thestorm1356785

Две изогнутые линии, соединённые обоими концами, обязательно проводятся отдельно. Можно перевернуть лист, чтобы было удобнее проводить их для другой стороны. В этом деле порой очень мешает то, что человеческая рука более приспособлена для движений «вовнутрь». В получившейся фигуре делаем два эллипса чуть выше средней линии, заштриховываем верхнюю часть, проводим между ними брови и так далее. Получается лицо.

Дальше нужна шея. С этим просто: две изогнутые коротковатые линии вниз. Они же продолжаются плечами и уходят в руки. Можно проводить сразу же, сходу, иногда учат и так. Меня, правда, не учили, сама додумалась.

После этого идёт дорисовка руки. Кисти здесь – самая сложная часть. Нужно соблюсти все пропорции, а пальцы сделать более-менее реалистичными – отдельная головная боль. Далее туловище: тоже две изогнутые линии, подобные шее, но их крутой изгиб приходится на нижнюю часть, а не на середину.

С листа бумаги на меня смотрела черноволосая худенькая девушка. Ну… Не вся. Места для ног здесь не хватило, поэтому оконечность её туловища я превратила в заштрихованную область. Её впалые слегка великоватые глаза смотрели на меня с определённым укором. Возможно, из-за того, что под глазами у неё были мешки, а грудь её я оставила почти без внимания. Ничего, и так сойдёт. Думаю, для неё это не самая большая проблема: её левая рука была, собственно, не рукой. Это была обыкновенная прямая деревянная палка с маленьким крючком-зацепом на конце. Моя задумка была в том, что эта палка под одеждой могла выглядеть вполне естественно.

Но сейчас на девушке была белая (Или просто незакрашенная) футболка и серая безрукавка. Да, безвкусно, но и я сама в жизни отличаюсь не самыми лучшими нарядами. Яблоко от яблони… Впрочем, у меня обе руки на месте.

От нижней части туловища отходил длинный случайный штрих. Такие штрихи бывают в процессе производства, как лишние едва заметные царапины на изделиях из металла.

Я потянулась за ластиком. Краем глаза я заметила движение. Нет, не в комнате. Комната была пуста и темна, и единственным островком света в ней был мой маленький бедноватый стол с простым набором юного художника: настольная лампа, листы бумаги, два простых карандаша и ластик. Движение было на бумаге.

Брови девушки теперь были не в том месте, где я их нарисовала. Они были приподняты вместе с румянцем щёк. Глаза теперь казались ещё более впалыми.

Нет, мне точно пора спать. Часы уже приближались к отметке в три часа ночи.

Ещё движение: её кисть сжалась в кулак. Рука медленно, будто девушка издевалась надо мной и моим воображением, поднималась вверх. Встав вертикально, она отвела от кулака большой палец.

Я охнула. Она же тем временем опустила свою руку. Уголки её рта пошли в стороны. Она улыбалась.

- Как?..- начала я, но поняла, что спрашивать что-либо у галлюцинации или изображения на бумаге бессмысленно.

Девушка тем временем попыталась двинуться с места, но пошатнулась. Она сделала ещё попытку. В этот раз штришок, исходящий из её туловища, покачнулся, как натянутый канат. Она схватила его руками, принялась трясти.

Я стёрла ластиком эту преграду. Та ещё раз показала «палец вверх» и улыбнулась.

А на соседнем листе бумаги начали проявляться буквы. Проявлялись они все вместе, не по очереди, просто материализуясь на бумаге. «Удивлена?»

- Ещё бы,- написала я на том же листе под первой записью.
- Я и не такое могу!- проявилось тут же.
- Кто ты?

Девушка сложила руки на груди, отвела взгляд. Я передвинула листы так, чтобы наблюдать за ней и одновременно с этим писать на втором листе.

- Я – существо из параллельной вселенной.
- Да ладно?- хмыкнула я.
- Ну ладно. Я – проявление твоих тайных фантазий и страхов.
- Что ещё расскажешь?
- Да не знаю я, чего ты прицепилась? Я тут несколько минут нарисованная, а ты уже спрашиваешь, кто я. Ты бы задала себе такой вопрос. Удивилась бы!
- Это верно,- отписала я.- То есть ты появилась здесь только что?
- Да, да, ДА! Я сама не знаю, что здесь происходит,- её буквы были удивительно ровными. Почему-то я была уверена, что проявления её эмоций будут сказываться и на шрифте.
- А ты знаешь, кто я?
- Человек, который меня нарисовал.
- Думаю, бессмысленно спрашивать у тебя «А что ты можешь?».
- Ого! Смышлёная попалась!
- А попадались другие?
- Слишком много вопросов.

Я согласилась. Аня, как я её затем назвала, быстро поняла, что у неё вопросов ко мне может быть гораздо больше. В течение следующей недели я все ночи проводила в разговорах с ней. Вводить собственное изваяние на бумаге в курс дела – задача не из лёгких.
Вскоре мы обе пришли к выводу, что знать, что творится вокруг, ей не обязательно. Это скорее приятное дополнение к её времени, проведённому на бумаге. Конечно же, ей было интересно всё, но внешний мир непосредственно её не касался. Таким образом, самой интересной темой для обсуждения стали мои попытки рисовать. И вот тут-то открылось нечто интересное: она может видеть, что творится на других листах бумаги. По вполне объяснимым причинам (Если принимать саму по себе её разумность как данность) это касалось лишь чистых листов и тех, на которых я уже «наследила».

Аня сама могла рисовать. Естественно не так, как я. Она просто проводила линии так, как ей захочется. Линии эти получались порой очень изящными и красивыми, а рисунки в целом превосходили всё, что я рисовала ранее.

Когда дело касалось рисования, она была похожа на кита: существование в этой среде ей давалось легко и непринуждённо. Всё, что она хотела, давалось ей легко, ведь она не сомневалась и не думала о том, как это сделать. Она просто делала. Просто проводила линии.

Аня стала учить меня. Учёба эта в основном заключалась в том, что она следила за тем, как я рисую, и поправляла в случае необходимости. Исключением были лишь рисунки её самой: Аня попросила перерисовать её, желательно масляными красками, но «пока обойдёмся цветными карандашами». Вскоре я научилась предугадывать, что ей не понравится в рисунке, и делать так, чтобы ничего не нужно было переделывать. Это сработало: качество поползло вверх.



Позднее ноябрьское утро выдалось весьма холодным: на деревьях и земле виднелся иней, а пар был виден и при выдохе носом. С намёками на заморозки и зиму пейзаж вокруг преображался. Угрюмые серые здания, так и нависающие над улицами, превращались в статных серых рыцарей, охранявших людской покой и обычное течение жизни. Чёрные стволы и ветви деревьев больше не мозолили глаза и становились отличным дополнением всей картины. Голая или поросшая редкой травой земля приковывала взгляд лишь тогда, когда на растениях образовывались ледяные узоры. Словом жаль, что я не успела запечатлеть это утро.

Картинная галерея принимала своих первых посетителей. Я была одним из членов персонала галереи. Моей задачей было помочь сориентироваться посетителям в этой системе залов, коридоров и ответвлений. Иногда мне было немножко жаль, что я не могла направить их в сторону своих творений.

Прохаживаясь мимо некоторых стендов, я ловила на себе знакомые взгляды. То были мои картины, выставленные здесь. Взгляды, устремлённые из них на меня, были неживыми, на самом деле. Никто так и не смог сравниться с Аней.

В следующем же зале я сразу заметила её. Мой взгляд сам собой устремился в то место, где она висела. Намеренно смазанные цветные края её рубашки в красную клетку, милая улыбка, лучезарный взгляд, сложенные на груди руки и изображение одной из европейских достопримечательностей, которую мы выбрали спонтанно. Чёрные волосы цепляли взор любого в помещении. Она выделялась на фоне остальных моих работ, так и сочилась жизнью. И именно это привлекало к ней так много внимания.

- Сколько стоит эта картина?- спросил у меня один из мужчин представительного вида, вышедший из скопления людей.
- Эта картина не продаётся. Приносим своим извинения. Но вы можете обратить своё внимание на другие работы этого художника,- сказала я и повела его чуть правее в сторону других своих работ.

Оттуда на меня глядели счастливые и не очень лица других людей. Мужчины и женщины, они были самыми разными, но в них всех была общая деталь, неуловимая и непередаваемая словами.

- К кому я могу обратиться для оформления покупки?- спросил он.
- О, прошу, сюда…



- Надеюсь, ты понимаешь, что я ни за что бы тебя не продала.
- Конечно, иначе я бы стала сниться тебе в кошмарах.
- А ты и такое можешь?
- Нет.

У неё было особое место в моей мастерской. Холст стоял на декоративном мольберте напротив двери в мастерскую. Если кто-то входил сюда, его сразу же встречал её дружелюбный взгляд.

- Боюсь показаться дурой с кучей лишних предрассудков, но мне показалось, что продав тебя, я лишу себя таланта.
- Не совсем понимаю.
- Ты ведь сделала всё это. Сделала все эти рисунки. Я лишь была инструментом. А ты – мой вдохновитель.
- Творение вдохновляет на новые творения. Может, напишешь насчёт этого какую-нибудь историю?
- Нет, в литературе я точно не сильна.

Я вздохнула и продолжила:

- Ты научила меня превращать мёртвые картинки в живые изображения. Это стоит слишком многого. В конце концов, ты – выгодная инвестиция.
- Какая ты циничная. Хотя, что я удивляюсь? Выставила всех моих братьев и сестёр на продажу и счастливо разглагольствует об этом со мной. Причём о том, какие они получились живые и как я этому поспособствовала.
- Ты поняла, к чему я веду.
- Да…- отписалась она и повременила, затем продолжила:- На самом деле ты сама вдохнула в них жизнь. Потому что первая твоя живая во всех смыслах работа появилась много раньше их всех.

Я взглянула на холст с улыбкой. Аня стояла там с прижатой к груди рукой.



-…Никто, даже сама художница, не смог посчитать, сколько раз эту картину хотели купить. Достоверно известно о двух десятках предложений. Суммы покупки к концу жизни художницы доходили до нескольких сотен тысяч долларов. Тем не менее, картина до самого конца оставалась в распоряжении своей законной владелицы. Ныне, согласно завещанию, она принадлежит музею её имени.

Группа экскурсантов, ведомая черноволосой женщиной в возрасте, прошла дальше и вышла из небольшой комнаты, которая ранее была спальней художницы. Дом-музей был построен совсем недавно.

Девушка лет семнадцати отстала от группы, рассматривая какую-то безделушку на столешнице в начале комнаты. Не найдя своей группы, она поспешила выйти и в последний раз бросила взгляд на бессмертную работу мастера. Нестареющая девушка, изображённая там, подмигнула ей. Экскурсантка поспешила выйти.

— На колени, — голос говорящего приглушён забралом шлема.
Седовласый мужчина окидывает презрительным взглядом стоящего перед ним человека.

Старый генерал почти уверен, что фигура в полном доспехе, что замерла на вершине холма, у подножия которого встретились два полководца, улыбается.

И кажется, что так просто поднять тяжёлый молот и рвануться вверх по склону. Так просто проломить кажущийся таким непрочным шлем и вколотить тонкое тело в землю, тем самым положив конец опустошительной войне, которая длится уже столько лет.

Глупые мысли. Слишком глупые для того, кто продержался столько лет против превосходящих числом сил противника. Даже ребёнку известно, что Владыку не взять обычным оружием – в мире нет чародея, что сравнился бы с ним силой.

Да и верный молот лежит в нескольких метрах позади. Первым требованием Архонта было бросить оружие, и старый генерал ощущает себя почти что голым перед лицом врагов.

— На колени, — повторяет полководец Владыки, властно указывая пальцем на землю, словно перед ним собака, которой он приказывает сесть.
Генерал хмурит седые кустистые брови, но, лязгнув доспехом, преклоняет одно колено. Символ уважения победителю. Но не более.

Ему тяжело. Почти физически тяжело признавать поражение после стольких лет безнадёжной, но от этого не переставшей быть героической войны.
Восемь лет одинокий легион, который в народе уже окрестили Последним, носился по стране, яростно сражаясь против армий Владыки, строящего свою Империю от океана до океана.

Восемь долгих лет. Но всему приходит конец. Многолетний террор всё же заставил даже самых преданных сторонников отвернуться от Легиона. Больше не было рекрутов. Не было продовольствия. Оружие и доспехи чинились собственными силами или снимались с поверженных врагов. Провиант отбирался у них же – Генерал отдал строгий приказ даже не думать о том, чтобы реквизировать его у запуганного населения.

И всё же старый полководец с трудом сдерживал гнев на собственный народ, что отвернулся от него, покорившись воле тирана, приглушая злость пониманием и сочувствием, как обжигающее пламя заливают водой. Их покорность сделала бесполезной его борьбу. Сделала напрасными смерти и лишения его солдат, которые отдали всё на этой войне.

Именно понимание того, что дальнейшая борьба бесполезна, привело его сюда. Оно и желание сохранить жизни оставшихся легионеров, что стали ему ближе семьи, дороже собственных детей.

— На оба колена, мразь, — Архонт будто выплёвывает слова – настолько его голос сочится презрением.

Он – никто. Один из десятков безмолвных генералов Владыки, пусть под его началом сейчас и одна из основных армий, которая сопровождает гвардию повелителя на Север.
Его с лёгкостью заменит любой из избранников властителя Империи. Но всё же он здесь, а они нет. И ублюдок не может нарадоваться такому счастью.

Убелённый сединами мужчина стискивает зубы и сжимает огромные кулаки, которым позавидовал бы любой кузнец. Ярость отступает, заставляя вспомнить, что его интересы давным-давно уже не имеют никакого значения.

Старый полководец опускается на оба колена, склоняя голову.
— Умница, — в голосе явно довольного собой Архонта звучит насмешка, когда он подходит ближе. – Какой же ты всё-таки дурак, старик. Ты рассчитываешь на милосердие в обмен на прекращение войны. Рассчитываешь, что твоим ублюдкам сохранят жизнь.

Тяжёлый сапог врезается в скулу, рассекая кожу и опрокидывая Генерала на бок.

— Мы распнём их всех вдоль Тракта Умерщвлённых, — шипит Архонт, пиная лежащего в грязи противника в живот. – Крестов хватит для каждого.

Кровь стекает по щеке, пачкая седую бороду. Гнев заполняет разум, не оставляя места ни для чего иного.

Могучие руки старого Генерала сжимаются на закованной в броню ноге и рывком опрокидывают полководца Владыки на землю.

Старику есть, что сказать, но сейчас он не может произнести не слова – зубы крепко сжаты и едва пропускают наружу воздух, когда его закованные в металл кулаки начинают методично врезаться в шлем Архонта, который из последних сил пытается сбросить оседлавшего его гиганта на землю.

Когда пелена ярости спадает с глаз мужчины, шлем его противника оказывается деформированным слишком сильно, чтобы представить, что под ним вообще может находиться голова человека.

Тихий смех эхом отдаётся внутри головы старика.

— Прекрасно. Просто прекрасно, — нежный девичий голос полон веселья. – Я и не ожидала иного от Вас, Генерал. Браво. Но нет больше необходимости стоять на коленях. Поднимитесь же.

Мужчина поднимается, с изумлением глядя на замершую на вершине холма тонкую фигуру, которая, нарочито медленно поднимает руку и манит его к себе.

— Идите же ко мне, мой Генерал, — весело произносит девушка, сквозь юный голос которой нет-нет, а проскальзывает шёпот веков. – Идите ко мне, и мы вместе покорим этот мир.

Полководец делает шаг вперёд.

***

Город горит. Ворота разнесены в щепки удачным попаданием требушета. Стены проломлены в десятке мест.
Войска обречённого, но отринувшего все предложения о сдаче королевства столпились на стенах и в проломах, исполненные решимости дать последний бой победоносным легионам Владыки.

Владычицы, как теперь её называет старый Генерал, зная, какое прекрасное лицо скрывается под крылатым шлемом.

Моей Владычицы, как он позволяет себе думать, засыпая в её объятиях. Она лишь улыбается, читая его как открытую книгу и зная, что он будет верен до конца.

— Легионам марш! – ревёт мужчина, и его усиленный магией голос, словно боевая труба, разносится по стройным рядам элитной пехоты Империи, в самом центре которых гордо стоят когорты ветеранов, некогда сражавшихся вместе с генералом против имперского владычества. – Не оставляйте никого в живых!

Горгона сидела у песчаного берега моря, перебирая золотистые, как солнце, песчинки. Звуки прибоя успокаивали её и уводили мысли Горгоны далеко-далеко, в мир женских грёз. Хоть она и являлась на вид чудовищем с великой силой, в душе её жила самая простая девушка, которая хотела довольно обычного счастья – любви и ласки. Да, своей силой, иногда по большой случайной оплошности, она убила много людей и животных. Но слова «смерть» она не говорила в отношении поверженных. Всех, застигнутых врасплох её силой, она считала монументизированными, частью искусства, а себя – неплохим скульптором. Ей очень нравилось застигать путников в определённых позах – запечатлевать, например, старика, спустившегося с телеги осмотреть колесо, парнишку, шедшего по полю с полупустым мешком – и оставлять их так на веки вечные неподвижными под властью камня. Она часто, особенно утром или днём, когда можно осмотреть во всех деталях своё «творение», приходила к этим статуям и любовалась, иногда задерживаясь до глубокой ночи, когда уже ничего разглядеть было невозможно.

Да, она убивала людей — точнее не убивала, а была творцом, — но не ради забавы, а ради искусства! И хотела любви она ещё до того, как ей понравилось быть скульптором по живому, она действительно хотела быть любимой человеческим юношей, хоть она и тогда знала, что любой человек ей не ровня. Она бы придумала что-нибудь ради любимого: попросила бы у богов решения или попросту ходила с завязанными глазами, словно слепая, но она нашла бы выход!

Теперь уже поздно об этом думать. Первый же человек, молодой и хорошо сложенный юноша, лицо которого украшал шрам, попытался прикрыть ложью и лицемерных фраз о дружбе желание убить её ради славы. В самый последний момент она посмотрела на него, но без злости, а с каким-то детским удивлением. Она ещё не привыкла, что люди могут обманывать и лгать так искусно. Позднее она даже сделала небольшую экспозицию, которую назвала «Многоликая ложь». Там стояли все люди, которые ей хоть раз соврали, обманули. Все они были с разными эмоциями: первый человек застыл с ужасной гримасой, и шрам на лице камень не скрыл; самый крайний согнулся, пытаясь закрыться, сберечься от Горгоны, застыв в жалком состоянии; тот, в толпе, держащий короткий клинок и небольшой щит, застыл со звериным оскалом, пугаться которого Горгона до сих пор не разучилась. Все её скульптуры были как на подбор, от всех веяло их убогостью, неполноценностью. Конечно же, единственным посетителем этой «галереи» была она сама. Приходила туда в дождливые дни и весь день наблюдала, как маленькие капли били по твёрдому камню, как влага скапливалась у глаз и текла ручьями, словно люди раскаивались за сотворённое ими, но было поздно, они стали всего лишь большими кусками камня.

Но самого большого негодяя кара Горгоны так и не постигла – наглый бог Посейдон, который кичился братством с Зевсом и Аидом, просто изнасиловал её. Горгона просила помощи у Афины, стражницы мудрости и разума, но разум в самой богине не восторжествовал, и она ничем не помогла ей.

Поглаживая свой уже совсем немаленький животик, она смотрела в морскую даль, где обитал её отец Форкий, наводящий шторма и топящий человеческие корабли. Она стала бы рядом с ним, она топила бы корабли людей с большим энтузиазмом, пытаясь превосходить отца, который, как оказалось, всё правильно делал. Она забралась бы в самую пучину моря и взглянула бы в глаза Посейдону, даже не для того, чтобы превратить его в камень, а просто запомнить глаза, принадлежащие самому ужасному созданию в мире.

Ещё она очень скучала по сёстрам, хоть они и были всегда рядом. Рок решил, что они будут вечно жить, сохраняя лик прекрасный, но как только она сама стала уродлива, они попросили ту же судьбу, неразрывную судьбу с сестрой. Только Горгона получила силу, от которой она была готова раньше отказаться. Она прекрасно знала, что Танатос не коснётся их волос, не заберёт их души, в отличии от неё, но Горгону это не пугало.

Солнце плавно погружалось в море, когда внезапно Горгона услышала тихие шаги по песку. Обернулась и увидела парня, который короткими шагами быстро приближался к ней. Одет он был небогато, о чём свидетельствовала его потрёпанная одежда, кроме… Кроме красивых сандалий, которые казались не такими простыми, как выглядели на первый взгляд. А ещё этот холщовый мешок и дивная шапка, которая, сорванная бризом, валялась на песке. Сам парень показался ей чудаковатым – смотрел куда-то в сторону. Ага, на щит. А профиль у него красивый.

— Парень, сколько тебе заплатили, или ты хочешь славы? – с ухмылкой спросила Горгона, но парень молча бежал, так и не отворачивая голову от щита.

За долгое время все люди кончали всегда одинаково – смотрели ей в глаза, даже те, которые знали о её силе, всё равно поднимали головы, обращая внимание на её слова. Сейчас всё обстояло по-другому. Парень никак не хотел отвлекаться, просто смотрел в щит и бежал с мечом. Она не знала, что делать. Она – беззащитная девушка, он – сильный юноша, с оружием в руках. Ей было страшно видеть, как смерть шагает вровень с ногами незнакомца. И самое жутко, что она успела подумать – ей был уготован такой рок, что она будет смотреть на своего убийцу до последних секунд своей жизни.

Резкий взмах рукой – и голова чудовища упала на ещё тёплый песок. Парень посмотрел на неё через отражение в щите и только подумал: «Какое же чудище». Аккуратно положил голову в мешок и пошёл своей дорогой, рассказывая людям, как покорил ужасного монстра и как тяжело ему было его победить, что силы были неравны и что он чуть не умер, но спасся в последний момент. Историю пишут победители…

Солнце почти село, и в этот момент из тела Горгоны появлялись на свет дети её и Посейдона. Вот взмыл ввысь Пегас, вот тяжёлой поступью пошёл великан Хрисаор, вот кровь, попавшая в солёные воды моря, превратилась в красивые бордовые кораллы.

Пару лет назад друзьям, что были не разлей вода, предсказали будущее. Кириллу, старшему из их компании, что у него будет прекрасная дочурка, девочка с голубыми глазами и русыми волосами. Никите – билет в один конец за море, за океан. Мне же было предсказано вечно оставаться двадцатилетним.
Отнеслись мы к этому, конечно, как к шутке, но Ник уже как полгода живет в Австралии, а сегодня жену Кира, Вику, выписали из роддома.
Завтра мне исполняется двадцать один.
***
Было решено отпраздновать рождение ребенка сегодня вечером. На квартире, где происходило празднество, царила атмосфера счастья, беззаботности и веселья. После первых тостов молодые родители расчувствовались и решили вспомнить детство, проведенное вместе. Как мы лазили по чужим дворам за яблоками и сливами, как ходили по подвалам старых домов с одними только спичками, показывая тем самым свою храбрость, как разыгрывали друг друга на первое апреля…
Прервал поток воспоминаний звонок Скайпа, раздавшийся откуда-то из недр просторной квартиры. Спустя несколько мгновений, Кирилл с довольной физиономией несется к нам с ноутбуком, на экране которого не менее довольное лицо нашего друга, Никиты.
– Привет всем, ребя-ята! – громко произносит парень. – Еще раз от всего сердца поздравляю молодых родителей!
По комнате пронеслись радостные возгласы, крики приветствия. Проведя за бурным обсуждением последних событий не менее часа, после друзья почему-то умолкли. Как же все-таки быстро могут пропасть общие темы для разговора… Наконец неловкую паузу прервал голос Ника, искаженный видеосвязью:
– Кстати, ребята, а помните тут женщину, что увязалась за нами на вокзале, она еще денег просила? Года три назад это было.
– А, которая нам еще будущее предсказать вздумала? – подал голос уже я.
– Точно, вспомнил! – новоиспеченный отец замахал руками и, пытаясь сделать серьезное выражение лица, продолжил: – Тебе, друг мой, путь великий за большую воду, – Кир не выдержал и рассмеялся.
– А тебе – светловолосую дочурку-первенца с голубыми глазами, – закивал Никита и добавил: – Кстати, Кир, вот что интересно: какого цвета глаза у дочки-то?
– Голубые…
Только сейчас до нас дошло: а ведь права была бабка! Все потрясенно замолчали. Когда два совпадения сливаются в одно – это уже закономерность.
– Ну а тебе, Дим, чего наворожили? – произнесла Вика, попытавшаяся разрядить обстановку.
Эти слова пронеслись в мозгу словно молния. Я сразу вспомнил тот августовский день, глаза той женщины. Тогда я точно понимал: что-то ведь в этом есть. А теперь, когда два этих предсказания сбылись, все стало еще яснее.
– Я… Не помню. Ерунда это все, – как можно беззаботнее произнес я.
После этого, сняв со спинки стула свою куртку, я достал сигареты и вышел из квартиры. Никто не спросил, что случилось, никто меня не остановил.
***
Вы задумывались о том, что бы вы сделали, если жить осталось бы чуть меньше суток? Посвятили бы этот день прощанию с близкими, родными, а, может, наедине с собой? Или пустились бы во все тяжкие? Я об этом как-то не думал.
Когда-то все случается в первый раз. Тик-так, чувствуете? Время идет слишком медленно, но все же слишком быстро. С каждой секундой, ускользающей сквозь пальцы, как песок, мы становимся ближе к смерти. Одним она является в виде чудовищного кошмара, а другим – как самое желанное на свете, как избавление от страданий. Несчастный случай, самоубийство, внезапная остановка сердца, любая другая причина – неважно, исход всегда один и тот же.
Когда-то мама мне рассказала, что родился я в 6.45 утра. Бродя по просыпающемуся городу, куря одну сигарету за другой, я почему-то думал о том предсказании. Может, она все-таки ошиблась? Я посмотрел на наручные часы. 4.09.
Под ногами приятно поскрипывал снег. Лицо обдавало морозной свежестью, на душе постепенно становилось все легче, проблемы отступали на второй план. Мне не нужно было думать о том, что завтра надеть и как успеть ответить преподавателям. Потому что «завтра», скорее всего, для меня не настанет. Я уже знаю, куда отправлюсь сейчас.
Поднявшись на крышу знакомой до боли девятиэтажки, я закурил. В голову лезли самые разные воспоминания, связанные с этим местом, начиная посиделками с друзьями и заканчивая первым поцелуем. Сюда меня, кстати, привели мои друзья. Если мне и правда суждено умереть сегодня, то пусть это случится здесь. Я хочу провести последние часы своей жизни именно тут, вспоминая всю свою жизнь.
Устроившись настолько удобно, насколько это вообще возможно было, я закурил. Какой уже раз за сегодня? Неважно. И тут мне стало интересно: какой смертью я умру? Может, это оторвавшийся тромб? Остановка сердца, на голову с воздуха упадет кирпич? Может, инопланетяне похитят меня ради эксперимента и убьют? Вариантов множество, а с некоторых так и хочется засмеяться в голос.
Прервал поток моих размышлений скрип дверцы, ведущей на чердак. Может, это пришел мой убийца? Я решил спрятаться за углом какой-то постройки, отдаленно напоминающей сарай. На мое удивление, я услышал всхлипы. Показалось? Нет, после этого послышалось еще несколько. Выглянув из-за угла, я увидел, как ко мне спиной сидит хрупкая девушка, ее маленькие плечики подрагивают. Она сидела, обняв колени, и тихо плакала, пытаясь удержать слезы в себе. Никогда не выносил женских слез, поэтому я подошел к ней и присел рядом, пытаясь как-то поддержать. Увидев меня, девчушка вздрогнула и поспешно вытерла слезы рукавом.
– Эй, что-то случилось? – как можно мягче попытался спросить я.
– Нет.
После этого повисла тишина. Не напряженная, нет, а спокойная, такая, которая возникает между добрыми друзьями, понимающими друг друга и без слов. Но все же чувствовались та боль и отчаяние, исходившие от девушки, и мне захотелось как-то ее приободрить. Не успел я этого сделать, как услышал ее приглушенный крик:
– Жизнь так несправедлива!
Я приобнял ее, а девушка продолжила:
– Ты не представляешь, как мне все это осточертело! Ложь, ложь, одна ложь вокруг… Я поругалась со всеми, с кем только могла. Уже и не знаю, кому можно доверять, а кому нет…
– Послушай… Как бы банально это ни звучало, ты всегда должна знать, что за светом всегда идет тьма, а за тьмой – свет, – я улыбнулся ей так искренне, как только мог. Девчушка недоверчиво на меня посмотрела.
И я начал ей рассказывать о море, и какой прекрасный там бывает закат. Рассказал о том, как в детстве мне подарили щенка, и это, наверное, самое счастливое мое воспоминание. Рассказал, наконец, о том, как на днях у Кира родилась дочка, что стоит прожить жизнь только для того, чтобы увидеть улыбку своего ребенка. Я старался поведать ей о самом прекрасном, что есть в нашем мире, чтобы хоть как-то развеять атмосферу печали и безысходности вокруг нее. Просто потому, что сам знаю, каково ей сейчас.
– Знаешь, – на миг она замолчала, но потом с улыбкой продолжила: – Я ведь пришла на эту крышу для того, чтобы прыгнуть. Спасибо.
Не зная, что ответить, я просто крепче ее обнял.
Задрав рукав, я взглянул на наручные часы.
6.44. До 6.45 осталась одна минута.

Обычно камень не горит. Однако зловещая атмосфера сама себя не сделает, поэтому кладка моего дворца сегодня должна гореть.  Я развесил везде трупы, нарисовал их кровью на стенах пентаграммы, жуткие и бесполезные, убрал всю защиту, начиная от всяких ловушек и магии и заканчивая моими солдатами. Я разложил красную дорожку на пути к своему черному трону, затем ещё раз повторил все фразочки. Проверил, на месте ли моя Записочка. Да, она на месте. Мое лицо исказила злобнейшая улыбка высшей пробы.Я ждал Его. Ожидание было нестерпимо, я не мог усидеть на троне. Мои жалкие миньоны и командиры один за другим прибегали с воплями в стиле: «он идет! Бегите, Властелин!». Признаюсь, я считал их, причем с большим удовольствием. Ведь каждый падший генерал приближал судьбоносный момент. И вот в залу, сияя доспехами, вошел Он. Рыцарь без страха и упрека, спаситель этого мира от моей тирании. Я встаю с трона, и, скрывая волнение, ехидно приветствую рыцаря. Тот молча идет ко мне и достает свой Великий Меч. Я жду, пока он подойдет, и лишь затем начинаю неспешно кидаться фиолетовыми молниями и прочей бесполезной лабудой. Скачу по залу, как заяц, сыплю сарказмом и черным юмором.  Однако вскоре прекращаю. Ведь зло должно быть побеждено. За пару ударов мечник легко выбивает у меня из рук жезл. Замахивается. Блестящая сталь отражает огонь горящих стен. - Что, ни пощады, ни последнего слова? И где уважение к старику!? – я сплевываю кровь. Из-за доспеха не слышно ни слова, однако меч застыл.  - Слушай, я не попрошу пощады и не говорю оскорблений. Я лишь прошу – прочитай записку, прикрепленных сзади к трону! – меч падает вниз. Как больно…Лицо рыцаря и лицо старика удивительно похожи – одни и те же фиолетовые глаза-фасетки, как у насекомого, та же бледная кожа и крючковатый нос. Двадцатилетний воин выглядит старше своих лет, его глаза больше напоминают две черные дыры, пустые и холодные. Рыцарь наклоняется над трупом и снимает шлем. Он сидит так довольно долго, а затем идёт к трону. Записка отрывается без труда. Странный юноша садится и начинает читать. По мере чтения мир вокруг сереет и сворачивается, словно горящая бумага, пока не остается лишь тьма и пустота… «Сынок! Я знаю, что это ты.  С самых юных лет я знал, что наш мир – лишь книга и существуем мы до тех пор, пока сюжет это позволяет. Пока есть зло, сюжет и идет. Я старался быть злом, тянул до последнего. Ведь пока я творил «Зло», миллионы жили лишь благодаря этому. Однако сейчас зло побеждено, и сюжет закончился. Все, что у тебя осталось – последние секунды, которые автор нам показывает героя, дабы добавить пафоса концовке. Знай, когда ты это дочитаешь, этот мир испарится. Желаю тебе Ничего»

Прочувствуй на себе сумасшествие. Перенеси его через себя. Представь, что ты - это я. В твоей голове воет нестройный хор демонов. Воет всё громче и громче, заглушая окружающих, заглушая шум улицы, заглушая собственные мысли и даже собственный крик. Они воют и говорят, насколько никчёмна и бесполезна, что обуза для окружающих, что ненужный груз для всех твоих близких и родных. Что существование твоё лишено всякого смысла, да и родилась ты случайно. Что ты виновата в несчастливом браке родителей, депрессиях друзей и нервных срывах окружающих. Но и если ты умрёшь, тоже будешь виновата. Потому что у родни нет денег на похороны, на что они будут жить, где они возьмут столько денег, ты будешь виновата и в своей смерти. Ты боишься боли, дико, до ужаса и крика, но эта боль глушит боль эмоциональную. И ты режешь руки и выдёргиваешь волосы, лишь бы тебе стало хоть немного спокойнее. Чтобы заглушить этот кошмар хотя бы немного, потому что ты знаешь - спокойствия ты не дождёшься. Тебя трясёт и колошматит, ты боишься всего, даже собственной тени, даже собственных мыслей. Захлёбываешься в рыданиях. При этом, если накрывает среди людей, то появляется психосоматическая немота - ты рыдаешь, но беззвучно. Тебя спрашивают, что случилось. Ты шевелишь губами, а звука нет. Ты пытаешься успокоиться, но не можешь. Пять часов слёз и крика - не предел. Порезанные руки и куча таблеток успокоительного не помогают. Ты выпиваешь пять литров воды за два часа. При небольшом срыве некоторое количество жидкости помогает. Например, возвращает голос. Но в таком состоянии не помогает ничего. Ты выпиваешь пятилитровку воды, почки охуевают от таких сюрпризов и тоже, кажется, что-то кричат изнутри. Ты думаешь успокоиться, прокричавшись, но тебе зажимают рот рукой, потому что распугаешь соседей. Ты хочешь немного остыть, выйти на улицу и просто вдохнуть холодного воздуха - а тебя не выпускают. И ты ощущаешь себя буйным больным, прикованным к постели. Ну хоть бы тогда успокоительного вкололи, что уж там. И эти истерики не могут закончиться. Ни на что не остаётся сил, ты вымотана и истощена. На тебя давит всё. Любое слово, любой косой взгляд - боль. Дикая. Простое обращение "дурочка" гонит тебя в ещё большую истерию, ты думаешь, насколько ты тупа, а самооценка твоя устремляется к ядру этой чёртовой планеты. Тебя бесит всё окружение, тебя тянет убивать. Или хотя бы калечить. Ну на самый крайний случай - разрушать предметы. Ой, экран телефона треснул. Об пол, кажется. И пофиг, что три года всё было нормально.А привидения в голове воют и воют, всё громче и громче, и вьюга воет вместе с ними, заметая тебя снегом по самую шею. Становится адски холодно. Не снаружи, внутри. Хотя и снаружи тоже. Тебе не помогают транквилизаторы, не помогают обычные способы успокоиться, не помогает ничего. И голоса в голове не отступают, они гонят тебя в угол, кричат и воют, всё громче и громче...

Ты прочувствовал? Постарайся не стать таким же, как я.

Обернувшись, я уже хотел уходить, как вдруг заметил какое-то движение у стены, с правой стороны.

Мигом повернувшись, я не увидел ничего особого, но, приглядевшись, различил легкую дымку или завесу. Воздух вокруг нее волновался, колебался.

Осторожно подойдя ближе, я пальцами провел по дымке. Решившись, я закрыл глаза и резко вытянул руку.

Открыв глаза, я увидел лишь пустоту после моего запястья. Недолго думая, я сделал шаг вперед, навстречу завесе. Страха я не испытывал, лишь любопытство.

Пустота.

Черная, всеобъемлющая, бесконечная. Пустота.

Она захватывает меня, забирает целиком и полностью, и я нисколько не противлюсь. Наоборот: я даже рад.

В какой-то момент все обязательно меняется к лучшему. И это именно тот момент. Я ждал его очень и очень долго. И он настал.

С легким жжением в груди и затуманенными мыслями я лечу прямо в самое пекло, в самое сердце этой звенящей пустоты.

И я рад.

Я открываю глаза и вижу лишь Верину комнату: но чистую, не сгоревшую, с игрушками на столе и старым комодом, на котором в вазе стоят цветы. Свежесорванные ветки яблонь легко колышатся на ветру и я улыбаюсь. Я счастлив.