DoHXyaH

https://pikabu.ru/story/drugaya_planeta_5860164 - первая часть

Армия бывает разной. Для рядового гражданина - это вооруженные до зубов специалисты по отъему жизни у врага государства или народа. Начищенные до блеска марширующие сапоги, грохочущие танки, траками вспахивающие землю, ящики со снарядами.. Для студента-третьекурсника это потрясающий стимул. Стимул вспомнить, что завтра зачет и то, что человек вполне себе может не поспать ночь и на зубок выучить за это время полугодовую программу. Вообще открываются новые горизонты человеческих возможностей. Главное - правильно замотивировать... Для офицера - это работа. Со своими нюансами, начальством и подчиненными, карьерным ростом.

А для меня шаблон отсутствовал. Я перестал бояться и переживать, ведь лучший способ привыкнуть к холодной воде в озере - нырнуть с разбегу. Но при этом, автомат мне на входе в часть не выдали, да и танки не ездили вперед-назад. В первый же армейский день у меня, как и у всех остальных, забрали всё, что осталось от гражданской жизни, кроме почтовых конвертов, тетрадки в клеточку и зубной щетки. Я пришел в казарму и там не было ни одного знакомого лица, и очень много чужих мне людей. Семьдесят человек в зеленой одежде...

Сама казарма представляла из себя длинное одноэтажное помещение. В центре, по всей длине была "взлетка" - свободное пространство, в котором запросто помещалось семьдесят человек в два ряда. По краям от взлетки в два яруса стояли кровати и тумбочки. В конце помещения был спортивный уголок с гирями, штангой, турником и стоял письменный стол. Еще в казарме был умывальник, кабинет командира роты, сушилка для сапогов с нереально горячими батареями и комната для подшивания, глажки и прочих ежедневных хознужд. Туалет был в пятидесяти метрах от казармы и представлял из себя выгребную яму, с бетонным домиком на ней.

День пронесся быстро. Я никак не мог привыкнуть к тому, что из наших семидесяти человек новички абсолютно все, кроме сержантов, коих к тому времени я увидел только двоих. Меня удивляло то, что вроде как все должны смотреть на меня как на новенького в отряде, может, как-то задевать или проверять на прочность (или как там у вас в армии принято), но всем было все равно. Тогда я даже немного позавидовал адаптации тех ребят, что приехали раньше меня на месяц, но оказалось, сами они завидовали тому, что всего пять дней назад я был еще дома. В числе вновь пибывших, я занимался своими новыми вещами: подписывал шинель, форму и сапоги, пришивал бирки на вещмешок и противогаз, учился мотать портянки и правильно надевать ремень. И еще, я наконец-то написал письмо родителям. В то время мобильные телефоны были большой редкостью, весили как кирпич и стоили как автомобиль.

Прозвучал "отбой", и напряжение дня стало отступать. Ни кто не разговаривал, только младший сержант Матвеев сновал взад-вперед, скрипя подошвами своих ботинок по линолиуму взлетки, осыпая нас обещаниями дальнейшей сладкой жизни (почему-то, именно после присяги). Он был невысокого роста и даже повизгивал, накручивая себя, отчего напоминал маленькую мерзкую собаченку. Я видел, что многие ребята лежали с закрытыми глазами, но было видно, что они его слушали. И верили ему - пргнозируемые им перспективы были печальны. Я тоже верил, но настолько был уставший, что уснул по-настоящему. Проснулся я глубокой ночью, жутко захотелось в туалет. Без разрешения моего новоиспеченного начальства, передвигаться в пространстве теперь было нельзя. В расположении было темно, и только тускло светила настольная лампа. За столом дремал тот самый Матвеев - он был дежурный по роте. Я встал и подошел к нему: "товарищ младший сержант, разрешите в туалет". "Пятеро наберется - пойдете"- не открывая глаз, спокойно ответил тот, и снова погрузился в дрему. Я оказался в совершенно безвыходной ситуации. Что делать? Будить кого-то? Вот так просто подходить к незнакомым людям и отрывать от драгоценных минут сна, предлагая прогулку до туалета? Да вообще что за бред! Я лег в кровать в надежде, что проснется еще хоть кто-то, но все спали. Тем временем, терпение мое подходило к концу в прямом и переносном смысле. Потом я предпринял еще одну попытку воззвать к здравому смыслу Матвеева и снова уперся в бронелобость и сучность (я тут не опечатался) этого, такого маленького человека, но при этом такой большой сволочи.

Свой первый фильм про ниндзя я посмотрел лет в пять. Хон Гиль Дон - корейский Робин Гуд, ловко справлялся с врагами, бесшумно и быстро бегая по стенам, карабкаясь по камням и перепрыгивая через огромные деревья. Конечно же, сразу после просмотра этой картины, меня просто разрывало от мужества, физической силы и я уже познал все приемы кунг-фу. До первых старшаков, которые не знали кунг-фу и на мой призыв к бою, бессовестным образом поколотили меня безо всяких приемов. Но знания затаились во мне и ожидали первой же возможности. И вот он я - в белой рубахе и белых панталонах, буд-то светлый герой корейского народа, крадусь в темноте среди армейских кроватей... в умывальник.

Умывальник - помещение довольно простое. Окно, раковины и слив в полу, в который стекала вода из раковин, и никаких сантехнических изысков. И вот, только я из самого целеустремленного превращаюсь в самого счастливого человека, как в широкую оконную форточку вваливается черная тень. Тень ударилась о земь и обернулась добрым молодцем в гражданской одёже. Такое было ощущение, что с улицы залез какой-то посторонний человек и хочет что-то украсть. Человек увидел меня, понял чем я только что занимался и бросился на меня с кулаками, отчаянно матерясь. Мой внутренний Хон Гиль Дон опять меня подвел, но тут уже появился обычный я. За моей спиной больше никого не было. Ни друзей, ни родных, не было закона, я не знал устава и порядков, я был абсолютно один и бежать было тоже некуда. Человек в гражданской одежде был крупнее меня, но я дрался изо всех сил. Так, словно моей жизни по-настоящему что-то угрожало. Мы с грохотом выкатились на взлетку, и против меня стало драться уже несколько человек, причем, я их не видел, но удары сыпались со всех сторон. Все закончилось очень быстро, и чуда не случилось - меня скрутили на полу и, периодически отвешивали оплеухи, задавая один и тот же вопрос: "Успокоился!?".. Успокоился, но не сразу. Рычал, фырчал, пытался вырваться, но держали крепко. Потом бить перестали, а я перестал хотеть давать сдачи. Поставили на ноги. "Ты че, мля, солдат совсем ох¥€%? Кто те ссать позволил там?"- ну и прочие вопросы в этом духе. Я обрисовал ситуацию как есть. Оказалось, что я подрался с "дедом", который только вернулся из самоволки, бегать в умывальник могут только сержанты, а мы все чмо и тому подобное, можем только в уличный. Сержантов у нас, оказывается, не двое, а шестеро (из них один в оптуске), а Матвеев сам еще полгода назад только приехал из дома. Внимая этот поток информации я, вдруг, осознал, что все это время семдесят человек моего призыва лежали и изо всех сил делали вид, что спят. Автобусные герои, грозившие расправой дедам, за их спинами, укрылись одеялами с головой и молились, чтобы этот шум не коснулся их самих. Меня отправили умываться -лицо было разбито, после этого все легли спать. Я лежал и смотрел в окно. В свете уличного фонаря большими хлопьями медленно кружился снег.

На утро я впервые увидел наших офицеров. Мы стояли в две шеренги на взлетке, а они шли вдоль строя, называя фамилии и иногда что-то спрашивали у новоиспеченных солдат. У меня, разумеется, спросили про мой внешний вид. И я чистосердечно наврал, что приехал в таком виде после проводов... Больше старослужащие меня никогда не били за те шесть месяцев, что я был в учебке. Немного позже я понял, что мой рейтинг здорово подрос и одногодки стали проявлять ко мне интерес: кто-то угащпл сигаретами, кто-то просто с интересом косился. Но мне не хотелось больше никакого внимания. Хотелось только домой. До Нового Года оставалось всего три дня..

Промозглой осенью, блудный сын вернулся из столицы нашей необъятной Родины. Все это время, папа и мама хотели, чтобы я учился. А я хотел поскорее стать взрослым и самостоятельным. Москва не покорилась семнадцатилетнему провинциалу. Двери ВУЗов из-за моего же разгельдяйства оказались крепко-накрепко закрыты, московская любовь (нет, ну а как в 17 лет-то!) потеряна, а сердце разбито в дребезги. И я добровольно пошел в военкомат сдаваться. Даже, я бы сказал, побежал. Военкомат решил главную, как мне тогда казалось, проблему: "Сынок, вот не поступишь, заберут в армию", - теперь ни у кого не будет повода читать мне нотации..

Через месяцок был накрыт стол, пришли друзья, и начались проводы. Разумеется, на проводах я был персоной номер один. А был еще и Серега, который две недели назад сам пришел из армии и весь вечер про нее, соответственно, и рассказывал. Про то, как и за что бьют, про дедовщину, про уставщину.. В общем, поднимал мой моральный дух как мог: "Ты, запомни самое главное - не попади в учебку. В учебке полная Ж. И лучше в пехоту попасть, ну или в связь, да.. Связисты вообще ниче не делают. Лучше них только химики живут... Да.. А в стройбате отморозки самые", ну и всё в таком духе. Для себя я понял следующее: ни в коем случае не попадать в инженерные войска - это же стройбат и, почему-то, не нужно в учебку(там самая страшная армия). Потом мы еще немного покошмарили соседей, и на утро, 22 декабря, мои друзья отправились в институт сдавать зачеты, а я сдаваться в военкомат.

Из военкомата нас на автобусе привезли в распределительный пункт. Очередная комиссия, вопрос:"где хочешь служить?",ответ:"мотострелком" (клянусь, был уверен до последнего, что они ездят на мотоциклах с люльками и пулеметами), и ожидание "покупателя". То самое муторное ожидание неизвестности. Видимо, как раз поэтому настроения не было совсем. Я сидел в "кинотеатре", коим был актовый зал, с обычным цветным телевизором и видиком на столе, и смотрел фильмы по 150 рублей за сеанс. Кто не хотел - мог тупо мерзнуть в курилке, либо убирать на плацу снег. С тех, кто остался на второй день и больше, оплату уже не брали. Между сеансами нас выгоняли на построение и вызывали по фамилиям тех, чья участь была предопределена.

За мной не приезжали пять дней. За это время я обжился. Ночью залезал спать на третий ярус, куда все складывали сумки и спал на них - на пересыльном пункте было холодно, призывники спали на трехярусных нарах. На первом ярусе спали самые, как им казалось, удачливые - прибежавшие и занявшие места самыми первыми. Под утро они пускали сопли и в унисон стучали зубами. Матрасов, подушек и одеял, естесственно, не было. А на третьем этаже было тепло. Большое помещение, где стояли нары, на ночь запиралось решеткой.

На пятый день я с удовольствием чистил плац в перерывах между построениями, так как безделие и те пять фильмов, что непрерывно крутились по видику, у меня начали уже вызывать тошноту (с тех пор, кстати, я ненавижу "ДМБ" и "Особенности Национальной Охоты"). Все же я приходил в кинотеатр, садился на задний ряд и немедленно засыпал. К вечеру пятого дня нас выгнали на очередное построение, и я оказался в списке тех, у кого сегодня жизнь окончательно меняется на целых два года.

Высокий, безликий, не выражающий никаких эмоций майор в офицерской шинели и черных кожанных перчатках и какой-то расхлябанный прапор с нескончаемой сигареткой еще раз проверили нас по фамилиям. Мне тогда показалось, что с этого майора рисовали эсэсовцев в детских книжках про войну. А еще я был твердо уверен, что он не родился человеком, а пришел строевым шагом с большого склада, где стоят, смотрят невидящим взором вперед и ждут своей очереди еще сотни таких же роботов, не чувствующих холода, голода, боли или радости. Из-под козырька фуражки его глаз практически не было видно, сухое серое лицо четко и громко называло фамилии. В конце поверки он процедил:"У кого есть вопросы, предложения?". Я спросил: "Скажите, а что у нас за войска будут?". После секундной паузы он коротко ответил: "Скоро узнаете", и, как кремлевский часовой повернулся кругом и зашагал к автобусу. Прапорщик посмотрел на нас, и очень спокойно так промямлил: "Шагмрш". Нестройной колонной мы двинулись к старому Икарусу.

Дорога была долгой. Ехали из Ставрополя через Астрахань в город N. На все вопросы о том куда мы едем и что нас ждет, ответ был все тот же. Потом спрашивать и вовсе перестали. В Астрахани добирали еще таких же призывников. На заднем сиденье собрались самые шумные - те, кто из дома только-только приехал сегодня. У кого-то была запрятана водка. Не много, но была. Они перезнакомились, выпивали, и все очень грозились избить как минимум одного деда. Потом ими вообще было принято решение объединиться и просто всех победить. И дедов и не дедов. Потому, что мы-банда.. Мне пить не хотелось. Я, прислонившись лбом к стеклу, смотрел на черные поля и падающий снег. Помню, была остановка и все выскочили по нужде, а потом стояли и курили. Снег большими хлопьям медленно опускался и растворялся в черной земле. И я вдруг вспомнил, что через три дня будет Новый Год. Мои друзья и родные снова соберутся за столом, будут отмечать, дарить подарки друг-другу, пускать салюты, а я буду в неизвестном мне городе N.

Автобус влетел в хорошую яму, я проснулся и успел увидеть дорожный знак с надписью "Волжский". Вместо снега за окнами был густой туман. Автобус остановился перед воротами воинской части и у меня внутри все сжалось. На стене у ворот висел плакат, оповещающий, что службу проходить мы будем в инженерных войсках. Кто-то в толпе несмело и тихо спросил: " Блин, стройбат чтоли?", на что последовала незамедлительная реакция: "Отставить разговоры!". Чуть позже мы выяснили: это что ни на есть настоящая учебка. И буквы, что я видел на воротах, для меня слились в пылающую огнем надпись "Оставь надежду, всяк сюда входящий".

Мы приехали рано, в шестом часу утра, и нас провели в кинозал. Разумеется, кино нам никто не показывал. Вчерашние автобусные герои сидели кучкой и молчали - всю браваду как ветром сдуло. Еще картине добавляло красок то, что было холодно - от этого они больше походили на озябших воробьёв...

Томительное ожидание прервал звук барабана. Нам разрешили выйти на улицу и мы высыпали из зала. На улице было темно и лишь фонари на высоких столбах тускло освещали огромный плац, разрезая густой, холодный туман струями желтого света. Барабан смолк и в полной тишине мы увидели, как из темноты стали появляться люди. Они бежали строем в клубах пара, словно в замедленной киносъемке. Одетые в серые шинели, шапки-ушанки, завязанные под подбородком, в трехпалых рукавицах и тяжелых кирзовых сапогах. Похоже, что я попал на планету, где притяжение почти такое же, как на Луне. И эти астронавты легко отрывались от бетонного пола и медленно приземлялись в своем следующем шаге. Плац заполнялся людьми. Казалось, в той темноте их тысячи - они появлялись снова и снова. И бежали ровным строем к нам навстречу выдыхая пар, от которого туман становился гуще... Еще немного и нас, свежих индивидуальностей и личностей, у каждого из которых были свои мечты, мысли, своя самооценка и самоощущение, поглотила эта безликая масса. И каждый получил свой серый скафандр и тяжелые кирзовые сапоги, чтобы не оторваться от этой другой, пока еще чужой нам, планеты.

Было это в далеком, уже, 2000-м году. Как и все шалопаи, загремел я в нашу непобедимую. Присвоили мне специальность «сапёр», немного подучили, чтобы сам себя не угробил, да в войска отправили. Там я продолжил отдавать долг Родине, зарекомендовал себя хорошо, и командование решило меня, значит, отправить на полигон.
Полигон представлял из себя несколько десятков квадратных километров с лесами, полянками, оврагами и местными жителями, которые легко преодолевали символические заграждения и пёрлись на полигон за грибами и острыми ощущениями.

Моя задача была предельно проста: я и мой сослуживец два раза в неделю выезжали в заданный на карте квадрат и подрывали неразорвавшиеся, после учебных стрельб, снаряды артиллерии. Из соседних деревень, бывало, приходили местные охотники за наживой (цветмет), кулибины за взрывчаткой и прочая нечисть, которую потом частенько собирали по запчастям и под бабий вой хоронили на деревенских кладбищах. В общем, по сути, мы спасали дураков от их же глупости.

Нас привозили после завтрака, оставляли в месте прошлых стрельб, а вечером забирали в лагерь. С собой ящик тротила, всякий скарб для подрывных работ, топор, мпл(малая пехотная лопата, которую в народе зовут «саперной лопаткой») один сухпай, котелки, фляжки с водой и старая армейская рация, весом с тот самый ящик. За день, как правило, ящик уходил весь. А если что-то и оставалось, то тротил мы просто сжигали вместе с ящиком, ибо он весил больше, чем его содержимое. Детонаторы и проч. вечером сдавались на хранение. Те, кто пытался это дело воровать, очень быстро попадали в Дисбат, поэтому мы и не рисковали.

В один прекрасный день нас снова высадили в лесу со всем вышеперечисленным. Армейский «Урал» упыхтел в лагерь и наступила тишина. Птички поют, солнышко светит – хорошо.. Разложились, огляделись - как-то странно. И тут до меня доходит: раз поют птички, значит, вчера ничего сюда не прилетало. Походили вокруг – нет разрывов, снарядов и следов полевых учений. Мы бегом к рации. Включаем, а аккумулятор нам дали севший. Не работает рация. Ладно, тем лучше: солдат спит – служба идет. Наломали дров, развели костер, начали сухпаёк подъедать. К вечеру стала нарастать тревога – тишину ничего не нарушало, Урала слышно не было. Ну да ладно, а что делать. Насобирали дров с запасом на ночь, доели сухпай и договорились спать по очереди. Ночью шорохи всякие, да и ящик тротила вызывал справедливую тревогу – мало ли, деревенские придут, а тут такая добыча легкая и два безоружных (не считая топора) солдатика. Так ночь и скоротали.

На утро заварили последний чай. Машины не было. Посовещавшись, решили ждать еще день – тащить всё на себе было просто нереально, а с учетом того, что от лагеря мы ехали почти полтора часа – расстояние представлялось вообще огромным. Тротил и рацию бросать нельзя.
Еще с утра в животах заурчало. Мы поругали себя за преждевременно съеденный сухпай, водителя за то, что не едет за нами, а артиллеристов вообще за всё. Ближе к обеду есть хотелось нестерпимо, и я предложил, вспомнив документальный фильм о каком-то диком племени, наловить ящериц и пожарить их на углях. Мой сослуживец брезгливо фыркнул. Уже через два часа он увлеченно бегал с лопаткой за ящерицами.

Меню составили быстро. Дабы не тратить остатки воды, пресмыкающихся решено было жарить. Да, их было жалко, но есть хотелось сильнее. Ягод не было, грибов в это время года практически тоже. Так мы и уплетали жаркое с грибами. Вкус, конечно, специфический. Что-то среднее между рыбой и курицей. Чай пили «на травах». Немного еловых иголок, листья малины и еще какая-то трава, с легким мятным ароматом. Горьковатый, но ароматный травяной чай получился. Вечером опять никто не приехал. Остатки жаркого мы накрыли крышкой и закопали котелок в песок, чтобы до утра не пропало.

Утром мы проснулись от грохота. Где-то рядом ухали снаряды – артиллеристы отрабатывали очередной «квадрат». Совсем рядом. И тут нам, двум голодным солдатам, стало немного страшно. Решение, впрочем, мы приняли быстро. В ближайший овражек спустили ящик, размотали провод, вскрыли упаковку и в одну шашку вставили детонатор.. Бахнуло сильно. Очень сильно. Мы еще долго лежали, накрыв головы руками, но на нас ничего так и не упало, слава Богу. Первое, что я подумал: надо было разделить на два раза. Сквозь звон в ушах, артиллерияю уже слышно не было. Мы встали и пошли посмотреть на творенье наших рук. Над деревьями висело огромное облако пыли и дыма, а овражек превратился в огромную черную яму. Когда к нам вернулась способность слышать, звуков снарядов и стрельбы из пушек уже не было, хотя прошло и не так уж много времени. На полигоне снова воцарилась тишина, правда, птицы уже не пели

Раз уж пальба прекратилась, мы решили позавтракать на дорожку и отправиться в лагерь самостоятельно. Жаркое было выкопано, разогрето на костре и хорошие две порции съедены с большим аппетитом. После завтрака мы стали собираться. Уже готовых отправиться в путь, нас застал звук приближающегося автомобиля. Это был армейский Уазик, мчащийся к нам на всех парах. Дверь хлопнула, и из него выскочил как-то виновато и растерянно улыбающийся полковник артиллерии:
- Ну, вы это.. бойцы.. марш в машину.
Мы загрузили свои пожитки, залезли на заднее сиденье и тотчас уснули. Полковник не задавал вопросов и молча смотрел вперед, иногда что-то командуя водителю. Еще сонные мы вылезли из машины и обнаружили себя стоящими в центре имровизированного плаца. Перед нами по стойке «смирно» стоял младший офицерский состав, а полковник, с которым мы ехали уже на них орал:
- Ты, Малышин, карту, с*ка, рисовал? Ты их куда, баран, отправил! Капустин, все рации сюда и своих дебилов тоже сюда! Бегом марш!

Происходило явно что-то серьезное. Летёхи поглядывали на нас, но во взглядах их было что-то жалкое, какая-то безысходность. А полковник продолжал их отчитывать. Он то и дело задавал вопросы нам, что мы делали, отходили ли от места высадки, пытались ли выйти на связь, что делали и так далее, не забывая орать на офицеров. Кульминацией же была реакция на наше жаркое. Нас привели в штабную палатку и усадили за стол. А, как мы поняли, провинившиеся лейтенанты принесли нам нехитрую, но далеко не солдатскую и очень вкусную еду.

Честно говоря, там, в офицерской палатке мы толком так и не поели. Уж не знаю, кто больше хотел, чтобы это все закончилось те офицеры, или мы. Было совсем неуютно. Как оказалось, квадрат стрельбы наносили через копирку и на вторую карту, по которой нас и отвезли на подрывные. Только ту, что была под копиркой, положили не правильно, и наш сектор оказался совсем в другом месте. Водитель, который нас отвозил, сразу же уехал в расположение части по каким-то поручениям, за 300 км, вот нас и потеряли. А так, как нас всего двое было и мы были, фактически, сами по себе, то пропажи никто и не заметил, пока над лесом полковник не увидел гриб из пыли и дыма, сопровождаемый грохотом.

Через минут двадцать после офицерского обеда мы сидели на пригорке, пригреваемым солнышком, и с остервенением вскрывали банки с тушенкой, тайком прихваченные из офицерской палатки.