Философ в консервной банке (часть 4)
Предыдущие части:
Философ в консервной банке (часть 1)
Философ в консервной банке (часть 2)
Философ в консервной банке (часть 3)
***
Шлюз открылся, и Арманьяк перебрался из кабины челнока в длинный герметичный переход.
Переход, настолько узкий, что в нём с трудом могли разойтись два кроманьонца, тянулся от одного конца корабля к другому. Стенки перехода были обиты мягким и приятным на ощупь толстым слоем полимера. По бокам (если так можно выразиться) тянулись поручни — незаменимое приспособление для передвижения по кораблю в условиях невесомости.
Космонавт направился к кабине управления, чтобы начать приготовления к предстоящему перелёту. Хотя большая часть корабля автоматизирована и не нуждается в ручном управлении, автоматика не может нормально функционировать без обслуживания. Пилотам будущего не придётся забивать себе голову особенностями работы двигателей и энергетических установок, но в их жизни появится другая неприятность — постоянная работа с криво работающими, выдающими глупые ошибки бортовыми программами, написанными за криптовалюту глючной нейросетью.
Тем временем, гермозатвор, отделявший переход от кабины управления, открылся, и перед глазами вновь предстал знакомый интерьер. Запах жжёного пластика и приторно-сладкий запах дезинфицирующего агента ударили по мозгам. В глаза сразу бросилась стерильная чистота кабины — верный признак того, что это место ни одна живая душа не посещала, а системы корабля были предоставлены сами себе. «Странно… — подумал Арманьяк, смущённый непривычным для него запахом. — Я разве не карболку использую?» Неужели память, и так уже не раз его подводившая, подкинула ему ещё одно ложное воспоминание?
Кабина управления по объёму была больше, чем кабина челнока, и в ней без труда могли бы поместиться два-три кроманьонца. В стенах, обитых мягким полимером, закреплены небольшие поручни; миниатюрные мониторы и клавиатуры, с помощью которых ведётся управление всеми системами космического аппарата. Благодаря миллионам лет технического прогресса отпала необходимость в монструозных панелях управления, усеянных рычажками, кнопками, переключателями. На смену им пришли аккуратные электронные интерфейсы, более удобные в использовании. Каждый кубический сантиметр пространства используется с умом, а в интерьере прослеживается какая-то строгая геометрическая гармония.
Арманьяк схватился за поручни, как обезьяна, и ловко метнул себя в кресло, расположенное около терминала бортового компьютера. Монитор поприветствовал хозяина корабля экраном блокировки, на котором был изображён живописный горный хребет какой-то планеты, из динамиков раздался «довольный» звоночек. Длинные пальцы застучали по клавиатуре и набрали пароль, защищающий компьютер от вторжения чужаков, затем нажали нехитрую комбинацию клавиш и вызвали эмулятор командной строки, и начался бурный процесс подготовки, заключавшийся в наборе однотипных команд. Терминал ругался то на неправильно набранную команду, то на неверный тип входных данных, то вовсе «зависал» в ожидании, пока не выполнится набранная команда. Общая заторможенность бортового компьютера бесила космонавта, привыкшего к обширным вычислительным мощностям наземных баз.
Пока Арманьяк проверял состояние всех систем, мысленный вакуум стал заполняться переосмыслением последних событий. В голове вновь стал мелькать образ невзрачной студии, где ещё недавно происходили ожесточённые дебаты, и Арманьяк представил себя одним из гостей программы.
«Всё бы ничего, я уважаю вашу точку зрения, сколь бы я с ней был не согласен, но ответьте мне на один вопрос: на что вы надеетесь?— начал рассуждать он, воображая, будто встрял в тот ожесточённый спор третьей стороной. Воинственный азарт просыпался в нём, и Арманьяк уже предвкушал победу над безумными мыслителями. — В любой науке, даже в философии, нужно руководствоваться одним простым правилом: ваши мысли должны быть непременно связаны с реальностью. В частности, философия должна заниматься решением насущных вопросов. Но больше всего меня смущает следующее: ставите ли вы себя на место других, на место тех, за кого собираетесь принимать решения? Способны ли вы поставить себя на место противников своих же умопомрачительных теорий?»
Азарт постепенно стал сменяться напирающей злобой, желчью, что вот-вот едким потоком нахлынет на искушённых мужей новой философской мысли. Два противоречивых чувства разыгрались внутри космонавта: какое-то неудержимое желание мести и желание получить ответы на все не дававшие ему покоя вопросы.
«Вы рассматриваете всё с перспективы власть имущих и исключительно в теории, — продолжал он, — не пытаясь осмыслить каждым нейроном своего межушного нервного узла вопросы практического осуществления своих планов. Думают ли индивидуалисты о том, что когда-нибудь они окажутся на обочине дороги жизни, и когда их постигнет возмездие, повторят им их же слова: «Да спасёт утопающий себя сам»? А думают ли коллективисты, вернее те, кто смеют называть себя так, о том, что не каждый пожелает совершить объединение в одну разумную сущность? Думают ли они о том, чего на самом деле желает простой народ?!»
Арманьяк вошёл в кураж и полностью потерял связь с реальным миром. Желчь, хлынувшая бурным потоком из его рта, полностью затуманила разум, и речь превратилась в набор страшных ругательств и оскорблений. Космонавт, всё ещё убеждённый, что он — гость телепередачи, ждал, пока участники программы дадут ему внятный ответ. Но они, порождение его воображения, продолжали стоять, словно каменные статуи.
Желчь превратилась в едкую кислоту, способную растворить любой металл, любую породу. Орущий что есть сил Арманьяк стал кривиться, ломота чувствовалась в суставах его рук и ног, всё больше и больше выворачивающихся; и стал он похож на обезумевшего, кривляющегося старика, плюющегося в сторону проходящих мимо людей.
У любого нормального кроманьонца подобные изъявления вызвали бы либо смех, либо раздражение, но статуи продолжали смотреть на Арманьяка безразличным, лишённого жизни взглядом. Они, невосприимчивые к желчи и кислоте, всё стояли и стояли, никак не реагируя на кривляния Арманьяка. Ничто не читалось в их пустых стеклянных глазах: ни искра буйного разума, ни тупой гнев фанатика, оскорблённого внезапным нападением на им охраняемую религию. «Отвечайте, в конце-то концов!» — закричал Арманьяк и занёс свой кулак высоко над трибуной, чтобы ударить посильнее, а может быть, даже набить морду этим глухим окаменевшим олухам.
В этот момент космонавт вернулся в реальность. Быстрое движение своей руки остановить не удалось, и удар пришёлся прямо по клавиатуре. Раздался громкий хруст. Клавиатура, сделанная из прочного материала, не разлетелась вдребезги, однако невыносимая боль в правой руке сковала Арманьяка, от чего тот издал басистый звук.
Терминал опять обругал космонавта за неправильно набранную команду. «Глупая машина! — подумал Арманьяк. — И без тебя пойму, что неправильно!» Космонавт, сжавшийся от боли, на время отстранился от практической части своего занятия и перешёл к теоретической, пытаясь наметить план дальнейших действий.
Долго он сидел за панелью управления, погружённый в раздумья, и больше всего времени никак не мог определиться по какой навигационной схеме строить маршрут: по Этриолу или по Барасту. Объяснение принципов работы этих двух навигационных систем могло бы занять сотни страниц, а для полного понимания их работы читателю пришлось бы обратиться к учебникам, чтобы освежить свои знания физики и стереометрии, поэтому вкратце поясним их основные положения. Система Этриола, прозванная космической народностью этриолом, основана на анализе свойств радиоволн, система Бараста — на анализе лучевой и касательной компонентов скорости небесных тел. Арманьяк решил в этот раз положиться на этриол, благо в 177 световых годах весьма кстати находился пульсар — мощный источник радиоизлучения.
Вновь пальцы космонавта застучали по клавиатуре, хоть и не так энергично, аккуратнее выводя названия команд. На экране терминала воцарился настоящий хаос — то и дело выскакивали сообщения об ошибках, на которые Арманьяк отвечал благим матом, из динамиков трещали звуки уведомлений, изо всех щелей лезли диалоговые окна, расчётные таблицы, монструозные графики. То и дело открывалась и закрывалась поисковая строка в браузере, через которую искалось всё, что нужно; хотя на орбите не было интернета, петабайты руководств, инструкций и прочей полезной информации хранились на твердотельных накопителях на борту корабля.
Пальцы прекрасно выполняли свою работу — эмулятор ругался уже не так часто, но Арманьяка стало клонить в сон, веки глаз предательски слипались, и только сила воли позволяла ему держаться в состоянии бодрствования.
Как только бортовой компьютер завершил расчёты траектории корабля, космонавт с облегчением вздохнул, захотел расстегнуть ремни, да только уже было поздно: глаза окончательно слиплись, и Арманьяк погрузился в царство сна. Мозг, следовавший мудрому жизненному правилу «Отдых — это просто смена деятельности», создавал такие картины, которые нашему герою показались совсем уж странными.
Летняя ночь. Жарко. Арманьяк идёт куда-то в компании незнакомого ему кроманьонца не самой приятной наружности: полностью покрытый щетиной, как дикий зверь, носящий не одежду, а какие-то грязные лохмотья, пахнущий, как помойка и несущий в левой руке пузырь с этикеткой «Жъсён Глыф №43». Ни что такое Жъсён, ни что такое Глыф, ни что обозначает число 43 Арманьяк не понимал, зато его попутчик то и дело отмечал вкусовые свойства этого напитка.
В кромешной тьме видны только очертания. Вот, вроде бы, перекрёсток. Невысокие дома, скрытые за могучими деревьями, колышущимися от лёгкого дуновения прохладного ветра. Где-то метрах в ста горел тусклый огонь. «Во! Нам туды, э!» — завопил компаньон Арманьяка и побежал к источнику света сломя голову.
Над входом в искомое заведение, расположенном на первых этажах обветшавшего панельного дома, висела неоновая вывеска: «Жававочная». На выцветших плакатах в витринах была изображена какая-то странная плюшевая игрушка, похожая не то на медведя, не то на собаку, а внизу красовалась надпись: «Купил вкусняшку — получи зверяшку, получил зверяшку — покорми ...» Последних слов Арманьяк разобрать не мог — они было просто размазано по грубой плакатной бумаге.
Перед дверью стояла огромная очередь, бурно обсуждавшая что-то. В ней Арманьяк обнаружил помимо своего щетинистого приятеля ещё множество лиц, будто бы ему знакомых, и даже ведущего того злополучного ток-шоу.
Входные двери в «Жававочную» открылись, из узкого проёма пролезла какая-то толстая фигура, низким голосом возвестившая: «Открыто!» Толпа мигом ринулась внутрь, и Арманьяк, увлекаемый потоком существ странной наружности, тоже попал туда.
Внутри началась настоящая суматоха: существа громко гаркали друг на друга, шли к каким-то прилавкам. Многие доставали из карманов своих потрёпанных штанов пачки сигарет и начинали приставать друг к другу с просьбой прикурить; через минуту всё помещение заволокло густыми клубами синеватого сигаретного дыма. Стало душно, а ещё через несколько минут запахло дешёвым разливным пивом и сивухой.
Арманьяк всё пытался понять, что здесь происходит, всматриваясь в прилавки, но так ничего и не смог разглядеть. Вдруг в спину его кто-то толкнул. Это был его спутник, с которым он сюда пришёл. Арманьяк наконец-то смог разглядеть его черты: плоское лицо, яйцевидная лысая голова, грубая щетина с заметными проплешинами, большие крупные глаза. «Тьфу ты, обманули! — этот тип показал чек, скомканную бумажку, на которой не разобрать ни слова, внизу была нарисована та самая собака-медведь с плакатов на витрине. — Я то думал, вот подарят, а эти драные черти…» Спутник обругал продавцов, и ругань эта даже нашла поддержку среди местного контингента. Всех возмутил столь гнусный обман.
Космонавт, воспользовавшись случаем, вышел из «Жававочной», лёгкие вновь наполнились свежим воздухом. Светало, теперь можно было разглядеть местность. Панельный дом стоял посреди гнилых пятиэтажных деревянных домов, в окнах горел свет — значит, здесь живут. Двухполосная улица была запаркована так, что в некоторых местах оставалась только одна полоса для движения. Небо голубое, чуть зеленоватое, в лучах восходящего солнца пестрело цветами бензиновой лужи.
Арманьяк побрёл куда глаза глядят — он никогда не видел этого места, даже отдалённо на него похожего, да и обращаться к местным за помощью побоялся. Асфальтовый тротуар разбитый, как после бомбёжки, уже который год требует ремонта; в трещинах прорастала зелёная травка. Дорожное полотно усеяно заплатками — где-то виднелись чёрные островки свежего асфальта, проглядывала колея, образовавшаяся под тяжестью проезжающих машин. На улице ни души, где-то вдалеке щебечут незнакомые птицы.
Космонавт остановился на перекрёстке. Высится девятиэтажная изба — гнилой исполин. На углах перекрёстка стоят дома поменьше — четырёх-, пятиэтажные, в окнах горит тусклый свет, кто-то из местных специально решил выглянуть на улицу, чтобы посмотреть на невесть откуда взявшегося чужака. Из приямков, прикрытых ржавыми прутьями, несло гнилью.
Сон резко оборвался, и Арманьяк вновь обнаружил себя в кресле кабины управления. «Ну и дурь. Приснится же…», — сказал он. В кабине послышался резкий запах спирта…









