Воронья охота
Кали дождя падали в серую, похожую на кашу почву. Любое движение ступней порождало чавкающий звук, который сливался с шипением промокших дров.
У пламени сидел мужчина в черном плаще с накинутым до самых глаз капюшоном, тлеющий огонь трубки освещал покрытое щетиной лицо. А глубоко посаженные глаза оставались темными провалами, в глубине которых, будто вода на дне колодца, светились зрачки. Слишком много дыма и пара, разбавляло ночь, которая чуть дальше лагеря была похожа на воронье крыло. Он зашел слишком далеко в тундру, и теперь, был риск не вернуться в город до наступления зимы. Сильный ветер гулял сейчас в западной части бескрайней и почти круглый год холодной равнины. Вороны бежали от бури, а он шел вслед за ними. Они были его целью, добычей за которой он ушел три месяца назад.
Ему приходилось проходить заболоченные места, покрытые обманчивым слоем травы и кое-где пронизанные выступающими из грязно-зеленой жижи шестернями. Эти шестерни были верхушкой механизмов, большая часть которых была скрыта болотом, а скорее всего, уходила и под землю. В зимнее время механизмы начинали вращаться, порождая странный гул, отпугивающий и уничтожающий всё живое. Почти всё. Кроме ворон. Вороны выживали и не боялись гула, который, судя по всему, высушивал даже болота.
Дрессированная птица могла принести детали механизмов, или чего-то другого, того, что существовало До, предметы эти очень ценились. Этим и занимался человек у костра – вороньей охотой.
Из темноты донесся крик его последнего ворона. Мужчина передвинул ноги поближе к пламени.
– Никогда, – позвал человек свою птицу, выпуская в воздух облако пара. Он поднял голову и посмотрел туда, откуда донеслось карканье. – Никогда, – снова повторил человек, направляя взгляд на алые угли шипящего костра.
В свете пламени человек видел давно минувшие дни. Те времена, когда он впервые выпустил на охоту Никогда.
Первый раз птица вылетела два года назад, тогда мороз щипал щеки, даже сквозь шерстяной шарф. Холодные порывы ветра выцеживали из глаз слезы и тут же морозили их, склеивая ресницы белым, инейным клеем. Никогда сидел на плече, и щелкал клювом, изредка, он наклонял голову и заглядывал в глаза мужчины.
Охотник дважды хлопнул в ладоши и ворон взлетел, направляясь в сторону леса. Черной точкой он затерялся между стволов деревьев. Мужчина развернулся и направился к палатке. Прошло три часа в ожидании, почти таком же, как и сейчас: он сидел у костра и протягивал ноги поближе к теплу, только вокруг был снег, он скрипел под подошвами.
Черная точка снова замаячила среди стволов. Его ворон летел, держа в клюве что-то прямоугольное. Когда он приземлился охотнику на плечо, стало понятно, что в клюве ворона книга. От времени и климата буквы со страниц стерлись, оставляя желтые страницы пустыми. Охотник пролистал книгу, почти в самой середине, там, куда не добралась губительная для печатного текста влага, осталось пара строчек стихотворения:
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда!?
Молвил Ворон: «Никогда».
Не трудно догадаться, что эти строки и дали имя новому ворону.
Воспоминания ушли и перед глазами охотника снова заплясали языки пламени. Карканье его ворона было все ближе, и мужчина приподнял руку, готовя место для посадки. Никогда уселся на предплечье и три раза протяжно каркнул. Охотник напрягся и положил руку на пояс, там, где висела кобура.
Из окружающей лагерь тьмы на свет вышел мужчина, закутанный в серый плащ. Огромный капюшон, промокший от дождя лип ко лбу, блики костра освещали испещренное каньонами морщин лицо. Глаза цвета замерзшего на озере льда отражали языки пламени, и казалось, что они вот-вот растают.
– Норберт! – воскликнул гость. – Не ожидал тебя тут встретить!
– Не называй моего имени, Олаф, тундра не любит никаких имен, кроме птичьих.
Олаф уселся у костра, и в лагере повисла тишина. Скрипели ветки деревьев, шипел костер, Никогда шуршал крыльями и щёлкал клювом. Норберт не видел ничего удивительного, в том, что два человека смогли встретиться в этой огромной, покрытой лесом и болотами глуши. Охотник знал, что механизмы знают его.
– Где ты был этой зимой, Олаф? – спросил Норберт.
– В ста километрах севернее, – ответил он.
Норберт перевел взгляд от пламени на лицо своего собеседника.
– Ты видно заблудился, Олаф. Мы у самой границы известных земель. Дальше к северу, вибрации не смолкают.
– Нет, я знаю, где мы, – возразил Олаф.
Норберт знал, что на старых картах, в неизвестных районах писали «Здесь водятся драконы», но севернее, было нечто хуже.
– Где твои вороны? – спросил Норберт.
– Погибли, они не нужны мне с тех пор, как Паллада сослужила мне мою последнюю службу.
– Паллада погибла? Хорошая была птица, – заметил Норберт.
– Да, жаль. Но теперь вороны мне не нужны. Я знаю, как спастись от вибрации.
– Я начинаю верить, что зимовал ты где-то неподалеку, Олаф. Ты, кажется, тронулся, – сказал Норберт.
Олаф засмеялся, тихим хрипящим, будто кашель умирающего от чахотки старика, смехом.
– Зато ты – такой же.
– Некоторые вещи не меняются, – сказал Норберт.
Разговор прекратился и Олаф засунул руку в свою сумку. Он проворно что-то достал и протянул раскрытую ладонь к лицу Норберта. Никогда спорхнул с плеча хозяина.
Между пламенем и лицом Норберта в воздухе повисла синяя капля, идеально круглая она светилась таким же светом, как и глаза Олафа. Отстраняясь от парящей сферы, Норберт косился на своего гостя. Когда расстояние стало достаточно большим, охотник произнес:
– Где ты ее взял? – он замолчал, вглядываясь в льдинки глаз Олафа. – Где ты взял каплю? – Норберт повышал голос.
– В километре отсюда, – ответил Олаф и махнул в ту сторону, откуда пришел. – Тебе придется поверить мне Норберт, иначе, механизмы тебя высушат, – в глазах Олафа заплясали языки пламени, но это было не отражение костра.
Норберт знал, что капля недолговечна, она предвестник скорого включения тундры. Охотник вскочил, и взял сумку.
– Брось, Норберт, ты ведь прекрасно знаешь, что не убежишь, – сказал Олаф и протянул руку к лицу Норберта. На его ладони таяла снежинка.
З.Ы. Ребята, если интересно, напишите пожалуйста в комментах. Запилю продолжение! Спасибо!
У пламени сидел мужчина в черном плаще с накинутым до самых глаз капюшоном, тлеющий огонь трубки освещал покрытое щетиной лицо. А глубоко посаженные глаза оставались темными провалами, в глубине которых, будто вода на дне колодца, светились зрачки. Слишком много дыма и пара, разбавляло ночь, которая чуть дальше лагеря была похожа на воронье крыло. Он зашел слишком далеко в тундру, и теперь, был риск не вернуться в город до наступления зимы. Сильный ветер гулял сейчас в западной части бескрайней и почти круглый год холодной равнины. Вороны бежали от бури, а он шел вслед за ними. Они были его целью, добычей за которой он ушел три месяца назад.
Ему приходилось проходить заболоченные места, покрытые обманчивым слоем травы и кое-где пронизанные выступающими из грязно-зеленой жижи шестернями. Эти шестерни были верхушкой механизмов, большая часть которых была скрыта болотом, а скорее всего, уходила и под землю. В зимнее время механизмы начинали вращаться, порождая странный гул, отпугивающий и уничтожающий всё живое. Почти всё. Кроме ворон. Вороны выживали и не боялись гула, который, судя по всему, высушивал даже болота.
Дрессированная птица могла принести детали механизмов, или чего-то другого, того, что существовало До, предметы эти очень ценились. Этим и занимался человек у костра – вороньей охотой.
Из темноты донесся крик его последнего ворона. Мужчина передвинул ноги поближе к пламени.
– Никогда, – позвал человек свою птицу, выпуская в воздух облако пара. Он поднял голову и посмотрел туда, откуда донеслось карканье. – Никогда, – снова повторил человек, направляя взгляд на алые угли шипящего костра.
В свете пламени человек видел давно минувшие дни. Те времена, когда он впервые выпустил на охоту Никогда.
Первый раз птица вылетела два года назад, тогда мороз щипал щеки, даже сквозь шерстяной шарф. Холодные порывы ветра выцеживали из глаз слезы и тут же морозили их, склеивая ресницы белым, инейным клеем. Никогда сидел на плече, и щелкал клювом, изредка, он наклонял голову и заглядывал в глаза мужчины.
Охотник дважды хлопнул в ладоши и ворон взлетел, направляясь в сторону леса. Черной точкой он затерялся между стволов деревьев. Мужчина развернулся и направился к палатке. Прошло три часа в ожидании, почти таком же, как и сейчас: он сидел у костра и протягивал ноги поближе к теплу, только вокруг был снег, он скрипел под подошвами.
Черная точка снова замаячила среди стволов. Его ворон летел, держа в клюве что-то прямоугольное. Когда он приземлился охотнику на плечо, стало понятно, что в клюве ворона книга. От времени и климата буквы со страниц стерлись, оставляя желтые страницы пустыми. Охотник пролистал книгу, почти в самой середине, там, куда не добралась губительная для печатного текста влага, осталось пара строчек стихотворения:
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда!?
Молвил Ворон: «Никогда».
Не трудно догадаться, что эти строки и дали имя новому ворону.
Воспоминания ушли и перед глазами охотника снова заплясали языки пламени. Карканье его ворона было все ближе, и мужчина приподнял руку, готовя место для посадки. Никогда уселся на предплечье и три раза протяжно каркнул. Охотник напрягся и положил руку на пояс, там, где висела кобура.
Из окружающей лагерь тьмы на свет вышел мужчина, закутанный в серый плащ. Огромный капюшон, промокший от дождя лип ко лбу, блики костра освещали испещренное каньонами морщин лицо. Глаза цвета замерзшего на озере льда отражали языки пламени, и казалось, что они вот-вот растают.
– Норберт! – воскликнул гость. – Не ожидал тебя тут встретить!
– Не называй моего имени, Олаф, тундра не любит никаких имен, кроме птичьих.
Олаф уселся у костра, и в лагере повисла тишина. Скрипели ветки деревьев, шипел костер, Никогда шуршал крыльями и щёлкал клювом. Норберт не видел ничего удивительного, в том, что два человека смогли встретиться в этой огромной, покрытой лесом и болотами глуши. Охотник знал, что механизмы знают его.
– Где ты был этой зимой, Олаф? – спросил Норберт.
– В ста километрах севернее, – ответил он.
Норберт перевел взгляд от пламени на лицо своего собеседника.
– Ты видно заблудился, Олаф. Мы у самой границы известных земель. Дальше к северу, вибрации не смолкают.
– Нет, я знаю, где мы, – возразил Олаф.
Норберт знал, что на старых картах, в неизвестных районах писали «Здесь водятся драконы», но севернее, было нечто хуже.
– Где твои вороны? – спросил Норберт.
– Погибли, они не нужны мне с тех пор, как Паллада сослужила мне мою последнюю службу.
– Паллада погибла? Хорошая была птица, – заметил Норберт.
– Да, жаль. Но теперь вороны мне не нужны. Я знаю, как спастись от вибрации.
– Я начинаю верить, что зимовал ты где-то неподалеку, Олаф. Ты, кажется, тронулся, – сказал Норберт.
Олаф засмеялся, тихим хрипящим, будто кашель умирающего от чахотки старика, смехом.
– Зато ты – такой же.
– Некоторые вещи не меняются, – сказал Норберт.
Разговор прекратился и Олаф засунул руку в свою сумку. Он проворно что-то достал и протянул раскрытую ладонь к лицу Норберта. Никогда спорхнул с плеча хозяина.
Между пламенем и лицом Норберта в воздухе повисла синяя капля, идеально круглая она светилась таким же светом, как и глаза Олафа. Отстраняясь от парящей сферы, Норберт косился на своего гостя. Когда расстояние стало достаточно большим, охотник произнес:
– Где ты ее взял? – он замолчал, вглядываясь в льдинки глаз Олафа. – Где ты взял каплю? – Норберт повышал голос.
– В километре отсюда, – ответил Олаф и махнул в ту сторону, откуда пришел. – Тебе придется поверить мне Норберт, иначе, механизмы тебя высушат, – в глазах Олафа заплясали языки пламени, но это было не отражение костра.
Норберт знал, что капля недолговечна, она предвестник скорого включения тундры. Охотник вскочил, и взял сумку.
– Брось, Норберт, ты ведь прекрасно знаешь, что не убежишь, – сказал Олаф и протянул руку к лицу Норберта. На его ладони таяла снежинка.
З.Ы. Ребята, если интересно, напишите пожалуйста в комментах. Запилю продолжение! Спасибо!