Своего рода музеем советского отношения к солдатской жизни
является 35-я батарея в Севастополе. Посетив её, и еще в самом начале экскурсии взглянув на выставленную фотографию командования, автор этих строк непроизвольно заметил про себя: "надо же, какие рожи чекистские", но тут же себя одёрнул: "все мы не красавцы". Однако всего через полчаса из рассказа экскурсовода выяснилось, что первое физиогномическое впечатление оказалось безошибочным. После получения радиограммы о том, что эвакуации крымского оборонительного района не будет, его командование погрузилось на корабль и отплыло в Валинор, оставив солдат их мучительной судьбе – осуществив выпуклую иллюстрацию к исследованию Восленского "Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза". [1]
По дороге с 35-й батареи обратно в Севастополь, таксист сказал нам: "Ну что, посмотрели? У нас в честь этих командиров в городе улицы названы. А ведь они были трусами, предателями, бежавшими и бросившими людей. У меня дед в 44-м освобождал Крым, и они захватили немецкого офицера. Спрашивают его на допросе: почему он не эвакуировался. Тот смотрит на них непонимающе и отвечает: как я могу уйти? я офицер, я не могу оставить своих солдат". (Паулюс и его генералитет, как нетрудно вспомнить, также не улетели из Сталинграда: 24 немецких генерала во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом и 2500 офицеров вермахта не стали бросать своих солдат и разделили с ними советский плен.)
Дело, однако, было очевидно не столько в трусости и шкурности советского командования, а прежде всего в его обычном классовом, номенклатурном отношении к народным низам (в данном случае – рядовым солдатам) как к скоту, к низкоценимому расходному материалу – отношении, бывшем образующей нормой советского строя. [2]
Это отношение простиралось не только на жизнь, но и на смерть солдат, останки которых десятилетиями после войны оставались лежать незахороненными, а места гибели неувековеченными памятными знаками.
Автор одного из современных "телеграфных" каналов вспоминает о путешествии в детстве под Волхов, где в 1941 г. полегла 2-я ударная армия: «Весна 1962 года. Мне 11 лет. Отец взял меня на охоту. Купил мне ружьё, обрезал приклад. Когда стемнело в лесу, нашли пригорок и там ночевали в палатке, а утром оказалось, что мы лежали на собранных в кучу человеческих костях... Отец сфотографировал меня в 100 метрах от шоссе. Дальше всё белело от черепов на выжженной земле». [3]
«В деревне Погостье, – пишет воевавший там Н. Никулин об увиденном им в 1980 году, – с десяток жалких домишек. Земля между ними, несмотря на тридцать пять прошедших лет, все ещё несет следы войны. [...] Вижу в траве чёрный телефонный провод, уходящий в болотце. Там трава погуще, и в ней лежит здоровенный скелет в каске и ботинках, опоясанный ремнем. Он держит телефонную трубку около черепа. Это останки связиста, который налаживал связь и вот уже тридцать восемь лет выполняет свой долг. Скелеты теперь попадаются редко, больше разрозненных костей – черепа, бедра, ребра, позвонки и прочее. Они повсюду». [4] «Людей здесь теперь встретишь редко, – продолжает Никулин, –
Лишь в грибной сезон сюда съезжаются оравы грибников. Они загаживают леса грязной бумагой, целлофановыми пакетами, пустыми бутылками, консервными банками. Они жгут костры, устраивают пожары. Всем наплевать на то, что это за места, никто ничего не знает о происходивших здесь смертных боях. Подростки выкапывают из земли человеческие кости в поисках золотых зубов, шпана сжигает и ломает деревянные памятники, кое-где установленные здесь оставшимися в живых фронтовиками. [...] Под Вороново, на перекрестке дорог, установили гранитный обелиск в память о неизвестном солдате. Инициатором его создания был отставной генерал, воевавший здесь в молодости. Этот памятник сейчас взорван. В целом никто не занимается серьезно увековечением памяти погибших. [...] Откуда же такое равнодушие к памяти отцов? Откуда такая вопиющая черствость? И ведь не только под Ленинградом такое положение вещей. Везде – от Мурманской тундры, через леса Карелии, в Новгородской, Калининской областях, под Старой Руссой, Ржевом и далее на юг, вплоть до Черного моря, – везде одно и то же. Равнодушие к памяти погибших – результат общего озверения нации. Политические аресты многих лет, лагеря, коллективизация, голод уничтожили не только миллионы людей, но и убили веру в добро, справедливость и милосердие. Жестокость к своему народу на войне, миллионные жертвы, с легкостью принесенные на полях сражений, - явления того же порядка. Как же может уважать память своих погибших народ, у которого национальным героем сделан Павлик Морозов?! Как можно упрекать людей в равнодушии к костям погибших на войне, если они разрушили свои храмы, запустили и загадили свои кладбища?
Война, которая велась методами концлагерей и коллективизации, не способствовала развитию человечности. Солдатские жизни ни во что не ставились. А по выдуманной политработниками концепции, наша армия – лучшая в мире, воюет без потерь. Миллионы людей, полегшие на полях сражений, не соответствовали этой схеме. О них не полагалось говорить, их не следовало замечать. Их сваливали, как падаль, в ямы и присыпали землей похоронные команды, либо просто гнили они там, где погибли. Говорить об этом было опасно, могли поставить к стенке "за пораженчество". И до сих пор эта официальная концепция продолжает жить, она крепко вбита в сознание наших людей. Объявили взятую с потолка цифру 20 миллионов, а архивы, списки, планы захоронений и вся документация – строгая тайна». [5]
Однако советский строй не был бы собой, если б его цинизм и презрение к жизни и смерти солдат ограничивалось лишь забвением павших. Существовавшие братские могилы срывались, и останки вместе с землёй вывозились в дальние необозначенные ямы. Памятные знаки уничтожались. [6] Но в некоторых областях останки (кости) павших собирали и отправляли на мукомольные заводы, где советские делали из костей русских людей костную муку на корм скоту и для сельскохозяйственного удобрения. [7] "Никогда не надо недооценивать советскую власть", – комментирует эту советскую почти-концлагерную хозяйственность Константин Крылов. [8]
Трупоупотребительная ушлость советского строя по отношению к останкам русских солдат была традиционной. В первой половине 1930-х гг. в СССР вскрывались и уничтожались захоронения русских воинов минувших лет для добычи гробового цинка, якобы необходимого РККА для ведения классовых боёв против мировой буржуазии, но на деле пошедшего на консервные банки:
Начало тридцатых годов Страна Советов ознаменовала беспрецедентной антирелигиозной войной. Повсеместно закрывались и рушились храмы. Очень важное значение власти уделяли изъятию у церкви всех металлов – чёрных и цветных: шла эпоха сталинской индустриализации. Не случайно, что эта кампания неофициально называлась "колокольная" или "металлоломная". Начали с церковных колоколов. Чуть позже заготовители-металлисты спустились ниже. Под землю. Гробокопательство проводилось с санкции Советского государства и в масштабах всей страны. В том числе и в Крыму, особенно в воспетом графом Львом Николаевичем Толстым городе.
22 февраля 1933 г. Комиссия по делам культов Севастопольского горсовета (председатель комиссии Ибраимов А.А.) постановила: "Считать целесообразным вскрытие склепов под Владимирским собором..." В этом храме были похоронены адмиралы М.П. Лазарев, В.А. Корнилов, В.И. Истомин и П.С. Нахимов. Кроме названных национальных героев России, в соборе св. Владимира было захоронено не менее девяти адмиралов Черноморского флота – участников Крымской войны, русско-турецкой 1877-1878 гг., Японской и Первой мировой. Цель вскрытия – добыча гробового цинка.
Чёрное дело увенчалось успехом, Премирование членов подобных комиссий зависело от количества реализованного государству металла, а также другого церковного и кладбищенского имущества. 11 января 1934 г. управляющий Крымским отделением треста "Металлолом" тов. Владимиров обратился в Севастопольский горсовет. Документ с грифом "секретно" констатирует (орфография оригинала): "В склепах, в гробах лежат остатки быв. ГЕНЕРАЛОВ, Адмиралов и проч. буржуазии". Тов. Владимиров испрашивал разрешение на изъятие 150 цинковых гробов с русского городского кладбища. Для удовлетворения потребностей (цитирую) "крымской промышленности в остродефицитном цинке в фонд обороны страны".
Спустя какое-то время инспектор Севастопольского Горфо Р. Бартле продал 150 кг гробового цинка... консервному заводу "Серп и Молот". Получил дисциплинарное взыскание за нарушение монопольного права "Цветметаллома" на реализацию сырья (оборонно-консервного). Вандалы работали стахановски. Однако, в силу межведомственных неурядиц произошло "затоваривание": к октябрю 1935 г. на городском кладбище скопилось около 200 нереализованных гробов из цинка.
Вскрывали могилы не только на гражданском погосте... Братское кладбище на Северной стороне. В этом многотысячном воинском некрополе покоилось немало героев Севастопольской эпопеи, умерших после окончания Крымской войны. Некоторые из ветеранов были лицами весьма состоятельными и завещали, живя за пределами Крыма, похоронить себя там, где вечным сном спали их боевые товарищи.
В 1884 г. умер генерал-адъютант Э.И. Тотлебен, [строитель крепостей Севастополя и Николаева в Крымскую войну, строитель Кронштадта, руководитель инженерных работа при осаде Плевны в русско-турецкую войну 1877-1878 годов]. Его тело было забальзамировано и помещено в фамильном склепе под городом Митавой (ныне Елгава в Латвии). В 1890 г. цинковый гроб с прахом усопшего перевезли в Севастополь. К этому времени был сооружён памятник-склеп на Братском кладбище. Все расходы по возведению монумента взяли на себя власти Российской Империи, в ознаменование заслуг героя перед Родиной. На кладбище состоялась торжественно-траурная церемония. Когда в 1930-е годы дикари вытряхнули бренные останки национального героя России и Болгарии из гроба, чья-то христианская рука собрала их и предала земле рядом с монументом. Вступившие в 1942 г. в Севастополь немецкие части торжественно перезахоронили прах Тотлебена, выброшенный большевистскими вандалами из гроба. [С.О.: Чужеземец Тотлебен оказался для немцев гораздо более своим, нежели русские воины для советского строя.]
Имена тех, кто инициировал и проводил погром на кладбищах великого города, известны: Амет Ибраимов, Борис Россейкин, Абрам Лифман, Григорий Кононов, Василий Федотов, Рохус Бартли, Соломон Ерусальми. Пятеро из них были членами Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). [9]
В рамках той же кампании по сбору металлолома в 1932 году были взорваны массивный чугунный склеп и гробница Багратиона на Бородинском поле. Одновременно был взорван на лом монумент героям Бородинского сражения.
«В 1932 году Главный монумент и склеп были взорваны по указанию заведующего отделом Наркомпроса Радус-Зеньковича и председателя Моссовета Филатова, т.к. они считались наследием царского прошлого, а молодая Советская страна остро нуждалась в металле. За 6000 рублей памятники были проданы на металлолом Рудметаллторгу, а фундамент разобран для дорожных покрытий. Останки генерала были выброшены. Мелкие фрагменты костей в куче мусора никто не стал собирать. Детали монумента, как и ограды, вскоре были разобраны и увезены». [10]
[1] М. Восленский, "Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза", 2-е изд. (с предисловием Милована Джиласа), London, 1990; тж. М. : Советская Россия, 1991.
[2] Классовое отношение советских верхов к низам сказывалось даже в армейском питании: «Офицерам [в РККА] был положен спецпаёк – масло, консервы, печенье. Обычно офицеры пожирали всё это где-то в одиночестве, тайком от солдат. [...] Штаб армии находился километрах в пятнадцати в тылу. Там жили припеваючи... Лишали иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт "для борьбы с фашистскими извергами", пили коньяк, вкусно ели... В Красной армии солдаты имели один паек, офицеры же получали добавочно масло, консервы, галеты. В армейские штабы генералам привозили деликатесы: вина, балыки, колбасы и т. д. У немцев от солдата до генерала меню было одинаковое и очень хорошее. В каждой дивизии была рота колбасников, изготовлявшая различные мясные изделия». (Никулин, "Воспоминания о войне", стр 55, 164) Для сравнения: в дореволюционной русской армии полевое снабжение офицеров и солдат было одинаковым; в армии США действовало правило "Officers Eat Last", означавшее, что сержанты приступают к пище лишь после того, как досыта наелись рядовые, а офицеры – после того, как наелись рядовые и сержанты.
[4] Никулин, "Воспоминания о войне", стр. 217-218.
[5] Там же, стр. 225-228.
[6] Алексей Кривопустов, руководитель Туапсинского филиала поискового отряда "Кубанский плацдарм", статья "Павшие. Пропавшие" – https://web.archive.org/web/20150828234103/http://kubplazdar...
[7] Там же (Кривопустов, "Павшие. Пропавшие"). Копия в: "Советский цинизм: удобрения из павших солдат Второй Мировой" (http://tverdyi-znak.livejournal.com/2929749.html).
[8] Константин Крылов, "Деды воевали" (28 февр. 2017, https://krylov.livejournal.com/3597235.html).
[9] В.Н. Гуркович, "Смерть и воскресенье графа Тотлебена" // "Крым и Россия, неразрывные исторические судьбы : Материалы республиканской научно-общественной конференции", Симферополь, 1994, стр. 26-28; В.Н. Гуркович, "Смерть и воскресенье графа Тотлебена" // Южная столица (Симферополь), 6 янв. 1995, стр. 5; использованы материалы Центрального государственного архива Крыма (ЦГАК): ф. Р-663, оп. 17, д. 33; оп. 17 дд. 4,15, 25, 33. https://archive.org/details/gurkovich_totleben
[10] Д.Б. Соловьёв, «"Высочайше повелел… погребсти подле бородинского памятника…" : Загадки склепа генерала П.И. Багратиона» // Военно-исторический журнал, 2019 №5, стр. 74-77. Только в 1987 году монумент и гробница были восстановлены, а небольшая часть сохранившихся после взрыва в могиле останков Багратиона была вновь с достоинством предана земле. Теперь наконец можно повторить слова эпитафии, которую первоначально предполагалось начертать на его могиле: «Прах здесь – слава везде» (Е. Анисимов, "Отличный генерал" // "Историк, 2015 №10 (октябрь)).
