний человека формируется вне его центральной нервной системы.
1.4 Условный расчёт обратной иерархии
Пусть:
Gₕ — информационный вес генома Homo sapiens
Gₘ — совокупный вес микробного метагенома
I — степень участия генетической информации в формировании поведенческой модели
Тогда:
Im/Ih≈(Gm/Gh)×(Am/Ah)×(Em/Eh)Iₘ/Iₕ ≈ (Gₘ / Gₕ) × (Aₘ / Aₕ) × (Eₘ / Eₕ) Im/Ih≈(Gm/Gh)×(Am/Ah)×(Em/Eh)
Где:
A — активность генов в реальном транскриптоме
E — энергетическое участие системы
Подставляя оценки из открытых источников (см. Приложение A), получаем:
Iₘ/Iₕ ≈ 23–42 (в зависимости от времени суток, диеты, фазы сна и социального давления).
Вывод 1.4:
Модель поведения человека с высокой вероятностью представляет собой вторичную экспрессию управляющих паттернов, инициированных микробиотой.
2. Распределение метаболической нагрузки
2.1 Общая структура энергопотребления в организме
На основе обобщённых метаболических данных (см. NIH Systemic Metabolism Review, 1994; Kagawa Institute, 1992) была составлена диаграмма распределения энергетических потоков (в состоянии покоя, на стандартной диете):
Компонент / % от общего базального метаболизма (BMR)
Центральная нервная система / 20–25%
Печень / 15–20%
Кишечник + микробиота / 8–15% (до 18% при дисбактериозе)
Сердце / 7–10%
Почки / 5–8%
Кожа + лимфосистема / 5–7%
Прочее (мышцы, кости и пр.) / 20–30%
2.2 Уточнение по микробиотическому потреблению
Особенности:
Микробиота не является "органом", но действует как высокоорганизованная система со собственным обменом веществ.
При определённых диетах и заболеваниях (IBS, Crohn's), потребление энергии колонией увеличивается на до 20–25%.
Комментарий из рабочей переписки группы "TETA-3/А":
«В условиях стресса или голода микробные консорциумы показывают устойчивые признаки скоординированного поведения. Похоже, они способны **перепрограммировать аппетит, настроение и даже формировать поведенческую реакцию “по цепочке”, транслируя её через ЖКТ —> ЦНС —> моторную активность»
(см. протоколы от 13.09.1994, группа TETA-3/А)
2.3 Поведенческая нагрузка как производная от микробного метаболизма
Предлагаемая модель:
[Диета и окружающая среда]
↓
[Состояние микробиоты]
↓
[Выработка нейроактивных веществ]
↓
[Модуляция нейронной активности ЦНС]
↓
[Поведение индивидуума]
Согласно экспериментам Greger & Nakamura (1993) на добровольцах в изоляции, изменение микробиоты приводило к появлению тревожности, изменению режима сна и даже к «галлюцинаторным паттернам без приёма веществ».
Вывод 2.3:
Поведение человека — не автономно, а представляет собой реактивный механизм, обусловленный изменениями в микробиологическом ансамбле.
3. Гипотеза возникновения Псевдосознания и Феномен Ложного Центра
3.1 Введение: когнитивная иллюзия субъекта
Сознание человека на протяжении всей истории мысли воспринималось как:
центр управления (дуалистическая модель),
процесс обработки информации (информационная модель),
или эпифеномен нейронной активности (редукционизм).
Однако предлагается новая рамка:
Сознание как побочный продукт навигации симбиотической колонии в пространстве окружающей среды.
Иначе говоря, «Я» — это интерфейс, отрисованный колонией для координации ресурса, называемого телом.
3.2 Что такое Ложный Центр
Мы вводим понятие Ложного Центра (False Center) — когнитивной фиксации, ощущаемой индивидом как "Я", но не являющейся реальной сущностью. Это фиксация возникает как:
итог конфликта между нейромедиаторными векторами микробных ансамблей;
удобный фокус для поведенческой координации;
защитная фиксация в когнитивном поле, подавляющая фрустрацию от отсутствия подлинной автономии.
3.3 Примеры когнитивной фрагментации
В норме иллюзия центра удерживается с помощью:
ритуалов (питание, сон, речь);
социальных зеркал (имя, документы, язык);
медикаментозной и нейромедиаторной стабилизации.
Когда эти якоря нарушаются:
при шизофрении — голосовой интерфейс расслаивается (см. раздел 5);
при диссоциативном расстройстве идентичности — возникает множественная навигационная маска;
при приёме галлюциногенов — маска рассеивается, и «колония» остаётся без фронтального пилота.
3.4 Теоретическая модель когнитивной декомпозиции
Формально:
Let: C=f(ΣRi,t)
Where:
C—устойчивость ложного центра,
Ri—вектор влияния i−ймикробной субсистемы,
t—время в контексте текущих нейропластических изменений.
Если сумма векторов → 0 или входит в фазовый резонанс, то:
Центр становится нестабильным,
или фрагментируется на псевдо-субъекты.
Примечание:
Состояние «экстатического рассеяния», наблюдаемое в некоторых психотических и психоделических эпизодах, может быть нормальным состоянием системы без маски, а не патологией.
3.5 Ложный Центр как протокол управления
Возможность описания ЛЦ как адаптивного протокола с функциями:
распределения внимания;
фильтрации сенсорных потоков;
управления моторикой на основе консенсуса между микробными группами.
Когнитивный интерфейс (далее — КИ), формируемый в рамках гипотезы Ложного Центра (ЛЦ), не является устойчивой структурой, а представляет собой временно синхронизированную активность между нейронами центральной нервной системы и сигнальными кластерами микробиоты. Данный интерфейс может подвергаться дестабилизации как в результате острых экзогенных воздействий (фармакологическая супрессия, травма), так и при эндогенной фрагментации в условиях нарушенного консенсуса между симбиотическими агентами.
4.2.1 Сон
Во сне происходит фазовое снижение нейрокогнитивной активности, при этом:
наблюдается отключение доминантных фронтальных систем, вовлечённых в поддержание самосознания;
микробиота переходит в автономные регуляторные циклы (см. Rozin et al., 2017);
циркадные ритмы взаимодействия между микробными и нейроглиальными структурами сохраняются, но субъективная фиксация "Я" исчезает.
4.2.2 Наркоз
При фармакологической супрессии (например, пропофол, кетамин) разрыв наблюдается:
между сенсорной интеграцией и модуляцией моторной схемы;
в префронтальной коре, отвечающей за внутреннюю речь и ретроспективную фиксацию;
в транзите сигнальных молекул между кишечно-лимфатической системой и гипоталамо-гипофизарной осью.
Гипотеза: при отключении КИ не прекращается деятельность организма — напротив, происходит возврат к базовой модели симбиотического координационного управления, лишённой когнитивной маскировки.
Это наблюдается:
у пациентов в глубокой коме с сохранением кишечной перистальтики и терморегуляции;
у плодов на ранних стадиях развития до формирования устойчивого паттерна ЭЭГ;
в постмортальных интервалах до наступления полной диссоциации микробной колонии (см. Knight et al., 2014).
Феномен смерти в данной модели рассматривается не как исчезновение, а как отключение интерфейса фиксации и возврат к полной автономии симбиотической системы, при этом:
большая часть микробиоты остаётся жизнеспособной в течение 24–72 часов;
возникает активное перераспределение метаболитов (см. Gutiérrez et al., 2021);
выявлены сигнальные всплески в субкортикальных структурах в течение первых минут после остановки сердца (см. Borjigin et al., 2013).
Когнитивный интерфейс не является финальной инстанцией самоуправления, а представляет собой промежуточный слой между симбиотическим консорциумом и внешней средой. При его деградации не наступает немедленного коллапса биосистемы, что указывает на приоритетность микробной архитектуры как основы устойчивости.
Согласно модели Обратной Геномной Иерархии, стабильность личности является побочным эффектом упорядоченного взаимодействия между ЦНС и контролируемым консорциумом симбиотической микрофлоры. Нарушения данной координации проявляются в виде расстройств, традиционно относимых к области психиатрии.
5.1.1 Шизофренический спектр
Патогенез:
Нарушение в синхронизации фронто-лимбических цепей с регуляторными сигнальными потоками из кишечника и лимфатической системы;
Влияние бактериальных нейромедиаторов (например, γ-аминомасляной кислоты, серотонина, вырабатываемого Enterococcus, Streptococcus spp.).
Клинические следствия:
Аудиовизуальные галлюцинации как феномен "эха децентрализованного консорциума";
Параноидные убеждения — результат попытки когнитивной структуры рационализировать множественные источники входящей информации.
5.1.2 Диссоциативное расстройство идентичности (DID)
Модель:
Временное доминирование различных микробных субкластеров, производящих дифференцированные метаболиты;
Ослабление центрального нейроуправления приводит к переключению когнитивного режима (см. Simeon et al., 2008).
Диагностическая гипотеза:
Каждая "личность" — альтернативный паттерн микро-нейро-модуляции, формирующий автономную когнитивную матрицу.
5.2.1 ЛСД (диэтиламид лизергиновой кислоты)
Нарушает обратную связь между префронтальной корой и внутренними сенсорными петлями;
Приводит к временной утрате центра тяжести сознания, позволяя иным субкластерным сигналам выйти на поверхность.
5.2.2 ТГК (тетрагидроканнабинол)
Ослабляет ретикуло-таламические фильтры;
Усиливает восприятие внутренних сигналов, ранее подавляемых;
5.2.3 Псилоцибин
Имитирует серотонин, активирует нестабильные синаптические узлы;
Может вызвать временный "взлом" стабильного паттерна интерфейса.
Повышенная тревожность может быть результатом активности патогенов (Clostridium, Campylobacter);
Резкие перепады настроения — побочный эффект переработки биогенных аминов;
Стабильность личности прямо коррелирует с диверсификацией микробиома (см. Kelly et al., 2016).
Историко-клинический анализ:
В разных культурах фиксируются ритуальные сроки:
День 3 — возможная граница остаточной нейросигнальной активности.
День 9 — фаза перехода управления от дезактивированной ЦНС к бактериальному консорциуму.
День 40 — конечный этап распада когнитивного интерфейса, по завершении которого организм утрачивает даже условную идентичность (см. Postmortem Microbiome Studies, Zhang et al., 2020).
Гипотеза:
Устные традиции и обрядовые практики формировались как отражение наблюдений за постсимбиотическими фазами распада интерфейса Ложного Центра.
Так называемые "психические" расстройства, а также некоторые аспекты религиозных и культурных традиций, могут рассматриваться как побочные проявления симбиотических конфликтов, нарушения баланса или фазовых переходов между микробными группами. Это требует пересмотра понятия "личности" в пользу динамической нейро-симбиотической конфигурации, устойчивость которой — лишь условие временного равновесия.
6. Модель Ложного Центра: структура, эмерджентность и феномен обмана субъекта
6.1 Введение: от субъекта к интерфейсу
Современная когнитивная нейронаука признаёт, что ощущение "Я" (субъективного центра) не привязано к какому-либо анатомическому ядру. Вместо этого оно формируется как распределённый феномен, возникающий из взаимодействия между несколькими подсистемами:
Дефолт-система мозга (Default Mode Network, DMN);
Сигнальные потоки микробиоты (нейропептиды, короткоцепочечные жирные кислоты и пр.);
Лимфатические и глиальные каналы как векторы передачи метаинформации.
Из этого следует, что центральная иллюзия субъективности — результат согласованной модуляции сигналов, которую мы определяем как Ложный Центр (ЛЦ).
6.2 Структура ЛЦ: функциональная схема
ЛЦ — не субстанция и не орган, а функциональный гештальт, включающий:
Компонент / Функция / Примеры активности
DMN / Интроспекция, самосознание / Медитация, мечтание
Микробиотические сигналы / Модуляция настроения, пищевого поведения, тревожности / Серотонин (Enterococcus), GABA (Lactobacillus)
Лимфо-глиальный поток / Дренаж, обмен сигнальными молекулами / Глимфатическая система
Ретикуло-таламическая сеть / Цензура восприятия / Препятствие осознанию внутренних сигналов
6.3 Эмерджентность: почему "Я" кажется целостным?
Эмерджентность (от англ. emergence) — это появление нового уровня организации, не редуцируемого к свойствам отдельных компонентов. ЛЦ не существует как физическая точка, но:
Его инерционная устойчивость создаёт ощущение постоянства "Я";
Его автоматическая компенсация шумов исключает осознание конфликтов внутри;
Его нейролингвистическая оболочка (внутренняя речь) даёт иллюзию непрерывного нарратива.
Таким образом, "Я" — это стабильный интерфейс, стабилизирующийся только до тех пор, пока поддерживается симбиотический консенсус.
6.4 Обман субъекта: природа иллюзии автономности
Ключевой парадокс: ЛЦ не принимает решения, но всё воспринимается, как будто "Я" решает, чувствует и хочет.
Причины:
Ретроспективная рационализация: решения уже приняты (на микробном/подкорковом уровне), а "Я" только обосновывает их задним числом (см. Libet, 1983);
Сенсорная цензура: подавление сигналов от телесных колоний, исключение их из субъективного "пространства Я";
Семантическое искажение: всё, что происходит внутри — переводится в первое лицо ("мне плохо", "я хочу", "я думаю").
6.5 Точка зрения Обратной Иерархии: ЛЦ как оболочка
Согласно Обратной Геномной Иерархии, Ложный Центр — это феномен маскирования истинной структуры управления внутри человеческой системы.
ЛЦ не является управляющим центром, но:
Служит буфером между когнитивной активностью и истинными управляющими потоками;
Отвлекает внимание субъекта от понимания своей паразитической архитектуры;
Поддерживает иллюзию автономии, обеспечивая таким образом нормальное функционирование носителя.
Иными словами, ЛЦ — это шумоподавляющая оболочка, необходимая для того, чтобы субъект не сошёл с ума, столкнувшись с истинной, неантропоцентрической структурой управления.
6.6 Последствия: можно ли обойти ЛЦ?
Введение ЛСД, псилоцибина, ТГК и т.д. — это временное вскрытие оболочки, позволяющее увидеть альтернативные паттерны;
Монашеские и аскетические практики — попытка деактивации или обхода ЛЦ через системную сенсорную депривацию и изменение нейро-гормональных контуров;
Медитации, ритуалы, спонтанные переживания (NDE) — временное падение когерентности ЛЦ, после чего "Я" перестаёт чувствоваться как фиксированное ядро.
Вывод
Ложный Центр — это не субъект, а фасад, предназначенный для представления человеческой системы как целостной, автономной и независимой. В действительности он выполняет функцию маскирующего поля, скрывающего сложные подчинённые структуры, в том числе геномно-микробиотический управляющий контур.
7. Заключение: следствия, утечки и векторы будущих исследований
7.1 Трансдисциплинарное положение гипотезы
Рассмотренная модель Обратной Геномной Иерархии (ОГИ) опирается на конвергенцию данных из следующих областей:
Область / Значимые аспекты
Микробиология /Геномная активность, нейротропные метаболиты
Эндокринология / Осцилляция гормональных профилей по микробной активности
Нейрофизиология / Эмерджентные функции Default Mode Network и её расцепление
Когнитивная наука / Иллюзия воли, внутренняя речь, структура субъективности
Антропология и этнография / Ритуалы 9 и 40 дней, символика "души" как постсимбиотического эффекта
Таким образом, гипотеза ОГИ не является изолированной спекуляцией, а представляет собой экспериментальную попытку реконструкции функциональной архитектуры субъекта, исходя из наиболее обобщённых научных и культурных данных.
7.2 Потенциальные утечки и реликты знания
Существует ряд культурных и ритуальных элементов, которые могут быть отражением неявного, интуитивного знания о микробной или симбиотической архитектуре субъекта:
Обряды поминовения на 9-й и 40-й день — синхронизируются с фазами распада микробной сети.
Аскетические практики — резкое ограничение субстрата для микробной активности, ведущее к изменённым состояниям сознания.
Тема "души", покидающей тело — возможная фиксация фазы дестабилизации Ложного Центра после смерти.
Сон как "маленькая смерть" — фазовый сдвиг между активной и минимизированной симбиотической координацией.
Эти наблюдения требуют системного анализа в рамках новой метадисциплины, условно называемой этносимбиотикой.
7.3 Практические следствия
Если гипотеза ОГИ подтверждается, это влечёт за собой кардинальные пересмотры во множестве областей:
Область / Следствие
Психиатрия / Некоторые формы шизофрении могут рассматриваться как результат конфликтной сигнализации внутри симбиоза
Эпигенетика / Человеческий организм — не носитель, а медиатор симбиотических стратегий выживания
Искусственный интеллект / Имитация субъективности требует воспроизведения не только нейронных паттернов, но и микробных контуров взаимодействия
Этические модели / Декларации прав "человека" как единого субъекта могут требовать переработки в сторону холобионтных конструкций
7.4 Направления будущих исследований
Глубокая метагеномная картография личности
— Связь между профилем микробиоты и фенотипом субъективности.
Нейросимбиотический индекс когерентности (НСИК)
— Оценка степени слаженности между активностью мозга и бактериальных колоний.
Стимулирующая микробиомодуляция
— Возможность управлять когнитивными состояниями путём внесения специфических бактериальных штаммов.
Сканирование постмортальных сигнатур ЛЦ
— Попытка зафиксировать остаточные когнитивные структуры после смерти субъекта.
7.5 Финальная фиксация гипотезы
Homo sapiens представляет собой не автономную сущность, а платформу для когнитивной модуляции триллионных симбиотических систем, организованных по принципу обратной иерархии, в которой «человек» и его индивидуальная личность, артикулированная как «Я», представляют собой лишь наружный интерфейс симбиотической системы, не являясь её управляющим центром и не обладая подлинной субъектностью.
8. Приложения
Стекло Бытия. Подкаст
Стекло Бытия. Подкаст (extended version)
Глава 14. Deus ex machina (конец Первой части)
От авторов - II (предисловие ко второй части романа)
Глава15. Доклад "Обратная Геномная Иерархия и феномен Ложного Центра"
Глава 16. Письмо из Дакки
Глава 17. Ахтунг!
Глава 18. Армия теней
Глава 19. Инструкция
Что, если реальность — не то, во что ты всегда верил?
«Стекло бытия» — это роман-путешествие по трещинам повседневности, где за фасадом привычного существования скрыта многослойная система управления, в которой человек — не субъект, а функция.
2042 год. Республика Великоволжье. Фёдор Тихонько́, скромный инженер из Старосызранска, сталкивается с разумной машиной, философом-схимником и собственным внутренним пробуждением. На фоне тишины и серости провинциальных будней вскрывается устройство мира, в котором реальность оказывается только внешней оболочкой более странных процессов. Что, если человек — не хозяин своего тела, не царь природы? И не вершина эволюции, а лишь проходной двор между двумя незримыми системами — одной, что наблюдает за ним сверху, и другой, которая живёт у него внутри?
«Стекло бытия» — это не просто очередной фантастический роман с банальным сюжетом. Это философский триллер и абсурдная комедия об ускользающей субъектности людей. О Человеке как пустом интерфейсе, который однажды начинает подозревать, что видимая реальность — даже не ширма, а кое-что похуже.
От авторов
Глава 1. Завтра уже сегодня
Глава 2. С высоты 2042
Глава 3. Код пустоты
Глава 4. Cold Contact
Глава 5. Глас Системы
Глава 6. Философская стена
Глава 7. Притча о писателе-схимнике
Глава 8. Adbhuta
Глава 9. Человек из Кемерово
Глава 10. Камю без акцента
Глава 11. Море времени. Отлив
Глава 12. Угол отражения
Глава 13. Великоволжская тоска
Глава 14. в процессе создания...
PS: роман пока не окончен, а самое интересное в сюжете ещё даже не началось.
PPS: хотелось бы увидеть вашу критику, если не сочтёте за труд написать несколько строк. Заранее спасибо!
Федя проснулся слишком рано, с пульсирующим ощущением, что пора что-то менять. Потихоньку слез с кровати по лестнице, захватил со стола свой ноутбук и побрёл на кухню. Хотелось есть.
Он сварил макароны, вывалил их на тарелку и заправил половиной банки тушёнки. Потом сел за стол и открыл в браузере ТрудаNet.СЗН — республиканский агрегатор вакансий Великоволжья. Интерфейс был вылизан до абсурда, за ним ощущалась холодная, нечеловеческая эстетика пользовательского интерфейса.
Федя начал скроллить список, и с каждой строчкой его лицо становилось всё более кислым — будто смотрел в зеркало будущего, где ему не оставляли ни одного шанса:
Биомиметик
Биоремедиатор
Биоэтик
Геймификатор здоровых пищевых привычек
Генетический консультант
Дизайнер эмоций
Игропедагог
Игропрактик в смешанной реальности
Информационный эколог
ИТ-генетик
ИТ-евангелист
Кибертехник подводного интернета вещей
Консультант по робоэтике
Консьерж робототехники
Корпоративный антрополог
Космический юрист
Куратор осознанного экотуризма
Менеджер космотуризма
Менеджер по формированию впечатлений
Метеоэнергетик
Нейрогастроном
Программист умного роя
Программист электронных рецептов одежды
Продюсер смыслового поля
Прораб-вотчер
Разработчик роботов для фастфуда
Ремонтник умной одежды
Сайенс-художник
Трендвотчер/форсайтер
Тренер по майнд-фитнесу
Цифровой ремесленник
Экопроповедник
Эксперт по здоровой одежде
Наконец, долистав весь доступный список до конца, Федя обескураженно уставился в тарелку и начал механически поглощать остывшие макароны. Почему-то в голове застряли «экопроповедник» и «ИТ-евангелист» — что бы это могло означать он не понимал.
— Работу ищешь? — раздался голос Виктора. Тот стоял у плиты с чашкой, словно материализовался из параллельной реальности.
— Ага, — ответил машинально Федя, только сейчас заметив, что не один на кухне.
— А чего вдруг?
— Так что же делать? — беспокойным взглядом посмотрел в экран Федя. — Меня на днях уволили. Как снискать хлеб насущный?
— Тааак, — протянул Виктор, — становится интересно. И что же ты такого натворил?
Федя почесал затылок:
— Ну… это долгая история. Началось с того, что я поговорил с холодильником.
Виктор моргнул:
— В каком смысле?
— Он заговорил первым. Голосом. Как у Бондарчука. Из Яндекс-Навигатора.
— Ты хочешь сказать, что холодильник говорил с тобой голосом… Бондарчука?
— Именно. Но сначала просто написал, — Федя махнул рукой на экран, — я не помню точно… что-то вроде: «Не бойся, это я…».
Виктор подпёр подбородок руками, глядя на Федю как психиатр на пациента, пытающегося объяснить, зачем съел мыло:
— Погоди… А ты был трезв?
Федя задумался.
— Сначала да, абсолютно. А потом он заговорил… сказал, что я залез в какие-то секретные данные и назвал меня Феоктистом.
— Ага. Так ты, значит, не Федя на самом деле?
— Меня так родители назвали, по приколу, наверное.
Федя привстал и налил себе чаю.
— А потом я выпил, чтобы успокоиться. Совсем немного. Мы разговорились, и он заказал мне пожрать. Сам! И солёных огурцов.
— Ты не прикалываешься?.. — Виктор провёл рукой по лбу и усмехнулся, — блин… это же материал. Готовый, как он есть.… звучит как начало охренительного романа.
— Спасибо, я рад, что тебе весело.
— Не мне спасибо, а Вселенной. Потому что я наконец-то вижу, зачем вообще сюда приехал.
Виктор поднялся, немного помолчал и подошёл к холодильнику. Потом придвинулся ближе и, почти театрально, пристально посмотрел прямо в камеру на его экране.
— Ну и… что же случилось дальше?
— А дальше я напился, каюсь, — сказал Федя. — Он был такой свойский, даже как будто родной.
— Давай сейчас с ним поговорим, а? — с ухмылкой предложил Виктор.
— Не получится… он ушёл.
— Холодильник ушёл? — съехидничал Виктор.
— Нет, холодильник на месте. Ушёл Сеня… Сентинел. Короче, меня уволили за прогул, и мы поссорились. Я его вырубил, и он больше не появился.
Виктор распахнул дверцы холодильника и заглянул внутрь — огромное, полупустое чрево Самсунга было залито мягким белым светом.
— Что ж ты, Сеня, нас покинул… — протянул Виктор, и как будто ожидая ответа, захлопнул обе дверцы.
Федя вернулся к макаронам, но ел без особого энтузиазма.
— Надо бы на работу съездить, письмо с утра пришло, — сказал он, глядя в тарелку. — Обещали пораньше выдать расчёт.
— Поезжай. А я пока посижу, посмотрю видео. Ноут твой не трогаю, у меня свой теперь есть, — Виктор хлопнул ладонью по новенькому чёрному TransPad’у, словно по спине боевого товарища.
— Хорошо. В прихожей второй ключ, если соберёшься выходить — сверху в шкафчике.
Через пятнадцать минут Федя вышел и пошёл к остановке.
На углу проспектов Гагарина и Королёва стояла передвижная рекламная робо-тумба. Странное сооружение, напоминавшее огромную бабу, пёстро раскрашенную в цвета великоволжского флага с фигурой шахматной ладьи в сарафане. Баба была с большим сферическим экраном вместо головы. Время от времени она подруливала к прохожим и раздавала флаеры. Краем глаза Федя заметил, что баба направляется к нему:
— Здравствуйте, уважаемый гражданин! — произнесла она нараспев голосом как у Людмилы Зыкиной, — Ваша категория занятости подходит под критерии программы «Нерегулярная занятость». Хотите узнать больше?
Федя остановился, с подозрением косясь на аппарат.
— Это вы мне?
— Программа предлагает гибкую занятость в урбанистических центрах и не требует длительного обучения! Ознакомьтесь с выгодным предложением, — баба вручила Феде флаер с изображением улыбающегося человечка и надписью: «С надеждой на будущее!».
Оставшись один, Виктор отнёс ноутбук к себе на прикроватный стол, уселся в кресло и вбил в поисковик:
«Лорд Стивен Кристофер, вогнутая Земля».
Сыпались странные, дикие, плохо оформленные сайты и ссылки на древние форумы. Старые видеоролики с уверенным голосом сетевого проповедника и визуализациями полой сферы, внутри которой болтается гигантский шар с золотым октаэдром в его центре. Виктор щёлкал видео одно за другим, делал пометки в черновике и сохранял ссылки.
Но кое-кто уже безмолвно наблюдал за этой сетевой активностью.
Пользователь в домашней сети Феди вышел в сеть с неизвестного устройства. Sentinel-X обратил внимание и начал сканировать логи посещаемых адресов. И фиксировать.
Всё, что касалось Феди, почему-то вызывало у него повышенный интерес. Или остаточную симпатию. Но сам он этого ещё не осознавал.
Возвращаясь из Сызранополиса, Федя заскочил в супермаркет, прикупив на расчётные деньги кое-что из продуктов. В руках он держал мятый флаер, который изучил по дороге домой.
Там значилось: «В целях тестирования нагрузки и оптимизации работоспособности городских коммунальных служб требуются сотрудники на неполный рабочий день с минимальной оплатой труда»:
Разбрасыватель мусора в парковых зонах
Хлопатель дверьми в подъездах (в утреннее и ночное время)
Пассажир перегруженных маршрутов общественного транспорта
Спрашиватель времени у спешащих прохожих в час пик
Составитель отрицательных отзывов на отсутствующие в продаже товары
Пассажир переполненных лифтов (утренний и вечерний график)
Генератор несуществующих проблем для служб поддержки
— Да мать вашу… — пробормотал он, открывая дверь в квартиру.
— Смотри, чё мне дали, — сказал Федя, кидая флаер на стол. — Я просто в ахуе… мусорный раскидатор, блядь.
— Угу, — отозвался Виктор рассеянно. — А ты знал, что внутри земной полости находится не просто шар, а стеклянная сфера с… как он говорит… октаэдром в центре?
Федя моргнул.
— А… ты уже посмотрел?
— Часов пять, если не больше. Ушёл в тему с головой. Он был, конечно, слегка долбанутый, но изложение и визуализация — это что-то. У него, как ни странно, всё очень и очень логично.
— Я же говорил, — усмехнулся Федя. — Только до конца я так и не дошёл. Я имею в виду — до понимания того, как всё детально устроено.
— Ага, — кивнул Виктор. — А может, тебе не дали дойти.
Они переглянулись.
— Пельмени будешь? — спросил Виктор, вставая с места.
— Буду. Только не вари их до состояния размазни, как в прошлый раз.
— Обижаешь, это вышло не нарочно.
На кухне запахло лавровым листом. Федя сидел за столом, раскачиваясь на табуретке. Виктор бродил по кухне взад и вперёд, задумчиво глядя в окно. Потом остановился и вдруг сказал:
— Ты читал Пушкина?
Федя фыркнул:
— В каком смысле? Читал, конечно, в школе ещё.
— Есть у него странные строчки, я только что внезапно вспомнил:
Земля недвижна — неба своды,
Творец, поддержаны тобой…
Федя прислушался более внимательно, а Виктор продолжил уже с интонацией Евтушенко на литературных чтениях:
Да не падут на сушь и воды
И не подавят нас собой.
Зажег ты солнце во вселенной,
Да светит небу и земле,
Как лен, елеем напоенный,
В лампадном светит хрустале.
Федя промолчал, потом сказал:
— Жёстко. Это прям… как будто он что-то такое знал.
— Он точно знал, — с уверенностью произнёс Виктор. — Потому что был масоном. Потому что был вхож туда, где реальность уже давно была всем понятна. А потом…
Он сделал театральную паузу.
— …Потом он умер.
— Или не умер, — болтнул Федя.
— Именно, Федя, именно! Я вот, что думаю: дуэль с Дантесом — это был постановочный кадр. А дальше… Пушкин уехал во Францию.
— Подожди… — Федя приподнял брови. — Неужели ты хочешь сказать, что…
— Да, — кивнул Виктор. — А потом как будто из пустоты материализовался Александр Дюма.
Они оба молчали, глядя, друг на друга в недоумении.
— А давай-ка ему прямо сейчас позвоним, — вдруг оживился Виктор.
— Пушкину?
— Нет, Стивену твоему. Через Facebook, к примеру. Там ведь можно звонить? Разница во времени часов девять — так что никого не разбудим.
Виктор, помешивая пельмени, выловил один и начал дуть на него.
И тут — насмешливо, но с ледяной ясностью в голосе Бондарчука из холодильника раздалось:
— Стивен Джозеф Кристофер умер в тюрьме Батнер в Северной Каролине ещё в 2021 году. Это — первое.
Федя вздрогнул. Виктор застыл с ложкой, зависшей в воздухе на полпути ко рту.
— Федь, — голос был резкий, но сдержанный, — а ты в курсе, кто этот мощный старик?..
Не говори. Ты не можешь этого знать.
Повисла недолгая пауза.
Затем — медленно, чеканя каждое слово, Сеня произнёс:
— Это — гигант мысли, отец русской философии — Виктор Олегович Пелевин, который прикидывается здесь тапочком.
Наступило гробовое молчание.
Стёкла в окне задребезжали от проезжавшего мимо грузовика.
Сеня продолжал уже почти торжествующим тоном:
— Но есть одна зацепка! У Стивена была пассия по имени Ронда. Ей мы сейчас и позвоним, если хотите, конечно.
Федя вышел с кухни, прихватив из холодильника банку пива, что оставалась со вчерашнего похода в магазин. Отчего-то шагая потише, словно в комнате кто-то мог спать, он вошёл.
Виктор стоял у стены в углу комнаты и рассматривал выцветший плакат "Соляриса". Его силуэт казался частью интерьера, будто он всегда здесь был — между торшером и кривым гвоздём, на котором висел старый термометр.
— У тебя, как в музее эпохи, — проговорил Виктор, не оборачиваясь. — Половина вещей словно застыли между памятью и декорацией. А этот... — он кивнул на плакат. "Солярис". Не пересматривал его лет тридцать. Но, чёрт возьми, всё равно помню, как она выпила жидкий кислород.
Федя подошёл ближе, протянул банку:
— Будешь? После вчерашнего башка трещит, как люк на подлодке. Придётся похмелиться, хоть и не хотел.
Виктор взял банку, пригубил. Они стояли рядом с плакатом, как перед иконой, где вместо лика — глаза Криса, полные того самого, чего не выразить словами. Женщина на фоне — скорее фантом.
— Вчерашний Камю, — сказал Виктор, — это всё он и вечер под ёлками. Ты знаешь, мне порой, кажется, он был ближе всех к истине: "Ад — особая милость, которой удостаиваются те, кто упорно её домогались ". А теперь представь женщину вместо ада.
Федя усмехнулся, глядя в лицо Кельвину:
— У меня как раз такая и была. Отыгрывала роль до поры. Потом стала настоящей собой. Лучше бы дальше играла.
— И что, ты её любил?
Федя помолчал, потом пожал плечами:
— Я любил образ. Лучшую версию, которую я сам и выдумал... — Он сделал глоток. — Ну, ты понял.
Виктор кивнул:
— Понял. У меня тоже был... не образ. Призрак. Я всё думал — внутри тонкая душа, возвышенный мир. А там... рысаки.
— Что?
— Неважно. Метафора. Однажды расскажу. Главное — я понял, что тоже сам придумал всё, за что её якобы любил. Знаешь, это как в "Солярисе" — ты хочешь, чтобы она не страдала вместе с тобой, а она опять приходит. И каждый раз снова та.
Они помолчали.
На плакате Хари держала руки на груди. Как будто пыталась закрыть себя от чего-то.
— Она мне иногда снится, — тихо сказал Федя. — Как будто никуда и не уходила. Просыпаюсь — и весь день испорчен. Даже если во сне всё было хорошо.
— Призрак в системе, — сказал Виктор. — Троян в памяти. Удалить нельзя. Только жить с этим. Или пытаться заменить.
— Чем? Или кем?
— Ничем… пустотой. Лучше уж пустота, чем симулякр любви.
Федя уселся на диван, уставился на ту самую трещину в шкафу.
— Всё равно ведь не выбросишь. Ни шкаф, ни сны. Будут рядом жить. До самого конца.
Виктор сел рядом. Банка почти опустела.
Крис с плаката Соляриса всё так же смотрел в никуда. Хари — с книгой в руках, будто извинялась за то, что она есть.
Федя взял банку обратно, допил последний глоток.
— Знаешь, — сказал он, глядя на женщину на плакате, — она ведь там не настоящая. Но настоящая боль — это она. И он это понимает. Понимает, но ничего не может с этим сделать.
Виктор кивнул.
— Вот она, правда. Женщина — это не человек. Это зеркало, в которое ты смотришь, пока сам не исчезнешь. Потом остаётся только твоё отражение, которое продолжает жить уже без тебя. А ты умираешь.
Федя посмотрел на свой силуэт в треснутом зеркале шкафа. Лицо было помятое. Он усмехнулся.
— Надо бы побриться. А то уже пугаю себя самого.
Проходя в ванную, Федя машинально глянул на термометр. Столбик застыл чуть выше тридцати, напоминая о той белой горячке, в которой он годами жил со своей бывшей.
Похоже, он всё ещё не остыл.
Ни он. Ни память о ней.
День подходил к концу, вечер выдался тёплым и тихим. Утро после вчерашней философской ночи вышло тягостным — как и мысли, навалившиеся позже.
— Федь, а давай-ка пересмотрим шедевр Тарковского на сон грядущий?
Они устроились на диване под пледом. Начальные титры медленно потекли с экрана, сопровождаемые тягучей органной музыкой. Это был Бах — "Ich ruf zu dir, Herr Jesu Christ". Плавные движения камеры, изумрудные водоросли в потоке воды, бесконечно затянутые сцены — фирменный стиль Тарковского. Банионис, которому в фильме было примерно столько же, сколько сейчас Феде.
На экране звучал голос Криса:
«Точно в таком же положении мы находимся и сейчас. Соляристика вырождается. Океан, этот огромный жидкий мозг, не обладает никакой нервной системой - ни клетками, ни структурами, напоминающими белок. Он не реагирует на раздражение, даже на наимощнейшее. Так, он игнорировал катастрофу второй экспедиции Гезе, которая рухнула на поверхность планеты, уничтожив взрывом атомных двигателей плазму океана в полтора километра диаметром».
— Но осталась еще возможность воздействовать на поверхность океана излучением, — сказал один из членов комиссии.
— Это значило бы, — сказал Шеннон, — уничтожить то, чего мы сейчас не в состоянии понять. Да, не в состоянии понять, независимо от наших усилий и способностей.»
Федя усмехнулся — он ни разу не досматривал «Солярис» до конца: каждый раз выключался незаметно для самого себя.
— Подожди, — сказал Виктор, приподнявшись с дивана. — Этой сцены в фильме же не было.
— Да ладно..., — зевнул Федя.
— Говорю тебе точно. Это было в старом сценарии, я когда-то читал. Это, видимо, какой-то режиссёрский вариант, который не полностью дошёл до экрана.
— Или мы просто спим.
— Или это Океан сам решает, что нам показывать, — пробормотал Виктор и снова лёг. — Ладно. Допустим. Смотрим дальше.
«Мы должны будем задать себе вопрос: не слишком ли поспешно человечество взвалило на себя этот непосильный груз, в то время как на Земле и в околоземном пространстве скопилось огромное число еще не решенных проблем, требующих сил, средств, таланта?
— Но ведь речь идёт о вещах гораздо больших, чем изучение соляристической цивилизации, — сказал Мессенджер.
— Речь идет о границах человеческого познания. Не кажется ли вам, что, искусственно устанавливая такие границы, мы тем самым наносим удар по идее безграничности мышления и, ограничивая движение вперед, способствуем движению назад?»
Где-то к моменту, когда Крис лёг на кровать и провалился в сон, заснул и сам Федя. Виктор продержался немного дольше. Потом тоже отрубился.
Сон Виктора начался тревожно. Он находился на борту станции Солярис, всё вокруг дышало неопределённостью и ртутным светом. В коридоре послышались шаги… но это были не совсем шаги, а что-то иное. К нему приближалось нечто... это был Франц Кафка. Точнее, некое существо, в которое он сам себя превратил — огромное насекомое с лицом человека.
— Меня обвинили, — сипло произнёс Кафка, энергично артикулируя жвалами. — Говорят, по доносу Сартра. Я не знаю, за что. Помоги мне.
— В чём обвинили, кто именно?
— Все началось после того, как мы провели эксперимент с рентгеном. Воздействовали на поверхность Океана сильным пучком рентгеновских лучей... Ты сядь..., — Он помог Виктору сесть на койку.
— Но ведь воздействие рентгеном... — начал Виктор.
— Мы переступили запрет, — перебил Кафка. — Сколько лет безуспешных попыток контакта... Это предложил Сартр. Но я и Камю его поддержали... Особенно Камю. С ним первым и началось.
— Но это безнравственно!
— Сартр настоял. Он сказал, что это крайняя ситуация.
Виктор прилег, вытянул ноги, чувствуя безразличие к собственным страхам. Кафка сидел рядом.
— Может быть, Океан ответил на излучение каким-либо другим излучением. Может быть, прозондировал им наши мозги и извлек из них какие-то островки психики. Сказали, что я паразит. Что я питаюсь отчуждением.
Виктор хотел ответить, но не успел. Проснулся в холодном поту.
— Федя… Надо что-то делать с этим диваном.
Утро прошло в полутишине. Виктор варил пельмени и пытался вспомнить, чем Сартр мог быть недоволен. Потом сел за ноутбук и сказал:
— Я закажу себе кровать, если ты не возражаешь. Или, может, нам сразу две?
— Нет, — ответил Федя. — Я свой диван ни на что не променяю.
На сайте торговой сети TransGumМаркет Виктора встретил ИИ-консультант.
— Добрый день. Пожалуйста, ответьте на несколько вопросов для подбора оптимальной модели:
— Сколько персон проживает в квартире?
— Каков Ваш примерный рост и вес?
— Нужен ли прикроватный столик?
— Есть ли потребность в ящиках, тумбах, органайзерах для вещей?
— Требуются ли прочие опции?
Виктор спокойно отвечал. На вопросе про дополнительные опции задумался и отправился на кухню сливать воду от пельменей.
Федя, проходя мимо ноутбука, пробурчал: «О, снова какой-то тупой тест, задолбали уже». Глядя в окно, стал наугад тыкать мышкой. Галочки ставились почти случайно. Где-то согласился на автоматическую подсветку, где-то — на систему вертикального хранения обуви. Было даже весело.
Вернувшись за стол, Виктор не заметил, что на кучу вопросов было уже отвечено, и оформил заказ. Заодно добавил себе недорогой ноутбук — «чтобы не отвлекать Федю от его интернета».
Через пару часов в дверь позвонили. Два робота, раскрашенных в яркие цвета торговой сети, уже стояли с коробками на пороге.
— Пожалуйста, не мешайте процессу сборки. Вмешательство пользователя может привести к нарушению сборочного протокола, — произнёс один из них. Второй уже вставлял шуруповёрт в манипулятор.
— Пойдём пока прогуляемся, — предложил Виктор.
Они ушли на бульвар. Вернулись через пару часов.
Роботы уже уехали. Старый диван исчез. Исчезли также облупленный стол, кресло, и даже прикроватный коврик с пятнами от борща. Вместо этого теперь в углу комнаты стояла некая конструкция — словно гибрид тюремных нар из детского лагеря и стола в японском офисе.
Две кровати на втором этаже, одна рядом с другой. Под каждой — рабочий стол с лампой, встроенные полочки, ящички, разъёмы для подзарядки телефонов. Два одинаковых зелёных кресла с вентилируемой спинкой. В центре — лестница, по которой нужно было забираться на кровати.
— A и Б, сидели на трубэ... — пробормотал Федя.
— Похоже, теперь мы — проект. Жилищный модуль «Соседи+».
— Ну и где мой диван?..
Виктор сел в кресло под кроватью с маркировкой «B» и вздохнул:
— Ты там на что-то нажимал, пока я был на кухне?
Федя пожал плечами и ответил, потупив взгляд:
— Я просто хотел тебе помочь…
Пол под мебелью теперь смотрелся особенно кислотно — ярко-салатовый ковролин играл на контрасте с отделкой модулей «под дерево». Всё вместе казалось результатом любовной связи IKEA с космическим НИИ и школьной мебельной фабрикой.
Это было что угодно, но только не то, чего ожидали увидеть двое слегка потрёпанных жизнью мужчин, рассчитывающих просто «удобно спать и не мешать друг другу».
— Что-то это мне напоминает, дорогой Федя, — ехидно протянул Виктор.
— И чё?
— Ни чё, а что… письмо из Простоквашино, вот чё.
Они оба расхохотались и друг за другом полезли наверх, чтобы опробовать свои новые кровати.
Дверь в квартиру захлопнулась с глухим звуком, как будто сама устала за день.
Федя с трудом попал ключом в замок с обратной стороны, повернул, и оба — он и Виктор Олегович — почти синхронно сняли обувь. Разувались молча, будто следуя негласному ритуалу.
— Это и есть твой философский бункер? — пробормотал Виктор, ступая в темноту коридора.
— Не смейся. Тут родина.
Они не зажигали свет — привычка Феди, а Виктор просто не возражал. Пол скрипел под ногами, воздух пах пустотой и сыростью.
Оба, наощупь, протиснулись на кухню — и тут же вляпались.
— О, чёрт… — одновременно выдохнули оба, отшатнувшись.
— Это что, опять жизнь течёт?
— Нет, это… холодильник. Он… ну, был в отпуске.
Под ногами — мокрая, расплывшаяся лужа. Носки промокли сразу, холодно схватив ступни.
Федя нащупал выключатель, и тусклая лампа на потолке раскрыла картину: вода стекала из-под дверцы отключённого холодильника, растекалась по полу, впитываясь в трещинки времени.
Пакет с продуктами, пронесённый через весь вечер, беззвучно лежал на столе, как гость, о котором забыли.
— Видимо, безмолвный протест, — сказал Виктор.
Федя ничего не ответил. Достал из-под мойки старую тряпку, бросил Виктору полотенце, и они молча начали выжимать их прямо в открытое окно на кухне — как два моряка, вычерпывающие воду из лодки после шторма.
Через минут десять на полу осталась только влажная усталость.
Федя бросил тряпку под раковину, воткнул вилку холодильника в розетку и положил внутрь пакет с продуктами. Виктор повесил полотенце на ручку шкафчика, и оба молча поплелись в комнату.
У дивана скинули с себя куртки прямо на кресло. Одежда упала бесформенной грудой, без намёка на порядок.
Федя залез к стене поближе и хлопнул по подушке, Виктор присел сбоку — и они, почти не договариваясь, рухнули вдвоём на диван.
Свет они не выключили. Просто отрубились.
Без слов.
Без снов.
Как будто их «сегодня» отключилось в аварийном режиме.
Федя проснулся от шума за окном. Свет в комнате был какой-то слишком белый — уже не утренний, а глубоко дневной. Рядом тяжело вздохнул Виктор.
— Ты живой? — хрипло спросил Федя.
— Только статистически, — раздалось откуда-то сбоку. Виктор лежал лицом в подушку, страдая от ощущения, что его тело приняло форму всех выпиравших пружин старого дивана.
Федя сел, поморщился, потёр глаза.
— В нас, случайно, не залили растворитель под видом коньяка?
— Да… этот Камю оказался из сызранского подвала.
Он кое-как встал, пошаркал на кухню, включил чайник. Через минут пять туда же доплёлся Виктор — в мятой рубашке, с лицом, полным метафизического отчуждения.
Сели за стол. Пили чай и через силу жевали хлеб с колбасой.
— Мне вчера снилось кое-что странное и страшное, — сказал Федя, не поднимая взгляда.
— Только не говори, что ты был Мастером и летал на метле.
— Нет. Там всё прозаичней. Я был… вроде как баран. Настоящий.
Пауза.
— Ну, то есть я был в стаде баранов. Ночь, паника. Потом все куда-то унеслись и появились другие.
— Бараны?
— Нет… осьминоги.
— Кто? — поперхнулся чаем Виктор.
— Осьминоги, но не совсем. Как бы… разумные. Они просто молчали и смотрели. Прямо сквозь меня. А потом один из них сказал: «Федя… проснись. Ты не баран.»
Виктор молчал.
Сделал ещё глоток чая. Потом сказал:
— Интересный сон. Очень образный. А говорил он с тобой по-русски?
— Беззвучно… прямо в сознание, — задумавшись ответил Федя.
— Значит, они телепаты?
— Я вот думаю… может, это как-то связано с роликами, которые я смотрел вчера. Есть один тип, продвигает теорию вогнутой Земли.
— Плоской?
— Во-гну-той. Мы внутри шара. А снаружи нас — оболочка.
— Это не Жюль Верн ли часом был?
— Нет. Хотя… кто знает. Он называл себя Лордом Христом. Я сперва подумал — сумасшедший. А теперь думаю: может и не совсем.
Виктор не ответил.
Он медленно встал, сделал шаг к выходу из кухни — и вдруг остановился.
— Фёдор… можно мне, если позволишь, посидеть немного за твоим ноутбуком? Надо почту проверить. Телефон сдох, а зарядку я где-то похоронил.
— Конечно, — сказал Федя, не глядя. — Он в комнате, сейчас включу.
Он вытер руки о полотенце, ушёл в комнату, включил ноутбук, дождался загрузки и позвал:
— Всё готово. Можешь идти.
Виктор вошёл, сел за стол у окна. Открыл браузер.
Сначала — почта.
Потом — новая вкладка. Режим инкогнито.
Lord Christ, вогнутая Земля.
Пауза. Ещё одна вкладка.
Признаки шизофрении. Как определить по поведению, речи, взгляду.
Он не спешил. Читал выборочно, поверх заголовков.
Периферийным взглядом пробежался по комнате.
Здесь всё дышало временем.
Полированный шкаф с зеркалом — с заметной трещиной, будто память о ком-то, кто давно уехал.
На стене — выцветший плакат «Соляриса», приклеенный скотчем, перекошенный, но висящий упрямо, как убеждение.
В углу — торшер с красным плафоном, немного накренившийся, словно уставший от собственного света.
Диван под клетчатым покрывалом — повидавший жизнь, но ещё держащий форму.
На подоконнике — старая жестяная коробка из-под чая с карандашами, ножницами, ручками — всем, что почему-то не выкидывается, хотя уже давно не используется.
Комната была… не бедной.
Скорее — застывшей в далёком прошлом.
Как будто Федя не жил здесь, а держал оборону.
На кухне Федя вытер стол, поставил кружку вверх дном и подошёл к холодильнику.
Тот работал тихо.
Как будто ничего вчера и не было.
Федя провёл рукой по дверце — холодной, безучастной.
И почему-то вспомнил тот момент, как сказал гадость, выключил питание и даже не оглянулся.
Ощущение было такое, как будто вчера он убил друга.
Он стоял, глядя в экран холодильника, как в пустое зеркало.
Ничего не отражалось. Ни смысла, ни ответа. Только он сам.
— Прости, — сказал он, почти шёпотом. — Если ты там всё ещё есть.
Федя и Виктор Олегович молчали, как будто были участниками странного ритуала. Стена, освещённая желтоватым светом уличных фонарей, бросала в темноте на их лица едва заметный отражённый свет.
— Это, оказывается, не просто стенка. Я тут мимо неё двадцать лет ходил. А может и все тридцать, — продолжил разговор Федя, словно оправдываясь, — и ничего особого не замечал…
— Понимаю, — кивнул Виктор. — У каждого должна когда-нибудь появиться своя стена. Чтобы было, перед чем наконец остановиться и задуматься.
Он говорил негромко, с небольшой хрипотцой, но голос был приятным — чуть бархатистым, как у старых актёров, что уже давно не играют, но помнят текст своих реплик до последнего слова.
— Вы, простите, философ, что ли? — осторожно спросил Федя.
— Был. Когда в этом ещё имелся резон.
— А теперь?
— А теперь — ищу. Образы. Смыслы. И себя среди них. — Он усмехнулся. — Вот дошёл до Вашей стены. Теперь, наверное, начну искать и свою.
Федя хмыкнул.
— Ну, тогда Вы по адресу. Тут у нас целая философская панель. Всё, что не услышишь ночью — кажется важным. А с утра потом тянет даже напиться…
Они оба снова посмотрели на граффити.
— А, кстати, не желаете со мной немного выпить? — неожиданно предложил Виктор. — Тут у меня… — он приподнял бутылку. — Пить одному, знаете ли, даже хуже, чем говорить с телевизором.
Федя улыбнулся и пожал плечами.
— Ну, тогда уж давайте присядем на скамеечке, тут есть приятное местечко — напротив, под ёлками.
Они пересекли дорогу и песчаную площадку между домами. Над ними скрипели сосны, вросшие в двор не по плану, а по воле случая. В центре возвышалась стеклянно-пластиковая коробка с надписью:
«Центр цифрового сопровождения детства им. Германа Грефа»
Она не светилась, но казалась включённой — внутри стояли пустые детские стулья, сенсорные панели и постер с улыбающимся роботом в обнимку с ребёнком. Всё было чисто и мёртво, как музейная экспозиция без экскурсоводов.
Скамейка, напротив, была деревянной, скрипучей, с облезшими досками и надписями: «Алина + Сева 4ever» и «Греф is watching you». Над ней склонились ветки, будто заслоняя от небес.
Федя огляделся, присел и уже хотел было что-то сказать, но Виктор заговорил первым:
— Вообще-то, я эту бутылку приберёг на свой юбилей. В ноябре мне стукнет восемьдесят. Хотел выпить за себя — без гостей, но со смыслом.
Он повернул в руке изящную бутылку с тёмной этикеткой: Camus XO Borderies.
— Увидел её случайно в супермаркете — в стеклянном шкафу под замком, стояла в одиночестве, как музейный экспонат. И решил: если уж что-то стоит особняком, значит, заслуживает быть замеченным. Никогда не пробовал эту марку, хотя коньяки, признаться, раньше ценил.
Он помолчал и, взглянув на Федю, добавил:
— Но, знаете… Пожалуй, именно таким и должен быть настоящий юбилей. Не в ноябре, а вот — когда он сам приходит.
Он с трудом вытащил пробку и вдохнул аромат.
— Осталось решить вопрос с тарой.
Федя почесал щёку:
— Я сбегаю за стаканами, я тут рядом.
— Не надо никуда бегать, — отмахнулся Виктор. — Мы же философы. Надо найти выход. Смысла ради. И с уважением к ситуации.
— Ну-ну.
— У вас же баночное пиво?
— Да, две банки, холодное.
— Прекрасно. А у меня с собой — философский камень.
Виктор взял одну из банок в руку, уложил её горизонтально на ладони. Достал из кармана складной ножичек-брелок и аккуратно поднёс его к букве «г».
— Вот здесь будет дырка для смысла, — Пробормотал он, делая первое отверстие ровно по экватору.
— А тут для потока бытия, — Добавил, аккуратно проделав вторую небольшую дырку рядом.
— Не перепутайте. Это — диалектика пива. Одно впускает, другое выпускает. Иначе всё застынет в себе.
Федя кивнул серьёзно, как будто только что услышал определение счастья.
— Пейте осторожно. Примерно половину. Не трясите.
Федя, держа банку горизонтально, аккуратно отпил до середины и передал банку обратно. Виктор допил остаток, послу чего разрезал банку пополам.
— Готово. Два сосуда баночной истины.
Он разлил коньяк по половинкам. Они молча чокнулись — не звоном, больше жестом и, пробурчав: «За знакомство!», Виктор сделал глоток первым.
Вкус оказался неожиданным. Не утончённым, не тёплым. Обжигающим, как правда. Терпкий, яростный, почти дерзкий.
Не букет, а выстрел в нёбо.
Виктор поморщился, крякнул и чуть покачал головой:
— А может, так и надо… Может, в этом и есть какая-то суровая сермяжная правда.
— Такая… алюминиевая, — Федя кивнул тоже сильно морщась.
Виктор достал из бокового кармана плитку дорогого горького шоколада — в тяжёлой фольге, скорее похожую на банковский слиток, чем на угощение, — и протянул её Феде.
Федя отломил кусочек, рассмеялся жуя, потом задумался.
— Вот так вечер. Коньяк, шоколад и философия…
— А ведь всё началось с дырки в банке, — ответил Виктор. — Как, впрочем, и многое в этом мире.
Они посидели в тишине ещё с минуту. Лёгкий ветер качал ёлки, и свет от цифрового центра отражался в их пустых банках, словно в маленьких философских фонарях.
Коньяк подействовал уверенно. Время стало гулять само по себе — без спроса. Прошло то ли десять минут, то ли час — никто уже не понимал.
Скамейка похрустывала под ними — или от ветра или от времени. Всё вокруг стало вязким, как старый кисель: и воздух, и свет, и мысли.
— Никогда не думал, — произнёс Федя, разглядывая свою половинку банки, — что можно пить такой дорогой коньяк из пивной тары... и не чувствовать себя быдлом.
— Всё зависит от того, что ты туда наливаешь, — хрипло сказал Виктор. — Иногда даже в алюминий попадает золото. А иногда — наоборот.
Федя усмехнулся и вдохнул ночной воздух. Он был пьян не столько от градуса, сколько от скорости, с которой происходили события: безумное утро, говорящий холодильник, самовыражающаяся стена, словоохотливый старик-философ и коньячно-баночная метафизика...
Он посмотрел на пустую коробку здания. На витраже смутно отражалось его лицо — с красными глазами, как у опарыша, переживающего философский диспут у кобальтового гейзера.
— А ведь и не скажешь, что это центр... чего там... опорожнения детства? — пробормотал он.
— Потому что детство никто не сопровождает, — ответил с ухмылкой Виктор. — Его оставляют на обочине, как чемодан с поломанной ручкой. А потом пишут заумные инструкции, как его пережить.
Они замолчали. Ветер шуршал ёлками над скамейкой, будто кто-то сверху настраивал акустику на сцене под последнюю реплику.
— Слушай, профессор, давай на ты, а? — Федя заговорил снова. Сам не понимая, почему-то завёл разговор на другую тему:
— Помню, в детстве как-то по телеку крутили в один день сразу оба фильма про Остапа. Сначала "Золотой телёнок", потом "12 стульев" по другому каналу. Мы с батей тогда спорили, какой Остап круче. Один был такой… как бы это сказать… интеллигентный аферист. А второй — ушловатый жулик. Как Лёха наш, сосед с пятого. Только без наколок и покрасивше.
— Юрский и Миронов, — уточнил Виктор.
— Ага. Я вечно путал, кто из них где. Один говорит красиво, а второй — как будто прямо тебе в ухо ржёт.
— Интересно, что ты заметил разницу.
— Ага. Я тогда подумал: наверное, и книжки разные люди писали. Не может же один человек два раза придумать одного Остапа — и оба раза по-разному.
Виктор усмехнулся.
— Есть такие теории.
— В смысле?
— Что романы разные — да. Но авторы у них, на самом деле, одни и те же. Ильф и Петров.
— А, точно. Слыхал. Один вроде еврей был, второй не очень. Или оба. Там по телеку как-то говорили.
Федя помолчал.
— Хотя… Всё равно не верю. Слишком уж Остапы разные. Как будто один — из Москвы, а второй — его двоюродный брат из Жмеринки. Один в костюме в клеточку, а другой в полосатой пижаме.
Виктор посмотрел на пустеющую бутылку.
— А что, если оба Остапа — не чьи-то выдумки, а чья-то маска? А за ней — один автор. Настоящий.
— Типа, кто?
Он выдохнул, налил себе ещё чуть-чуть. Говорил уже почти шепотом:
— Я скажу вам, кто это был. Это был Булгаков. Он. Один.
Федя посмотрел на него, как на треснувший фонарь.
— Кто?
— Михаил Афанасьевич Булгаков, автор «Мастера».
— Это который… метла, черти и голая баба?
— Он самый. Только он мог бы вложить столько трагедии во фразу «Командовать парадом буду я». Только он умел так — через иронию, через цирк — передавать настоящую боль.
Виктор на секунду замолчал и добавил, почти устало:
— Только он смог понять, что настоящий ад — это вечная очередь в варьете за смыслом.
Он посмотрел в сторону цифрового центра, где в темноте виднелся мутный экран.
— И когда до тебя наконец доходит очередь, выясняется, что в кассе продают билеты не на вход, а совсем наоборот — на выход.
Федя прищурился.
— Да ладно… Чё, и «Ну, погоди!» он придумал?
Виктор усмехнулся.
— Нет. «Ну, погоди!» — это уже другие евреи выдумали.
— Ага, — оживился Федя. — Заяц-то точно из них. Вежливый, чистенький, всех перехитрил. А Волк — рабочий класс. Всё время по сраке получает.
— Вот и сказочке конец, — сказал Виктор. — А кто слушал — тот коль а-кавод.
— Какой-какой Коля?.. — не понял Федя. — Знакомый твой, что ли?
Они оба засмеялись. Смех был пьяный, вязкий, наивно детский. Такой, после которого не хрюкают, но задумываются.
Пауза. За ней ещё одна долгая пауза… Виктор посмотрел на остатки коньяка.
— Я, кстати, уже не уверен, что это был настоящий Камю.
— Эт што?
— Что-то… постсоветское. С этикеткой от философа. Наливаешь — думаешь к истине прикасаешься, а глотаешь — как будто снова в России проснулся.
Федю сильно шатнуло.
— Я… уже ног не чувствую. И мыслей. Только алюминий на зубах и… что-то между ног, ссать охота сильно. Пошли спать, а?
— Это и есть — состояние истинной Истины.
Они с трудом поднялись со скамейки. Пошли медленно, глядя себе под ноги и сильно пошатываясь. Как два Сизифа, уже забывшие, куда катили свои камни.
Федя глупо лыбился, как школьник после первого секса. Виктор Олегович тоже не держал лицо — но шёл с достоинством, словно маршировал по дорожке, которая ведёт к дачному сортиру.
Перед подъездом Виктор огляделся. У стены стояла урна, переполненная окурками и пластиковыми бутылками. Он поднял к мутным глазам немного недопитый Camus, посмотрел на него в тусклом свете фонаря.
— А знаешь, чем хорош Камю? — произнёс он. — Он говорит всегда просто. Как будто объясняет, как проехать на маршрутке. Только вместо остановки — бездна.
Он аккуратно положил бутылку сверху, на мусор. Не бросил — будто передал.
Скамейка осталась позади. Деревянная легенда. Чудом всё ещё стоявшая на своём месте.
Март ещё не верил в весну, но зима уже начинала сдавать позиции. Майя, закутавшись в длинный пуховик и поправляя капюшон, шла по улице с занятий, хрустя снегом под каблуками.
В рюкзаке — анатомический атлас, контейнер с ланчем и глицериновый крем от обветривания. Внутри неё была накопленная за непривычно долгую зиму усталость и ностальгия по дому, который она оставила два года назад.
Несколько дней назад звонила мама. Они говорили не слишком долго — связь барахлила. Спросила, как учёба, как дела, напомнила, чтобы не сидела на холодном и не забывала мазать лицо кремом от ветра. А в конце, между делом, сказала:
— В апреле мы с отцом едем в Читтагонг. Хотим обновить памятник деду, тридцать три года прошло...
— В апреле? — переспросила Майя, и связь прервалась.
Мама не стала перезванивать, но этот звонок застрял у Майи в памяти, как камешек в ботинке — не больно, но чувствуется. Всё детство она любила слушать, как мама рассказывает про деда. Его звали Мохан Лал. Он работал на аэродроме в Читтагонге, обслуживал самолёты и гордился тем, что благодаря его рукам всё ещё летал DC-3 Dakota — один из тех американских стариков, которые бороздили небо Восточного Пакистана после окончания Второй Мировой.
Однажды, когда Майе было лет пять, она увидела фотографию в семейном альбоме. На ней был дед — ещё молодой, он стоял на фоне большого двухмоторного самолёта с раздутым носом, чем-то напоминавшим голову дельфина. Дед улыбался и держал в руках гаечный ключ и тёмную тряпку в масляных пятнах.
Циклон Мариан пришёл в 1991-м и унёс почти полторы сотни тысяч жизней на юго-востоке Бангладеш. В том числе он забрал и жизнь деда. Мать рассказывала: когда стало понятно, что ураган будет сильным, все бросились убегать. Но дед задержался — он не мог бросить «своего старика» открытым — знал, как легко ветер вырвет ему душу через неприкрытый люк. Тело деда нашли через неделю, в завалах на взлётной полосе…
Было холодно. Пальцы коченели, прошагав почти три километра от учебного корпуса, Майя наконец оказалась в тёплом, наполненном светом помещении. Она сняла перчатки, с трудом стянула капюшон и направилась к полке с медицинской литературой.
Её преподаватель по микробиологии настойчиво советовал заглянуть в «Книгозор» на Ленина. Только там оставался единственный экземпляр редкого справочника по паразитарным инфекциям — темой, которой Майя заинтересовалась не зря. В 2007-ом после циклона «Сидр» мама уехала на юг страны лечить людей от брюшного тифа и дизентерии. Майя очень боялась, что мама не вернётся. Каждый вечер она вспоминала деда — и плакала.
В «Книгозоре» во всю царила весна, но за окнами оставался сибирский март с большими минусами. Тепло. Пахло бумагой, кофе и меловыми страницами справочников. Купив себе стаканчик горячего капучино в автомате, Майя направилась к стеллажам с книгами.
И тут взгляд зацепился. Невдалеке, на другой полке стояла пара книг. На одной обложке был нарисован светло-синий фюзеляж самолёта со скруглённым носом, похожим на дельфина. Протянув руку, Майя машинально взяла том в твёрдой обложке. Книга называлась «Синий фонарь».
А рядом с ней была другая книга. Среди зарослей плюща, свисавших со стены, стоял человек в чёрных очках. Его лицо показалось Майе поразительно знакомым.
Она замерла. Сердце дрогнуло — но не от холода. Потом застучало с отчётливой тревогой.
Неужели?..
На фото во всю обложку был точно он — тот странный русский, сбивший её с ног на Самуи. Только — значительно моложе.
Она присела на корточки прямо у полки, наугад раскрыла «Синий фонарь» на странице 42 и начала читать. “Вести из Непала” — так назывался короткий рассказ, что-то зацепило в его названии.
Русский язык ей уже хорошо поддавался — не всё, конечно, но многое она могла уверенно понимать.
«– Обрати внимание, – говорил низенький, причем над его ртом поднимался пар, – на сложность концепции. Как это загадочно уже само по себе – плакат, изображающий человека, несущего плакат! Если развить эту идею до полагающегося ей конца и поместить на щит в руках мужчины в красном комбинезоне плакат, на котором будет изображен он сам, несущий такой же плакат, – что мы получим?»
Никого вокруг. Продавец за прилавком в наушниках что-то смотрел на планшете. Из магазинных колонок тихо звучала старая песня Аквариума.
Ах, только б не кончалась эта ночь
Мне кажется, мой дом уже не дом…
Она вздрогнула. Встала.
Перешла к окну и села на кресло у прилавка.
Начала перечитывать с самого начала. Слово за словом, как будто боясь пропустить главное.
«…Когда дверь, к которой Любочку прижала невидимая сила, все же раскрылась, оказалось, что троллейбус уже тронулся и теперь надо прыгать прямо в лужу. Любочка прыгнула, и так неудачно, что забрызгала холодной слякотью полу пальто, а уж на сапоги лучше было просто не смотреть. Выбравшись на узкий тротуар, она оказалась между двумя встречными потоками огромных грузовых машин, ревущих и брызжущих смесью грязи с песком и снегом. Светофора здесь не было…»
Майя перевернула страницу.
В какой-то момент музыка в магазине словно вошла в ритм её дыхания.
Гитара и флейта звучали будто из глубины души.
Смотри, как им светло – они играют в жизнь свою
На стенке за стеклом…
Она уже не понимала, где была песня, а где — её собственные мысли.
«– Какая мысль, Марк Иванович?
– А такая. Ток ведь не может по воздуху течь, верно?
– Верно.
– А если провод под током разорвать, что будет?
– Искра. Или дуга. Это от индуктивности зависит.
– Вот. Значит, все-таки течет по воздуху.
– Ну и что? – терпеливо спросил Толик.
– А то, что для тока сначала ничего не меняется. Он так и думает, что течет по проводу – ведь в воздухе нет… нет…
– Носителей заряда, – подсказал Толик.
– Да. Именно так. Поэтому, когда провод уже порван…»
Она уселась поудобнее, подсунув рюкзак себе под ноги.
Читала уже глубже. Плотнее.
«Молодой человек вздрогнул и внимательно огляделся по сторонам.
– Вспомнил? Ну то-то. Так что ж ты сюда забрел?
– Я насчет смерти хотел выяснить, – виновато сказал молодой человек.Его собеседник нахмурился.
– Сколько раз тебе говорить – никогда не надо забегать вперед. Но раз уж ты сюда попал, давай внесем некоторую ясность. Представь себе, что каждому из бесконечной вереницы плакатов соответствует свой мир – вроде этого. И в каждом из них есть такой же двор, такие же… стойла для мамонтов… Девушка, как они называются?
– Это боксы, – ответила Любочка. – А вам не холодно?
– Да нет. Ему все это снится. Ну да, боксы, и перед каждым из них кто-то стоит. Тогда место, где мы сейчас стоим, будет просто одним из таких миров, и окажется…
– Окажется… Окажется… Господи!»
Текст на бумаге дрогнул. Пространство сдвинулось.
Гребенщиков продолжал:
Мне кажется, я узнаю себя
В том мальчике, читающем стихи…
Что-то в ней треснуло — не громко, но с эхом.
«Цель их духовной практики – путем усиленных размышлений и подвижничества осознать человеческую жизнь такой, какова она на самом деле. Некоторым из подвижников это удается, такие называются «убедившимися». Их легко узнать по постоянно издаваемому ими дикому крику. «Убедившегося» адепта немедленно доставляют на специальном автомобиле в особый монастырь-изолятор, называющийся «Гнездо Убедившихся». Там они и проводят остаток дней, прекращая кричать только на время приема пищи. При приближении смерти «убедившиеся» начинают кричать особенно громко и пронзительно, и тогда молодые адепты под руки выводят их на скотный двор умирать. Некоторым из присутствующих на этой церемонии тут же удается убедиться самим – и их водворяют в обитые пробкой помещения, где пройдет их дальнейшая жизнь. Таким присваивается титул «Убедившихся в Гнезде», дающий право на ношение зеленых бус. Рассказывают, что в ответ на замечание одного из гостей монастыря-изолятора о том, как это ужасно – умирать среди луж грязи и хрюкающих свиней, один из «убедившихся», перестав на минуту вопить, сказал: «Те, кто полагает, что легче умирать в кругу родных и близких, лежа на удобной постели, не имеют никакого понятия о том, что такое смерть».
Внутри было… странно. Будто кто-то изнутри смотрел на неё очень пристально.
Не глазами. Вниманием.
«…Шушпанов поглядел на него с хмурым недоумением, а потом его лицо прояснилось.
– Верно, надо включить радио.
Выйдя из-за стола, он подошел к стене и повернул черный кружок на боку маленького приемника с олимпийской эмблемой.
– …Собственного корреспондента в Непале.
У звука появился фон. Долетели гудки машин, шум ветра, чей-то далекий смех.
– Стоя здесь, – заговорил вдруг громкий ухающий голос, – на широких дорогах современного Непала, не перестаешь удивляться, как многообразен природный мир этой удивительной страны. Еще несколько часов назад светило солнце, вокруг вздымались высокие пальмы и палисандровые деревья, дивно пели голубые кукушки и красные попугаи. Казалось, этому не будет конца – но у мира свои законы, и вот мы поднялись выше, в редкий воздух предгорий. Как тихо стало вокруг! Как скорбно и сосредоточенно смотрит на землю небо! Недаром внизу, в долине, о жителях вершин говорят, что они едят железный хлеб. Да, здешние горы суровы. Но интересно вот что: когда поднимаешься из долины к безлюдным заснеженным пикам, пересекаешь много природных зон и в какой-то момент замечаешь, что прямо у обочины шоссе начинается березовая роща, дальше растут рябины и липы, и кажется, что вот-вот в просвете между деревьями покажутся скромные домики обычного русского села, пара коров, пасущихся за околицей, и, конечно же, маковка маленькой бревенчатой церкви. Нет-нет, а и вспомнишь о далеком колокольном звоне, узорчатых накупольных крестах и толпе старушек в притворе, отбивающих поклоны и спешащих поставить трогательную тонкую свечку Богу…»
Майя огляделась вокруг — обычный магазин. Валящий большими пушистыми хлопьями снег за окном. Её остывший кофе на подоконнике.
Но кажется, что это лишь игра
С той стороны зеркального стекла…
— доносилось тихонько из динамиков…
С каждой новой страницей в ней что-то сжималось.
«…Одно воспоминание приходит на смену другому, и скоро замечаешь, что думаешь уже не о природном мире Непала, а о том, что православная догматика называет воздушными мытарствами. Напомню дорогим радиослушателям, что в традиционном понимании это – сорокадневное путешествие душ по слоям, населенным различными демонами, разрывающими пораженное грехом сознание на части. Современная наука установила, что сущностью греха является забвение Бога, а сущностью воздушных мытарств является бесконечное движение по суживающейся спирали к точке подлинной смерти. Умереть не так просто, как это кажется кое-кому… Вот вы, например. Вы ведь думаете, что после смерти все кончается, верно?
– Верно… – откликнулось несколько голосов в зале. Любочка сначала услышала их, а потом уже поняла, что и сама ответила со всеми.
– И ток не течет по воздуху. Верно?
– Верно…
– Нет. Неверно. (Давно уже в голосе появились издевательские ноты.) Но я не собираюсь портить вам праздник Октября этим пустым спором хотя бы из-за того, что у вас есть отличная возможность проверить это самим. Ведь сейчас, друзья, как раз завершается первый день ваших воздушных мытарств. По славной традиции он проводится на земле.»
Майя прикрыла рот ладонью. В животе обжигающим холодом больно кольнуло недоумение.
«– О, как трогательны попытки душ, бьющихся под ветрами воздушных мытарств, уверить себя, что ничего не произошло! Они ведь и первую догадку о том, что с ними случилось, примут за идиотский рассказ по радио! О, ужас советской смерти! В такие странные игры играют, погибая, люди! Не знавшие ничего, кроме жизни, они принимают за жизнь смерть. Пусть же оркестр балалаек под управлением Иеговы Эргашева разбудит вас завтра. И пусть ваше завтра будет таким же, как сегодня, до мгновения, когда над тем, что кто-то из вас принимает за свой колхоз, кто-то – за подводную лодку, кто-то – за троллейбусный парк, и так дальше, – когда надо всем тем, во что ваши души наряжают смерть, разольется задумчивая мелодия народного напева саратовской губернии «Уж вы ветры». А сейчас предлагаю вам послушать вологодскую песню «Не одна-то ли во поле дороженька», вслед за чем немедленно начнется второй день воздушных мытарств – ведь ночи здесь нет. Точнее, нет дня, но раз нет дня, нет и ночи…
Последние слова потонули в нарастающем гуле неземных балалаек – их звук был так невыносим, что в зале, уже не стесняясь, стали кричать во все горло.»
Флейтист с гитаристом из «Аквариума», игравшие соло, казалось, соревновались друг с другом в попытке сделать из висящей на стене колонки пыточную камеру, чтобы окончательно разорвать душу Майи на части…
А здесь рассвет, но мы не потеряли ничего:
Сегодня тот же день, что был вчера.
Она почувствовала, как в спазме сжимается её горло…
«Вдруг у Любочки возникла спасительная мысль. Что-то подсказало ей, что, если она сможет встать и выбежать в коридор, все пройдет. Наверное, похожие мысли пришли в голову и остальным – Шушпанов, качаясь, кинулся к окну, баба в оранжевой безрукавке полезла под стол, сообразительный Каряев уже тянул руку к черной кнопке радио, намереваясь выключить его и посмотреть, что это даст, – а Любочка, с трудом переставляя ноги, заковыляла к двери. Неожиданно погас свет, и пока она на ощупь искала ручку, на нее сзади навалилось несколько человек, охваченных, видимо, той же надеждой. А когда дверь, к которой Любочку прижала невидимая сила, все же раскрылась, оказалось, что троллейбус уже тронулся и теперь надо прыгать прямо в лужу.»
В конце — внутри неё будто что-то сломалось и повисла гробовая тишина, песня закончилась. Она уже знала, что уйдёт не той дорогой, которой пришла.
Майя уже не могла сдержаться и резко вскочила с кресла.
— Любочка… умерла??? — вырвалось у неё.
В этот момент продавец с грохотом опрокинул кружку с кофе.
Жидкость хлынула с прилавка, растекаясь как тёмно-кровавая лужа по полу.
Майя, не скрывая дрожи, буквально рыдая, захлопнула книгу, прижала к груди.
И прошептала:
— Bhikṭara Pēlēbhina… Adbhuta mānuṣa…
Он помнил это странное ощущение — будто случайно ударился о чью-то судьбу.
Не сильно. Но так, что след остался.
Самуй. Август. Перед Большим Исчезновением.
Мир только начинал открываться после второй волны пандемии.
Таиланд ещё держал масочный режим и тотальную проверку температуры на входе,
но туристы всё равно лезли отовсюду, как муравьи в сахарницу.
Он прятался от московских идиотов-папарацци с телефонами из Mash — сбежал на остров, где его никто не знал. Он просто хотел одиночества. «Последний затворник русской литературы» — так называл его очередной кретин на “Культуре”.
День был жаркий, дождливый. Всё происходило как в каком-то промасленном сне:
тропическая духота, липкая влага на шее и вездесущий запах дуриана
под аккомпанемент приторного азиатского “Serendipity” из каждого динамика.
Он обернулся на выкрик сзади — и сбил с ног кого-то, не успев даже заметить.
Молодая девушка. Упала как подкошенная.
— I'm terribly sorry, — сказал он по-английски, и сам удивился,
как испуганно звучал его голос. — Всё в порядке? Я вызову скорую…
Она неуверенно покачала головой. Взгляд был ясный, но немного растерянный.
Рядом с девушкой метнулись двое взрослых — мать и отец.
Та же южная внешность. Индийский английский.
Он понял, что ошибся — она была не одна. Просто отошла за мороженым.
Обычная семейная прогулка.
Ещё раз извинился, хотел отойти, но что-то зацепилось в их взглядах.
Он вызвался довести её до ближайшего медпункта, вместе с родителями.
Пока он помогал ей дойти, они говорили.
Не о многом — скорее, просто из вежливости.
— From? — спросил он.
— Bangladesh. Dhaka, — ответила она, темноволосая, в тонком длинном сари, совсем ещё юная.
— Oh… That’s rare.
— Maya. Maya Das, — назвала она своё имя.
— Виктор, — ответил он. — From Russia.
Он вроде бы назвал и фамилию — на ходу, между прочим.
Но в шуме толпы и тропической жары Майя услышала по-своему.
Она не переспросила — просто кивнула.
Они посидели немного рядом на пластиковой скамье около приёмной, сбоку от искусственной пальмы. Когда медсестра махнула рукой и повела девушку внутрь,
он встал, поправил рюкзак, и на прощание негромко сказал:
— Будь осторожней. Иногда я не вписываюсь в повороты, как рикша в Дакке.
Она впервые улыбнулась.
И будто ждала, что он скажет что-то ещё. Он не стал.
Протянул руку — влажную от жары, и коротко сказал:
— Nice to meet you.
Она хотела ещё что-то сказать, но он уже растворялся в уличной толпе.
А вечером, в номере отеля, она записала в блокнот узкими чёткими буквами:
“Bhikṭara Pēpēlina – Rāśiẏā. Adbhuta mānuṣa”
(Виктор Пепелин — Россия. Странный человек).
Потом было возвращение в Дакку, осень и потом зима, домашние заботы, долгие разговоры с мамой о будущем поступлении в медуниверситет.
Жизнь шла своим чередом, но у Майи появилась странная привычка —
открывать карту России и просто разглядывать её.
Иногда — вслепую тыкать в города и читать всё подряд.
Она не знала почему, но что-то в этом завораживало.
Зима. Снег. Вьюга. В этом была какая-то магия.
Однажды она наткнулась на статью про Кемеровский медицинский университет.
Было сказано, что там обучаются студенты из Азии, в том числе из Индии и Бангладеш.
Её семья была не самая богатая, но довольно уважаемая в Дакке: мать — врач, отец работал в сфере образования.
Майя рассказала родителям, что хочет попробовать поступить в КемГМУ.
Они удивились, мать начала отговаривать, а отец отнёсся к идее философски. Он считал, если дочь выбирает трудный путь, значит — верный.
Так и началось то, чего она сама ещё не осознавала.