После месяца нервов (придёт посылка/не придёт с алиэкспресса), получила планшет parblo - интерактивный монитор. Что могу сказать - так действительно удобнее, хотя пришлось повозиться с настройками и не всё получается, как раньше.
Благодаря простуде, появилось время, чтобы порисовать, поэтому успела сделать семейный портрет персонажей своей книги. Даже смогла выписать все складки платья, хватило терпения =)
Поздравляю всех пикабушников с наступающим (наступившим) новым годом!
Прошёл почти год с момента последней публикации и за это время я полностью переключилась на рисование иллюстраций к своим книгам. Времени из-за двух работ было мало, поэтому рисование воспринималось больше как релаксация и отдых от трудовых будней.
И в честь наступающего нового года и из-за пятницы, решила вновь выложить сюда несколько своих работ.
Книги об оборотнях, так что я больше внимание уделила когтям и клыкам =)
Курочка по зёрнышку клюёт, работы над перспективой, анатомией, пропорциями, колористикой и детализации ещё очень много. Да я никуда и не тороплюсь, главное процесс!
Заодно попробовав последнюю версию фотошопа, после которой плевалась и долго возвращалась к проверенной 2015 версии...
Это к книге про оборотней
А это к истории про демонов
Я хотела понять, как рисуют сначала ч/б, а потом переходят в цвет. Пока ещё не поняла
Делюсь с вами! =)
Теперь-то всем известно, что впервые мы встретились с Лотиссом, путешествуя на пароходе, но лишь немногие знают, что вначале ни я, ни Бетси понятия не имели, кто он такой.
Мы возвращались из нашего первого путешествия по Европе на борту «Королевы Елизаветы». На второй день я бродил по шлюпочной палубе и случайно наткнулся на его убежище — укромный уголок, куда он поставил свой шезлонг. Эта личность и раньше попадалась мне на глаза. Собственно говоря, Бетси и я уже воспользовались ею для небольшой игры, которой мы развлекались во время путешествия: пытались угадать, чем занимаются различные люди в своей обыденной жизни. Я тогда посмотрел на его густую шевелюру, косматую седую бороду, свободный свитер, сандалии и, отступив от своего же собственного правила, заявил, что считаю его художником, французским художником. Бетси только посмеялась надо мной: ведь мы с ней давно пришли к единому мнению, что очень часто внешний вид людей совершенно не отражает их профессии. Она предположила, что этот пассажир или член английского парламента, или же греческий архиепископ.
Когда я сунул было нос в его укрытие, то он поднял голову и посмотрел на меня с таким отвращением, что вы представить себе не можете. Я попятился, бормоча извинения, но тут выражение его лица изменилось.
— Погодите! — воскликнул незнакомец. — Вы ведь американец?
И на хорошем английском языке этот странный человек попросил меня уделить минутку, чтобы помочь ему разрешить небольшую проблему: он показал мне кроссворд в ежедневной газете, которую выпускали на «Королеве Елизавете» для развлечения пассажиров. Бородач хотел узнать фамилию сенатора Соединенных Штатов, которая напоминала бы лодку, или паром, или что-нибудь такое, посредством чего можно пересечь реку.
Я присел и начал ломать голову над кроссвордом. Первой явилась на ум фамилия секатора Форда (Ford (англ.) — брод) блестящего оратора, но она не подходила: затем меня осенило — сенатор Бриджиз (Bridges (англ.) — мосты)!
Мой бородатый собеседник вписал фамилию «Бриджиз» в клетки кроссворда, вскочил с шезлонга и понесся по палубе.
Я увидел его вновь лишь на следующий день, когда прямо перед обедом он вошел в главную гостиную, схватил меня за руку и затащил в угол.
— Смотрите! — проговорил бородач хриплым шепотом. На ладони его ручищи лежал мужской бумажник из свиной кожи. — Это приз! — пояснил пассажир-загадка. — Я его выиграл! Вы, мой друг, внесли в это свой вклад. Пойдемте выпьем со мной.
Я проследовал за ним в каюту-люкс. где он выставил бутылку бренди. Бородач представился мосье Роланом и все благодарил меня за содействие в решении кроссворда. Затем он начал задавать мне вопросы насчет того, кто я такой и чем занимаюсь. Я ответил, что занимаюсь сбытом нефтяных форсунок. Мне пришлось объяснить ему, что такое нефтяная форсунка, и мосье Ролан буквально, наповал сразил меня, заявив, что в жизни своей ни одной не видел.
Мы посидели, болтая, и в конце концов он спросил, могу ли я хранить тайну. Я призвал на свою голову гром в случае, если выдам его, и тогда бородач признался:
— Я — Лотисс.
После того, как все это было пересказано Бетси, мы с ней, пообедав, отправились потолковать с пароходным библиотекарем и заодно задали ему несколько невинных вопросов, как бы невзначай упомянув имя Лотисса. И тут выяснилось, что мой новый знакомый — возможно, крупнейший из всех ныне здравствующих художников мира.
Библиотекарь нашел книгу с биографическим очерком и фотографией. Там было сказано, что в возрасте пятидесяти трех лет Лотисс внезапно оставил живопись и уединился на своей вилле на французской Ривьере. За последние десять лет он не создал ни одной картины и, по слухам, как-то заявил, что до конца жизни больше не притронется к кисти.
Бетси уговорила меня послать моему новому другу записку с приглашением зайти выпить что-нибудь вместе с нами.
Итак, мы действительно подружились. Лотисс поведал нам, что он ожесточился и возненавидел людей, потому что они глупы и не могут ужиться друг с другом. Художник в одиночестве жил на Ривьере и общался только со своими слугами. Недавно он решил посетить Америку, где, насколько ему было известно, люди во всяком случае ничуть не глупее, чем повсюду.
Лотисс планировал провести в Нью-Йорке месяц, и Бетси предложила ему приехать к нам на уик-энд.
Наш гость прибыл в субботу с полуденным поездом, и я встретил его на станции. Мы заранее пообещали, что никого больше не пригласим, что будем уважать его желание остаться инкогнито и что не станем навязываться с разговорами об искусстве. Выезжая на автомобиле со станции.
я спросил, нет ли у него каких-нибудь особых пожеланий, например, сыграть в крокет, поплавать или прогуляться по лесу, но Лотисс сказал, что просто хочет посидеть и отдохнуть.
Так мы и просидели до самого вечера. Минут пять Лотисс смотрел футбольный матч по телевидению и ничего не мог понять; я сводил его в подвал и показал нефтяную форсунку, но и это осталось для него темным лесом. В основном мы провели время в разговорах.
На следующее утро за завтраком я вспомнил, что у меня есть работа. Наш огород находится рядом с гаражом, он обнесен белой изгородью, которую я своими руками сколотил пять лет назад, аккуратный такой белый штакетничек, фута четыре высотой.
Забор этот — моя гордость и отрада — сейчас нуждался в покраске, которой я и решил заняться. Я вынес полведра белой краски, трехдюймовую кисть, старый кухонный стул и присел па него, размешивая краску, когда послышались шаги и появился Лотисс.
— Вы уже позавтракали? — поинтересовался я.
Он ответил, что мадам готовит завтрак. Я пояснил, что собирался покрасить забор, но раз уж такое дело, то могу и отложить. Лотисс запротестовал: не стоит. Я взялся было за кисть, но он выхватил ее у меня из руки, воскликнув:
— Сначала я вам покажу!
Я не Том Сойер — у меня не было необходимости искать кого-нибудь, кто покрасил бы этот забор вместо меня. Когда Лотисс закончил столбик, я попытался остановить его:
— Ну, а дальше я сам, — и протянул руку за кистью.
— Нет, нет, нет! — закричал он, как маленький ребенок, увеличив и без того завидную скорость.
Лотисс уже закончил с полдюжины штакетин, когда Бетси крикнула из кухни, что завтрак готов.
— Нет, нет! — нетерпеливо отмахнулся кистью художник. — Никакого завтрака, я буду красить забор.
Я начал уговаривать его, но Лотисс даже и ухом не повел, так что мне пришлось уйти в дом.
— Ты знаешь, — пожаловался я Бетси, — как любил я, бывало, взять кисть и поработать, и ты знаешь, что значит для меня этот забор... И вот приходит какой-то человек, практически вырывает у меня кисть из руки, и если я не приму никаких мер, то он сам покрасит весь забор!
Бетси засмеялась:
— Пускай себе красит, если это его забавляет!
Я засел за воскресные газеты, но время от времени вставал, выходил во двор и наблюдал за художником. Лотисс потратил три часа и выкрасил все четыре стороны изгороди. Вы бы видели его, когда он вернулся на террасу, — весь в белой краске, но сияющий, будто ясное солнышко!
— Кончил! — воскликнул художник. Он был счастлив как дитя, которому подарили новую игрушку, и вся моя обида улетучилась.
Лотисс потянул меня в сад полюбоваться своим творчеством. Сначала он заставил меня обозревать забор с некоторого расстояния, а затем подвел поближе, чтобы осмотреть штакетины.
После обеда он спросил, далеко ли отсюда до Чаппаки, я ответил, что это соседний город, и Лотисс поинтересовался, не слыхали ли мы когда-нибудь о Джёстоне, скульпторе. Конечно же, мы слышали о нем; художник объяснил, что когда-то знавал Джёстона в Париже, так нельзя ли позвонить ему? Я связался для него с Джёстоном по телефону, но они разговаривали по-французски, так что я представления не имею, о чем был этот разговор.
Лотисс уехал вечерним поездом, на станции пожал мне руку, сказал, что я — чудный парень, что он давно не испытывал подобного удовольствия, и выразил пожелание поужинать как-нибудь вечерком со мной и Бетси в Нью-Йорке.
Дней десять мы не имели никаких сведений ни от него, ни о нем, пока нью-йоркские газеты не подняли шум. Какой-то корреспондент Юнайтед Пресс на Ривьере пронюхал о тайной поездке Лотисса в Америку, дал телеграмму в нью-йоркское агентство, и там как-то напали на его след. Сначала он отрицал, что является знаменитым художником, но затем сознался и дал интервью. Кончалось оно, между, прочим, таким сообщением:
«Со дня своего прибытия мосье Лотисс провел все время в Нью-Йорке, за исключением уик-энда в доме супругов Грегг в Норт Уэстчестере Он познакомился с ними на пароходе по пути в Штаты».
На следующий день после опубликования интервью к нам домой заявились репортер и фотограф одной из газет. Я отсутствовал, занимаясь сбытом моих нефтяных форсунок, и Бетси пришлось принять их самой. Они хотели разузнать все, до мельчайших подробностей, их интересовали каждый жест великого человека, каждое слово, произнесенное им, и, конечно же, Бетси рассказала о заборе. Фотограф запечатлел забор на снимке, а также ведро из-под краски и кисть. Назавтра газета опубликовала сенсационное сообщение. Оно было подано в виде обширной статьи, написанной в юмористическом ключе, а заголовок гласил: «ЛОТИСС ОПЯТЬ ТВОРИТ».
Ранним утром того дня, когда вышла газета, в лимузине с личным шофером прибыл возбужденный человечек небольшого роста. Он выскочил из машины, подлетел ко мне, вцепился в мои плечи и заорал:
— Где он? Где забор?
Я сбросил с себя его руки и потребовал объяснить, кто он такой, но человечек продолжал вопить:
— Кто-нибудь уже был тут? Покажите мне забор! — и тому подобное.
В конце концов он сообщил, что является мистером Вигаро из галереи Миллад и хочет увидеть забор, расписанный мосье Лотиссом.
Представитель галереи Миллад замер перед штакетником, то сжимая, то разжимая руки и время от времени исторгая восклицания типа: «Великолепно!», «Изумительно!», «Совершенно!» неожиданно он объявил:
— Мистер Грегг, я хотел бы купить ваш забор. Вы получите за него пятьсот долларов наличными.
Едва он произнес эти слова, как к дому с ревом подлетел еще один автомобиль и из него выпрыгнули двое мужчин. Они помчались к нам, бешено размахивая руками и восклицая
— Подождите! Подождите!
Все трое окружили меня, крича и жестикулируя. Тогда я сам заорал на них. Они угомонились, и выяснилось, что оба новоприбывших представляли галерею Уиддайкоум и им тоже нужен был мой забор, потому что его расписал мосье Лотисс.
— Вы, ребята, — сказал я, — либо выпили, либо помешались, а может быть, и то, и другое сразу.
Все трое посмотрели на меня так, как будто я сам или хватил лишнего, или спятил. Неужели мне неизвестно, что Лотисс двенадцать долгих лет не прикасался к кисти? Что он поклялся никогда больше не писать; Что одна картина Лотисса стоит четверть миллиона долларов?
— Послушайте, джентльмены, — пришлось высказаться мне, — я деловой человек, занимаюсь сбытом нефтяных форсунок и совершенно не разбираюсь в живописи. Но я кое-что смыслю в покраске заборов. Осел вполне мог бы взять кисть в зубы и покрасить эту изгородь ничуть не хуже Лотисса.
— Даю тысячу долларов за забор!
— прервал меня представитель галереи Уиддайкоум.
— Тысячу двести! — поспешно выдал маленький мистер Вигаро.
— Тысячу пятьсот! — выкрикнул сотрудник Уиддайкоума.
—Да прекратите же! — взорвался я. — Уж если вы говорите серьезно, так почему же, черт возьми, вы даете за эти деревяшки пятнадцать сотен?!
— Ради бога, парень! — воскликнул второй представитель Уиддайкоума. — Разве до тебя не доходит, что твой забор — подлинный Лотисс? Неужели ты не знаешь, что Лотисса коллекционируют несколько богатейших любителей в нашей стране?
Я воздел руки к небу, призывая к порядку, ибо во мне начала пробуждаться моя деловая жила.
— Джентльмены, — объявил я
— забор не продается. Во всяком случае не сейчас.
Эти ближайшие дни оказались сумасшедшими. Нам пришлось отключить телефон: звонили из Детройта, Индианаполиса, Атланты, Майами Бич, Сент-Луиса. По крайней мере еще с десяток галерей и музеев при слали своих представителей. На исходе второго дня мне уже предлагали за забор двадцать пять тысяч. На следующий день — пятьдесят. К четвертому дню я был вынужден просить местную полицию перекрыть подъезд к дому, поскольку по участку метались какие-то психи. Начали прибывать поклонники Лотисса и очередные журналисты и фотографы. Затем, на четвертый день, приехал Джёстон — скульптор Джёстон из Чаппаки. Полицейские узнали его и пропустили. Представляясь нам, Джёстон вовсю ухмылялся:
— Я здорово повеселился, читая о вашем заборе, и мне захотелось заехать осмотреть место преступления. Вы уже решили, что будете с ним делать?
Я был несказанно счастлив заполучить знакомого человека, который соображал в искусстве и с которым можно было потолковать об этом. Скульптор убедил меня, что забор пока не следует продавать, а надо выставить его на несколько недель в музее Палмера в Нью-Йорке.
Джёстон осветил один очень интересный момент во всей этой истории. Оказывается, искусствоведы всполошились так потому, что Лотисс в годы своей творческой активности ни разу не употребил ни капли белой краски.
Сотрудники музея прибыли с огромным фургоном и бригадой из семи рабочих. Забор вытащили из земли, но так осторожно, так заботливо! Его отвезли в Нью-Йорк и установили в большом зале музея Палмера. Через три дня доступ в зал был открыт, и я сам пошел туда. Сотни людей толпами стекались к музею, но когда я увидел забор, то не смог удержаться от смеха — он был огорожен со всех сторон!
Джёстон время от времени звонил мне из Нью-Йорка и сообщал, что толпы изо дня в день все росли. Выставка должна была закрыться в субботу, в тот день он позвонил мне и спросил, не могу ли я приехать и зайти в музей в воскресенье. Когда я встретился со скульптором в вестибюле музея, он лукаво улыбался.
— Возьмите себя в руки, Грегг, — сказал Джёстон, — вас ожидает небольшое потрясение.
Он впустил меня в помещение, где был выставлен мой забор, и, когда мы вошли, я действительно был потрясен. Забор разломали, распилили та части и эти части расставили по стенам большого зала.
— Только не волнуйтесь, — предупредил Джёстон. — Обратите внимание, что все секции — приблизительно одинаковые квадраты. Всего их тут тридцать штук. Пойдемте, я покажу вам кое-что.
Он подошел к одной из секций, нагнулся и показал на самый низ штакетника.
— Наклонитесь и взгляните, — попросил меня Джёстон.
Я нагнулся и увидел слово, нацарапанное черной краской в углу. Мне хватило всего несколько секунд, чтобы разобрать в нем подпись Лотисса
— Но я... я не понимаю!
— Сегодня рано утром Лотисс отплыл домой, — пояснил Джёстон. — Но прошлой ночью он пришел сюда, присел на корточки и подписал все тридцать секций. Теперь у вас действительно есть что продавать!
Да. теперь мне было что продавать. Под руководством Джёстона в течение месяца были проданы двадцать девять секций по цене в среднем десять тысяч долларов каждая. Нашлись покупатели и на тридцатую, но я не захотел расставаться с ней. Она сейчас висит в нашей гостиной, и. прошу вас, верьте мне, когда я говорю, что испытываю к ней сентиментальную привязанность.
После того, как все было окончено, я однажды заехал в гости к Джёстону. Мы сели выпить, и я за говорил о Лотиссе и, конечно же, о заборе.
— Он искренне полюбил вас и госпожу Грегг, — рассказал мне Джёстон. — Крася ваш забор, Лотисс и не подозревал о том, какая шумиха поднимется вокруг изгороди. Но когда это случилось, то он просто пришел в восторг. Я никогда не слышал, чтобы Лотисс так раскатисто хохотал. Именно он подал эту идею распилить забор на части. Субботней ночью мы вместе приехали в музей пронаблюдали за распиловкой, а потом Лотисс присел на корточки и paсписался на каждой секции.
Перевод с английского
Н. Сотниковой
Всех с наступающим 2018 годом!
