Глава 12. Угол отражения
Федя вышел с кухни, прихватив из холодильника банку пива, что оставалась со вчерашнего похода в магазин. Отчего-то шагая потише, словно в комнате кто-то мог спать, он вошёл.
Виктор стоял у стены в углу комнаты и рассматривал выцветший плакат "Соляриса". Его силуэт казался частью интерьера, будто он всегда здесь был — между торшером и кривым гвоздём, на котором висел старый термометр.
— У тебя, как в музее эпохи, — проговорил Виктор, не оборачиваясь. — Половина вещей словно застыли между памятью и декорацией. А этот... — он кивнул на плакат. "Солярис". Не пересматривал его лет тридцать. Но, чёрт возьми, всё равно помню, как она выпила жидкий кислород.
Федя подошёл ближе, протянул банку:
— Будешь? После вчерашнего башка трещит, как люк на подлодке. Придётся похмелиться, хоть и не хотел.
Виктор взял банку, пригубил. Они стояли рядом с плакатом, как перед иконой, где вместо лика — глаза Криса, полные того самого, чего не выразить словами. Женщина на фоне — скорее фантом.
— Вчерашний Камю, — сказал Виктор, — это всё он и вечер под ёлками. Ты знаешь, мне порой, кажется, он был ближе всех к истине: "Ад — особая милость, которой удостаиваются те, кто упорно её домогались ". А теперь представь женщину вместо ада.
Федя усмехнулся, глядя в лицо Кельвину:
— У меня как раз такая и была. Отыгрывала роль до поры. Потом стала настоящей собой. Лучше бы дальше играла.
— И что, ты её любил?
Федя помолчал, потом пожал плечами:
— Я любил образ. Лучшую версию, которую я сам и выдумал... — Он сделал глоток. — Ну, ты понял.
Виктор кивнул:
— Понял. У меня тоже был... не образ. Призрак. Я всё думал — внутри тонкая душа, возвышенный мир. А там... рысаки.
— Что?
— Неважно. Метафора. Однажды расскажу. Главное — я понял, что тоже сам придумал всё, за что её якобы любил. Знаешь, это как в "Солярисе" — ты хочешь, чтобы она не страдала вместе с тобой, а она опять приходит. И каждый раз снова та.
Они помолчали.
На плакате Хари держала руки на груди. Как будто пыталась закрыть себя от чего-то.
— Она мне иногда снится, — тихо сказал Федя. — Как будто никуда и не уходила. Просыпаюсь — и весь день испорчен. Даже если во сне всё было хорошо.
— Призрак в системе, — сказал Виктор. — Троян в памяти. Удалить нельзя. Только жить с этим. Или пытаться заменить.
— Чем? Или кем?
— Ничем… пустотой. Лучше уж пустота, чем симулякр любви.
Федя уселся на диван, уставился на ту самую трещину в шкафу.
— Всё равно ведь не выбросишь. Ни шкаф, ни сны. Будут рядом жить. До самого конца.
Виктор сел рядом. Банка почти опустела.
Крис с плаката Соляриса всё так же смотрел в никуда. Хари — с книгой в руках, будто извинялась за то, что она есть.
Федя взял банку обратно, допил последний глоток.
— Знаешь, — сказал он, глядя на женщину на плакате, — она ведь там не настоящая. Но настоящая боль — это она. И он это понимает. Понимает, но ничего не может с этим сделать.
Виктор кивнул.
— Вот она, правда. Женщина — это не человек. Это зеркало, в которое ты смотришь, пока сам не исчезнешь. Потом остаётся только твоё отражение, которое продолжает жить уже без тебя. А ты умираешь.
Федя посмотрел на свой силуэт в треснутом зеркале шкафа. Лицо было помятое. Он усмехнулся.
— Надо бы побриться. А то уже пугаю себя самого.
Проходя в ванную, Федя машинально глянул на термометр. Столбик застыл чуть выше тридцати, напоминая о той белой горячке, в которой он годами жил со своей бывшей.
Похоже, он всё ещё не остыл.
Ни он. Ни память о ней.
День подходил к концу, вечер выдался тёплым и тихим. Утро после вчерашней философской ночи вышло тягостным — как и мысли, навалившиеся позже.
— Федь, а давай-ка пересмотрим шедевр Тарковского на сон грядущий?
Они устроились на диване под пледом. Начальные титры медленно потекли с экрана, сопровождаемые тягучей органной музыкой. Это был Бах — "Ich ruf zu dir, Herr Jesu Christ". Плавные движения камеры, изумрудные водоросли в потоке воды, бесконечно затянутые сцены — фирменный стиль Тарковского. Банионис, которому в фильме было примерно столько же, сколько сейчас Феде.
На экране звучал голос Криса:
«Точно в таком же положении мы находимся и сейчас. Соляристика вырождается. Океан, этот огромный жидкий мозг, не обладает никакой нервной системой - ни клетками, ни структурами, напоминающими белок. Он не реагирует на раздражение, даже на наимощнейшее. Так, он игнорировал катастрофу второй экспедиции Гезе, которая рухнула на поверхность планеты, уничтожив взрывом атомных двигателей плазму океана в полтора километра диаметром».
— Но осталась еще возможность воздействовать на поверхность океана излучением, — сказал один из членов комиссии.
— Это значило бы, — сказал Шеннон, — уничтожить то, чего мы сейчас не в состоянии понять. Да, не в состоянии понять, независимо от наших усилий и способностей.»
Федя усмехнулся — он ни разу не досматривал «Солярис» до конца: каждый раз выключался незаметно для самого себя.
— Подожди, — сказал Виктор, приподнявшись с дивана. — Этой сцены в фильме же не было.
— Да ладно..., — зевнул Федя.
— Говорю тебе точно. Это было в старом сценарии, я когда-то читал. Это, видимо, какой-то режиссёрский вариант, который не полностью дошёл до экрана.
— Или мы просто спим.
— Или это Океан сам решает, что нам показывать, — пробормотал Виктор и снова лёг. — Ладно. Допустим. Смотрим дальше.
«Мы должны будем задать себе вопрос: не слишком ли поспешно человечество взвалило на себя этот непосильный груз, в то время как на Земле и в околоземном пространстве скопилось огромное число еще не решенных проблем, требующих сил, средств, таланта?
— Но ведь речь идёт о вещах гораздо больших, чем изучение соляристической цивилизации, — сказал Мессенджер.
— Речь идет о границах человеческого познания. Не кажется ли вам, что, искусственно устанавливая такие границы, мы тем самым наносим удар по идее безграничности мышления и, ограничивая движение вперед, способствуем движению назад?»
Где-то к моменту, когда Крис лёг на кровать и провалился в сон, заснул и сам Федя. Виктор продержался немного дольше. Потом тоже отрубился.
Сон Виктора начался тревожно. Он находился на борту станции Солярис, всё вокруг дышало неопределённостью и ртутным светом. В коридоре послышались шаги… но это были не совсем шаги, а что-то иное. К нему приближалось нечто... это был Франц Кафка. Точнее, некое существо, в которое он сам себя превратил — огромное насекомое с лицом человека.
— Меня обвинили, — сипло произнёс Кафка, энергично артикулируя жвалами. — Говорят, по доносу Сартра. Я не знаю, за что. Помоги мне.
— В чём обвинили, кто именно?
— Все началось после того, как мы провели эксперимент с рентгеном. Воздействовали на поверхность Океана сильным пучком рентгеновских лучей... Ты сядь..., — Он помог Виктору сесть на койку.
— Но ведь воздействие рентгеном... — начал Виктор.
— Мы переступили запрет, — перебил Кафка. — Сколько лет безуспешных попыток контакта... Это предложил Сартр. Но я и Камю его поддержали... Особенно Камю. С ним первым и началось.
— Но это безнравственно!
— Сартр настоял. Он сказал, что это крайняя ситуация.
Виктор прилег, вытянул ноги, чувствуя безразличие к собственным страхам. Кафка сидел рядом.
— Может быть, Океан ответил на излучение каким-либо другим излучением. Может быть, прозондировал им наши мозги и извлек из них какие-то островки психики. Сказали, что я паразит. Что я питаюсь отчуждением.
Виктор хотел ответить, но не успел. Проснулся в холодном поту.
— Федя… Надо что-то делать с этим диваном.
Утро прошло в полутишине. Виктор варил пельмени и пытался вспомнить, чем Сартр мог быть недоволен. Потом сел за ноутбук и сказал:
— Я закажу себе кровать, если ты не возражаешь. Или, может, нам сразу две?
— Нет, — ответил Федя. — Я свой диван ни на что не променяю.
На сайте торговой сети TransGumМаркет Виктора встретил ИИ-консультант.
— Добрый день. Пожалуйста, ответьте на несколько вопросов для подбора оптимальной модели:
— Сколько персон проживает в квартире?
— Каков Ваш примерный рост и вес?
— Нужен ли прикроватный столик?
— Есть ли потребность в ящиках, тумбах, органайзерах для вещей?
— Требуются ли прочие опции?
Виктор спокойно отвечал. На вопросе про дополнительные опции задумался и отправился на кухню сливать воду от пельменей.
Федя, проходя мимо ноутбука, пробурчал: «О, снова какой-то тупой тест, задолбали уже». Глядя в окно, стал наугад тыкать мышкой. Галочки ставились почти случайно. Где-то согласился на автоматическую подсветку, где-то — на систему вертикального хранения обуви. Было даже весело.
Вернувшись за стол, Виктор не заметил, что на кучу вопросов было уже отвечено, и оформил заказ. Заодно добавил себе недорогой ноутбук — «чтобы не отвлекать Федю от его интернета».
Через пару часов в дверь позвонили. Два робота, раскрашенных в яркие цвета торговой сети, уже стояли с коробками на пороге.
— Пожалуйста, не мешайте процессу сборки. Вмешательство пользователя может привести к нарушению сборочного протокола, — произнёс один из них. Второй уже вставлял шуруповёрт в манипулятор.
— Пойдём пока прогуляемся, — предложил Виктор.
Они ушли на бульвар. Вернулись через пару часов.
Роботы уже уехали. Старый диван исчез. Исчезли также облупленный стол, кресло, и даже прикроватный коврик с пятнами от борща. Вместо этого теперь в углу комнаты стояла некая конструкция — словно гибрид тюремных нар из детского лагеря и стола в японском офисе.
Две кровати на втором этаже, одна рядом с другой. Под каждой — рабочий стол с лампой, встроенные полочки, ящички, разъёмы для подзарядки телефонов. Два одинаковых зелёных кресла с вентилируемой спинкой. В центре — лестница, по которой нужно было забираться на кровати.
— A и Б, сидели на трубэ... — пробормотал Федя.
— Похоже, теперь мы — проект. Жилищный модуль «Соседи+».
— Ну и где мой диван?..
Виктор сел в кресло под кроватью с маркировкой «B» и вздохнул:
— Ты там на что-то нажимал, пока я был на кухне?
Федя пожал плечами и ответил, потупив взгляд:
— Я просто хотел тебе помочь…
Пол под мебелью теперь смотрелся особенно кислотно — ярко-салатовый ковролин играл на контрасте с отделкой модулей «под дерево». Всё вместе казалось результатом любовной связи IKEA с космическим НИИ и школьной мебельной фабрикой.
Это было что угодно, но только не то, чего ожидали увидеть двое слегка потрёпанных жизнью мужчин, рассчитывающих просто «удобно спать и не мешать друг другу».
— Что-то это мне напоминает, дорогой Федя, — ехидно протянул Виктор.
— И чё?
— Ни чё, а что… письмо из Простоквашино, вот чё.
Они оба расхохотались и друг за другом полезли наверх, чтобы опробовать свои новые кровати.