Nelega

Дорогие асгардцы! Осталось совсем немного времени до магической даты в нашей истории. Наступает рагнарёк. Новая эпоха. Новая страница нашей истории. Мы все примеряли это событие на себя. Прикидывали, сначала в детстве, потом повзрослев, сколько у нас будет рук, а сколько у нашего папы, а сколько у кого глаз. Казалось когда-то — так далеко этот необыкновенный рагнарёк. Вот этот день и настал. Дорогие друзья! Дорогие мои! Сегодня я в последний раз обращаюсь к вам в канун рагнарёка. Но это не все. Сегодня я последний раз обращаюсь к вам, как Владыка Асгарда. Я принял решение. Долго и мучительно над ним размышлял. Сегодня, в канун рагнарёка, я ухожу в отставку.

Я много раз слышал — «Один любыми путями будет держаться за власть, он никому ее не отдаст». Это — вранье. Дело в другом. Я всегда говорил, что не отступлю от узора Норн ни на шаг. Что в положенный срок должен случиться рагнарёк. Так это и произошло. И так же мне хотелось, чтобы вовремя он состоялся, сразу после смерти Бальдра. Это было очень важно для Асгарда. Мы создаем важнейший прецедент цивилизованной добровольной смены концепии Бытия, изменения сути мироздания.

И все же я принял другое решение. Я ухожу. Ухожу раньше положенного срока. Я понял, что мне необходимо это сделать. Асгард должен войти в рагнарок с новым владыкой, с новыми лицами, с новыми, умными, сильными, энергичными богами.

А мы — те, кто стоит у власти уже многие годы, мы должны уйти.

Посмотрев, с какой надеждой и верой асы сражались в Муспельхейме, я понял: главное дело своей жизни я сделал. Асгард уже никогда не вернется в прошлое. Асгард всегда теперь будет двигаться только вперед.

И я не должен мешать этому естественному ходу истории. Полгода еще держаться за власть, когда у Асгарда есть сильный бог, достойный быть владыкой, и с которым сегодня практически каждый ас связывает свои надежды на будущее?! Почему я должен ему мешать? Зачем ждать еще полгода?

Нет, это не по мне! Не по моему характеру!

Сегодня, в этот необыкновенно важный для меня день, хочу сказать чуть больше личных своих слов, чем говорю обычно.

Я хочу попросить у вас прощения.

За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех асов, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем оказаться в пасти Ёрмунганда. Я сам в это верил. Казалось, одним рывком, и проглотимся.

Одним рывком не получилось. В чем-то я оказался слишком наивным. Где-то проблемы оказались слишком сложными. Мы продирались вперед через ошибки, через неудачи. Многие асы в это сложное время испытали потрясение. Но я хочу, чтобы вы знали. Я никогда этого не говорил, сегодня мне важно вам это сказать. Боль каждого из вас отзывалась болью во мне, в моем сердце. Бессонные ночи, мучительные переживания: что надо сделать, чтобы асам хотя бы чуточку, хотя бы немного ждалось легче и лучше? Не было у меня более важной задачи.

Я ухожу. Я сделал все что мог. И не по здоровью, а по совокупности всех проблем. Мне на смену приходит новое поколение, поколение тех, кто может сделать больше и лучше.

В соответствии с требованием тинга, уходя в отставку, я подписал указ о возложении обязанностей владыки Асгарда на бога грома Тора Одинссона. В течение трех месяцев, пока не проснётся Ёрмунганд, он будет владыкой. А через три месяца, в соответствии с пророчеством Вёльвы, состоится рагнарёк.

Я всегда был уверен в удивительной мудрости асов. Поэтому не сомневаюсь, какой выбор вы сделаете во время рагнарёка.

Прощаясь, я хочу сказать каждому из вас: будьте счастливы. Вы заслужили счастье. Вы заслужили счастье и спокойствие.

Сдохните уже.

Не замечали, что многие милые советские песни явно про самоубийство?

Вот, к примеру, крылатые качели. Они определённо про подростковый эскапизм с переходом в старый добрый суицид. Крылатые качели здесь выступают в роли архангела, возносящего умершего в рай, в котором будет радость. Причина подмены понятна, ведь в советское время прямо говорить "крылатые архангелы нас в небо вознесут" было бы опасно. Ну и сам образ качелей тоже весьма глубок. Ведь они могут вознести ввысь, а могут и низвергнуть вниз, что в данном случае может выступать как и образом ада, так и возвратом к земному бытию, что для автора определённо равнозначно.

Или, скажем, прекрасное далёко. То, которое не будь ко мне жестоко. Что это, если не надежда на безболезненную смерть? А образ "голоса из прекрасного далёко", это ли не пресловутый зов смерти?

Лесной олень явно про человека, который один раз уже был на пороге смерти, и вновь хочет умереть. Олень в данном случае выступает как спутник души, проводник в царство мёртвых. Возможно, автору были близки анималистические представления о загробном мире, возможно, он был тотемистом или анималистом. Но это не важно, главное ведь сам дух призыва.

На дальней станции сойду уже скорее просто про завершение жизненного пути. Тут уже не подростковые попытки уйти из жизни от несостоявшейся любви. Это решение взрослого, пожившего человека. Возможно даже пожилого. Он устал строить коммунизм, не верит в будущее социалистического строя, и просто хочет умереть, чтобы его никто не беспокоил. Тут явно ощущается концепция рая как переживания самых приятных моментов своей жизни, а что может быть приятнее для старого советского человека, нежели его детство в деревне?

Кола Бельды вообще не мудрствует лукаво и сам выступает в роли чуть ли не самой синильги, не просто соспровождающей душу в посмертие, а практически даже убивающей. Не верите?

Увезу тебя я в тундру,

Увезу тебя одну,

Пёстрым северным сияньем

Твои плечи оберну.

Звёздный иней загорится

На ресницах серебром.

А вот к примеру в чебурашке, ну или крокодиле гене, я уже и не помню, как там правильно называется мультфильм, явная отсылка к массовым репрессиям, когда души в царство мёртвых отправлялись вагонами, практически эшелонами.

Скатертью, скатертью

Дальний путь стелется,

И упирается прямо в небосклон.

Каждому, каждому

В лучшее верится...

Катится, катится

Голубой вагон.

Ну и закончить предлагаю самой суицидальной песней. Ветер перемен. В ней, по моему, призыв настолько ясен и чёток, что сажать Мэри Поппинс за пропаганду можно сразу, как только она сложит зонтик.

В этом го­ду в Ва­ке все го­вори­ли лишь о ней. О за­сухе. Ку­да не при­дёшь, толь­ко и раз­го­воров о том, что Ча­ак от­вернул­ся от сво­их де­тей, и на­казы­ва­ет их за гре­хи. Иль Шта про­вела ру­кой по го­лове. Нет, Ча­ак тут сов­сем не ви­новат, по­дума­ла она, гля­дя на со­вер­шенно су­хую кисть. Вла­ги не ос­та­лось не толь­ко в не­бе, её нет и в лю­дях.

Иль Шта вздох­ну­ла, поп­ра­вила по­яс и сде­лала не­уве­рен­ный шаг. Ещё один. И ещё. Пыль, под­ня­тая её бо­сыми ма­лень­ки­ми ступ­ня­ми, по­виса­ла ма­лень­ки­ми об­лачка­ми, рас­полза­ясь в блед­ное по­добие ту­мана. О бо­ги, как бы она хо­тела сей­час уви­деть нас­то­ящий ту­ман, а не это не­дора­зуме­ние. Ту­ман хо­тя бы не скри­пит на зу­бах.

Ки­пари­сы, по­хожие сей­час на уны­лые по­ник­шие фал­ло­сы млад­ших жре­цов Й­ум Ка­аша, не мог­ли спас­ти от па­ляще­го сол­нца, и Иль Шта по­жале­ла, что не дож­да­лась но­чи. Но ме­нять сво­его ре­шения она не со­бира­лась, лишь креп­че стис­ну­ла зу­бы. Она прой­дёт до­рогой бо­гов, най­дёт бо­гов и ска­жет бо­гам всё, что они, бо­ги, дол­жны ус­лы­шать от смер­тной. От од­ной из ты­сяч смер­тных, от ко­торых они от­верну­лись. От­верну­лись, не смот­ря на все те жер­твы, что при­носит им её на­род. Она са­ма бро­сила в се­нот тро­их брать­ев и на­речён­но­го му­жа. Её ро­дите­ли уби­ли се­бя во сла­ву Иш-Таб. А кровью де­тей, по­жер­тво­ван­ных У­иц­ло­поч­тли, мож­но бы­ло бы по­ить по­ля ма­иса год, не мень­ше. Ах, ес­ли бы ма­ис рос на кро­ви. От гор­до­го ког­да-то на­рода ос­та­лась ед­ва ли чет­верть. Нет, не все они бы­ли при­несе­ны в жер­тву или умер­ли от го­лода. Мно­гие от­пра­вились в путь, бро­сив зем­лю, пре­дав бо­гов и па­мять пред­ков. И Иль Шта не мог­ла их ви­нить. Она и са­ма ду­мала о том, что­бы най­ти но­вую ро­дину, но по­том во сне к ней приш­ла са­ма Иш Чель, зе­ленов­ла­сая бо­гиня с кро­вавой пряд­кой у лба, и рас­ска­зала про до­рогу бо­гов. До­рогу, ве­дущую к прес­то­лу си­лы, где мож­но рас­ска­зать о бе­де са­мому Ку­куль­ка­ну.

Она по­вери­ла Иш Чель. Слиш­ком хо­рошо Иль Шта за­пом­ни­ла этот сон, что­бы тот ока­зал­ся обыч­ным ви­дени­ем. И ра­но ут­ром, не ска­зав ни­кому ни сло­ва, от­пра­вилась в путь, ра­зыс­ки­вая при­меты. И наш­ла их, к сво­ему удив­ле­нию. Ибо ве­рить сну это од­но, а сво­ими гла­зами уви­деть, как он сбы­ва­ет­ся, сов­сем, сов­сем дру­гое. Ос­та­лось прой­ти ки­пари­совую ал­лею, и дом Ку­куль­ка­на пред­ста­нет пе­ред ней.

Так и слу­чилось. Вот дом, а на по­роге его сам Ку­куль­кан, в вы­соком го­лов­ном убо­ре, по­хожим на… На его же дом? Иль Шта по­кача­ла го­ловой. На­до же, ка­кими са­мов­люблён­ны­ми мо­гут быть бо­ги.

-Что те­бе нуж­но, нич­то­жес­тво? — об­ра­тил­ся к ней бог.

— Я приш­ла ска­зать те­бе, что вы, бо­ги, не зас­лу­жива­ете тех жертв, что при­носит вам мой на­род, — с вы­зовом ска­зала Иль Шта, гля­дя ему в гла­за. Рот Ку­куль­ка­на рас­плыл­ся в ши­рокой зу­бас­той улыб­ке.

— Твоя прав­да, не зас­лу­жива­ем. Вы са­ми их нам при­носи­те, нам да­же де­лать для это­го ни­чего не на­до.

— Воз­можно, — гор­до вски­нула она го­лову, — но те­перь со­ветую те­бе по­мочь нам.

— Ина­че что? — с ка­кой-то ску­кой спро­сил Ку­куль­кан, сло­жив ру­ки на гру­ди.

— Ина­че прос­то не бу­дет жертв, — Иль Шта по­няла вдруг, что очень ус­та­ла. И се­ла на зем­лю у ног бо­жес­тва. Гла­за её зак­ры­вались са­ми со­бой, но она ещё слы­шала речь бо­га.

— Не бу­дет, го­воришь? Лад­но. Я по­могу вам. Вер­нее не я. Они. Смот­ри, ко­го я поз­вал вам на по­мощь, смот­ри, — силь­ные ру­ки под­ня­ли её, и раз­верну­ли в сто­рону мо­ря. Мо­ре бы­ло пок­ры­то бе­лым. Пе­на?

Это бы­ли па­руса ис­пан­ских ко­раб­лей. Но Иль Шта не уз­на­ла об этом. Она умер­ла от ис­то­щения. Умер­ла счас­тли­вой. Ведь она смог­ла, зас­та­вила бо­га по­мочь её на­роду.

- Марко! – это отец орёт. Опять напился. С тех пор, как потерял работу, только и делает, что пьёт и орёт. Орёт и колотит его с матерью. Хорошо, что маленькая Люсия умерла год назад, страшно представить, что он с ней мог сделать. Марко зябко передёрнул плечами. Зря они уехали из Мексики. Там можно было бы прибиться к картелю.

Мальчик прикрыл глаза, представляя, как он входит в дом, сжимая в руках огромный пистолет, направляет его на отца и говорит: «Sigue riéndote de mí y muérete con remordimientos.» Тот, конечно же, скажет в ответ какую-нибудь глупость, и тогда он, Марко, нажмёт на курок.

- Марко, сукин ты сын, иди сюда! – этот крик заставил парнишку вздрогнуть.

- Пошёл ты, сволочь, - пробормотал он себе под нос, схватил рюкзак и выбежал на улицу.

- Я убью тебя, маленький сучонок! – продолжал бушевать отец, но Марко уже был далеко.

Несколько минут он бежал, не глядя по сторонам, и лишь когда дыхания стало не хватать, остановился, чтобы перевести дух и осмотреться. Слепая ненависть привела его к церкви. Ирония, или сарказм судьбы, кто её разберёт, эту подлую дрянь. Сплюнув на разбитый асфальт вязкую слюну, Марко собрался продолжить свой бесцельный путь, как был крепко схвачен за руку. В первую секунду ему показалось, что его догнал отец. Он яростно рванулся, и чужая рука, сжимающая его плечо мёртвой хваткой, вдруг разжалась. От неожиданности парнишка не удержался на ногах и всем телом рухнул на тротуар. Пока он пытался прийти в себя, обладатель железной хватки подошёл ближе, присел на корточки и сказал:

- Hola, Guerrero.

- Hola, - машинально ответил Марко, и вдруг понял, что перед ним самый настоящий narcos. С головы и до самых пяток покрытый затейливыми татуировками, из которых Марко узнал только две. Кобру и Санта Муэрте, святую смерть.

- У тебя проблемы, парень, - наркос не спрашивал, он утверждал, и Марко вдруг решил, что тот хочет его убить, но обошлось, - я не могу тебе помочь. Но знаю, кто может.

- Картель? – глаза Марко вспыхнули радостью, но тут же погасли, когда бандит отрицательно покачал головой.

- Нет, мальчик, не картель. Ты не один из нас. Да и нет тут картеля, только я. Приехал проведать брата, он учится в колледже. Она, - с этими словами наркос ткнул пальцем в татуировку, изображающую Святую Смерть, - она может тебе помочь.

Марко показалось, что над ним издеваются. В глазах снова потемнело, словно он опять падал на асфальт.

- Эй! – вывел его из ступора окрик наркоса, - парень! Я не шучу. Святая заступается за тех, кто ей по душе. Только понравиться ей непросто. Не каждый способен пройти до конца. Вижу, что ты сможешь, ты из наших, людей, способных влюбить в себя саму смерть.

Марко поднял глаза. Бандитос смотрел на него в упор, и в глубине чёрных зрачков его словно плясала сама белая госпожа.

- Что надо делать? – голос был каким-то чужим, хриплым и низким, словно говорил не Марко, а кто-то другой, взрослый и очень уставший.

Наркос склонился над самым ухом мальчика и тихо прошептал:

- Жертва. Нужна жертва. Ребёнок или взрослый, не важно. Но только мужчина, не вздумай жертвовать женщин. Смерть ревнива. Когда ты приведёшь жертву к алтарю, сам всё поймёшь, - и, отстранившись от парня, резко вскочил на ноги и пошёл прочь.

Остановился. Оглянулся на всё ещё лежащего на асфальте Марко и весело крикнул:

- И платьишко ей подари. Она любит яркие платья.

Домой Марко вернулся вечером. Весь день он бродил по городу, словно в тумане, пытаясь выбросить слова наркоса из головы. Бред же. Какие человеческие жертвы? Он католик, бог не простит такого. Бог не простит такого. А отца-алкоголика Бог простит? Мать, торгующую собой? И его, Марко, ничего не могущего с этим поделать, тоже простит? Нет, это всё бред. Да даже если не бред. Где он возьмёт алтарь? Про то, где он возьмёт жертву, и как потом будет жить с таким грузом на совести, Марко боялся даже подумать. Боялся. И думал. Бред это всё, решительно он сказал себе, переступая порог дома. Бред, бормотал себе под нос, входя на кухню.

- Бред! Это полный бред! – закричал он, увидев отца, стоящего напротив матери. Кулаки отца были красными. Глаза отца были красными. Лицо матери было красным. Всё вокруг было красным. Красная пелена закрыла всё, опутала, укрыла, завладела разумом Марко, и парнишка, не помня себя, бросился на отца. И потерял сознание.

Марко пришёл в себя в темноте, и в первую секунду испугался, что ослеп. «Нет, это не слепота, это ночь», - подмигнула ему зелёным огоньком микроволновка. Парень с трудом поднялся, тело его почти не слушалось, голова гудела, а во рту стоял отчётливый привкус железа. Зубы. Марко проверил языком зубы. Двух не было. Чёрт. Доковыляв до раковины, он на ощупь умылся. Холодная вода смыла не только кровь. Туман тоже, казалось, утёк, и мысли стали холодными, чёткими и ясными.

- Жертва, значит, - прошептал мальчишка, - тебе нужна жертва. Ладно, будет тебе жертва.

На улице он решительно направился в сторону церкви. Никто не встретился ему по дороге, никто не остановил, словно бы город умер весь, и только он, Марко, один был жив.

- Хороший знак, - сказал Марко тёмному небу. Небо не ответило, и Марко пожал плечами. Мол, как хочешь. Моё дело сообщить.

Церковь он обошёл вдоль ограды, протиснулся между прутьев решётки, и быстрым шагом пересёк сад. Там, в глубине сада, стоял флигель, в котором было что-то вроде сиротского приюта. Нет, не приют даже, просто любой попавший в неприятности ребёнок мог получить там ночлег, если ему хватило духу попросить о помощи. Настоятель никогда не отказывал детям в помощи. Марко точно знал, почему. Однажды святой отец помог ему, и Марко никогда и никому об этом не расскажет. Никогда и никому.

Во флигеле горел свет. Марко подошёл, заглянул аккуратно в окно. Святой отец стоял к нему спиной, и был занят. Он стаскивал с отчаянно сопротивляющейся девчонки салатовое платье. Та отбивалась явно из последних сил. Марко бесшумно поднял окно вверх, и ужолм скользнул в комнату. Настоятель ничего не услышал, занятый своим делом, и Марко, схватив с прикроватного столика тяжёлое распятие, с силой ударил его по голове. С каким-то хлюпающим звуком тело упало на пол.

- Беги, - страшным шёпотом прошипел Марко девчонке, и та, взвизгнув, опрометью выскочила в окно.

- А алтарь у нас прямо здесь, оказывается, - пробормотал себе под нос парень. Он действительно всё понял, как и обещал странный наркос.

С натугой Марко подтащил тело священника к стоящей в углу статуе. Подсунул ему под горло стоящее рядом со статуей корыто. Зажёг свечи. С щелчком раскрыл нож, и полоснул по священника по шее, перехватывая яремную вену. Кровь полилась густой струёй, наполняя корыто. Марко подождал немного, затем окунул руку, зачерпнул, и намазал статуе губы и гениталии. Обернулся, подхватил с пола платье, которая девчонка и не подумала забрать, и надел на Святую.

- Санта Муэрте. Я дарую тебе жизнь, и прошу у тебя жизни. Другой жизни. Пусть всё будет иначе.

Глаза Белой Госпожи сверкнули во тьме, и…

- Марко Диаз, зайди в кабинет директора! Марко Диаз, в кабинет директора!

А в кабинете его ждала бледная как смерть девушка в салатовом платье.

Новенький кожаный реглан поскрипывал, бедро приятно холодил воронёный ствол нагана. Старшая радфемкомиссар_ка широко шагала по освобождённым от хуемразей улицам, и на губах, свободных от помады, сияла радостная улыбка. Вокруг неё кипела жизнь, куда-то спешили сестёр_ки, мимо проезжали на своих автомобилях водител_ки и в небе, оставляя полосу реактивной струи, величественно проплывал самолёт под управлением пилот_ки.

И тут что-то когнитивным рефреном вторглось в сознание радфемкомиссар_ки. Она замерла, пытаясь понять, что же случилось, что нарушило плавное, как менструация, течение её мыслей. Вопрос. Кто-то задал вопрос. Она медленно обернулась, и уставилась пронзительным взглядом маленьких, заплывших глазок на нарушительницу её покоя. Та была бесстыдно тощей, на коже её не было прыщей, и, что особенно покоробило радфемкомиссар_ку, намазала свои губы гигиенической помадой.

- Что тебе? – грубо спросила старшая радфемкомиссар_ка, не особенно пытаясь скрыть неприязнь.

- Подскажите пожалуйста, в какой стороне метро?

Старшая радфемкомиссар_ка без лишних слов вытащила верный наган и выстрелила этой девице в лоб. Посмотрела, как тело той безобразной кучей свалилось на тротуар, сплюнула и процедила сквозь зубы:

- Сука, тебе лень карту посмотреть? Мразь патриархальная!

Никита родился очень умным, и практически сразу осознал тщетность бытия. Свою первую попытку самоубийства он предпринял сразу же, как научился сидеть. Никита с силой бросил своё хрупкое тело вниз, однако был перехвачен могучей отцовской рукой. Дальнейшие попытки уйти из жизни ни к чему не привели, его успевали отдёрнуть, подхватить, поднять и вызвать скорую. Тогда он впервые понял, что такое "детская психологическая травма", "доминирование" и "отсутствие свободы" и оставил мысли о суициде до лучших времён.

В пять лет Никита заговорил. Первым его словом было "папа". Следующими словами было "ну ты и быдло", за что и был порот. Так Никита выяснил, что физическая сила несёт в себе угрозу для свободной личности. Ночью Никита уронил на отца "Слова и вещи" Фуко, и был выпорот ещё раз. Никита познал силу и слабость философии, и решил с современными философами более не связываться.

К 14 годам он поступил в училище в другом городе. Это было любое училище и любой другой город. В 18 Никита поменял пол, стал Никой и снялся в порно. После чего решила, что с неё хватит, и поменяла его обратно. Самым положительным в смене опыта Никита посчитал освобождение от армии. Но на всякий случай до 27 лет Никита употреблял кокаин, регулярно отмечаясь в наркодиспансере.

В 30 Никита написал книгу. Книга не сделала его ни богатым, ни знаменитым, а один из критиков вообще посоветовал ему убить себя. Никита решил последовать совету и убил себя.

А. Цианова