Для любителей читать. "Тибет молчния". Автор статьи: Роман Грузов. Статья в полном объёме. Я не посягнул на редакцию.
Несколько лет журналист и путешественник Роман Грузов разыскивал последнего участника секретной экспедиции ЦРУ в Тибете, неизвестного русского, который помогал американцам перебраться из коммунистического Китая ко двору далай-ламы. В итоге он узнал историю рядового Красной армии, который во время войны прошел весь Тибет, получил благословение в Лхасе, а впоследствии сделал состояние на калифорнийской недвижимости. Обнаружив его на Гавайях, Грузов стал первым журналистом, которому удалось с ним поговорить — как оказалось, всего за полтора года до его смерти.
ТИБЕТ МОЛЧАНИЯ
РОМАН ГРУЗОВ: «Десять лет назад, когда я переходил Гималаи, попасть в запретную Лхасу было уже нетрудно. Мечта многих поколений исследователей и авантюристов стала туристической достопримечательностью. Но через Тибет — из Индии в китайский Урумчи — я шел так, как ходили старые путешественники: ночуя в монастырях и пещерах, избегая городов и постов. Сидя у дороги — полосы ледяной грязи на фоне снежных вершин, — я развлекался тем, что сталкивал в воображении людей, проходивших здесь до меня. Их было немного — имена европейцев, прошедших в Лхасу до китайской оккупации, известны наперечет. В начале 1940-х здесь прошел польский офицер Славомир Равич, получивший после раздела Польши 25 лет советских лагерей. В своих мемуарах он писал, как бежал из Сибири и как через Гоби и Тибет добрался до Британской Индии. Где-то здесь, думал я, Равич мог встретиться с другим известным беглецом, идущим ему навстречу: обершарфюрер СС Генрих Харрер в это же время пробирался в противоположную сторону — из Британской Индии в оккупированную японцами Бирму. Но, оказавшись в Лхасе, Харрер стал наставником юного далай-ламы, а позднее написал «Семь лет в Тибете», книгу, которой я пользовался как путеводителем, ведь жизнь на плато не изменилась за прошедшие 60 лет. Останавливаясь на отдых, я представлял себе несостоявшееся свидание этих двух беглецов. Мне нравилось играть с этой мыслью — возможно, потому что очень хотелось с кем-нибудь поговорить.
Потом я дошел до дома и почти перестал думать о тех, кто первым прошел по неизвестным европейцам землям — пока не наткнулся на историю экспедиции Дугласа Маккирнана. В 1947 году он был американским вице-консулом в Урумчи — по крайней мере, официально. Неофициально же он был одним из первых агентов только что образованного ЦРУ. Его командировали в Синьцзян следить за советским атомным полигоном в Семипалатинске. За три дня до вступления в Урумчи Китайской Красной армии Маккирнан получил последнее задание — уничтожить все документы и уйти с караваном в Тибет, чтобы оказать поддержку правительству далай-ламы.
Карт у него не было — ведь таким путем еще никто не ходил, — но он нашел человека, согласившегося возглавить караван, и этого загадочного человека источники называли «русским белогвардейцем». Вскоре после моего возвращения из Тибета вышла первая книга об этих событиях, написанная американским журналистом Томасом Лэирдом. В ней упоминалось имя проводника — Василий Званцов. Но только в 2006 году, когда ЦРУ рассекретило документы и признало сам факт тибетской операции, я наконец поверил, что все это было на самом деле. Поверить в это было непросто, потому что в это же время ФСБ России рассекретило дело Славомира Равича, из которого стало понятно, что его мемуары, о достоверности которых спорили много лет, оказались фальшивкой.
Но человек, сумевший попасть в Тибет, следуя из СССР в Индию, все же существовал. Ведомый Званцовым караван, состоявший из двух коней, пятерых людей и пятнадцати верблюдов, с радиостанцией, золотом и оружием вышел в Тибет 27 сентября 1949 года. Одиннадцать месяцев спустя лишь двое выживших смогли добраться до Дели, и одним из них был «белогвардеец» Званцов. Но будь Званцов и в самом деле белогвардейцем, в 1949 ему должно было быть под пятьдесят, а в таком возрасте люди считаются слишком старыми для должности караван-баши. Предположив, что Званцов мог быть значительно моложе, я принялся читать все, что мог найти об этом походе: от рассыпающегося номера Life за 1950 год до найденной в Библиотеке конгресса «Смерти на Чанг Танге», написанной Фрэнком Бессаком — вторым выжившим и помощником Маккирнана.
После долгих поисков я разыскал Званцова на Гавайях. С улицы, на которой стоял его дом, были видны куски черной лавы на берегу и огромные океанские волны, бившие в эту лаву. 88-летний Званцов никогда не был белогвардейцем, но он видел Лхасу тех времен, когда далай-лама еще был полновластным хозяином дворца Потала, а Генриха Харрера Званцов называл nice chap. Это был крепкий хромой старик с умными глазами и веселым смехом. Он уже не помнил толком, о чем они говорили с Харрером. Но я думаю, они рассуждали о том же, о чем говорили мы, сидя на утопающей в цветах террасе, — о промерзшей земле, о черных палатках из ячьей шерсти, о ламах в красных одеждах, соленом тибетском чае и о запахе тлеющих ячьих лепешек. И еще о том, как режет глаза белый лед и как рвет легкие холодный разреженный воздух.
Званцов рассказывал мне о боях, голоде, засадах, китайских тюрьмах, о встречавшихся ему людях и о том, как ему удавалось раз за разом избежать верной смерти, но в его рассказе не было ни хвастовства, ни жалости. Званцов расплакался только однажды, когда вспомнил, как закричал его провалившийся под лед конь.
Он никогда не писал мемуаров, отказывался фотографироваться и называл себя героем поневоле. Возможно потому, что его просили молчать, но скорее потому, что был очень скромным человеком. Он умер 1 октября 2012-го, на два года пережив Фрэнка Бессака, с которым он проделал путь в несколько тысяч километров. Вот что Василий Званцов рассказал мне о своем пути».
БЕГСТВО ИЗ СССР
ВАСИЛИЙ ЗВАНЦОВ: «Я родился в деревне Нижняя Еловка, возле озера Маркаколь (ныне — территория Казахстана. — Esquire). Сто дворов, немаленькая деревня, богатая. Отец был способный к охоте и разбогател на пушнине. Имение было большое: рабочие кони, проездные кони, дойные коровы, свиньи и куры. Но сыном кулака я стал только по той причине, что папа нанял работника в помощь. За этого работника и попал в тюрьму. Он долго сидел, а потом бежал из тюрьмы в китайскую сторону, в Синьцзян (ныне Синьцзян-Уйгурский автономный район на северо-западе Китая. — Esquire), сумев передать матери: я живой, ушел за границу.
Вскоре и мне тоже пришлось уйти. В 1942 году объявили мобилизацию, предоставили списки по годам рождения, и поехал я из нашей деревни вместе с другом Николаем в Аягуз (железнодорожная станция в Казахстане. — Esquire), где нас тренировали. Там мы решили: он кулацкий сын, я кулацкий сын, и мы воевать за эту власть не будем, потому что она нас втоптала в грязь, а когда понадобились — вытащила, чтобы нами защищаться. Решили бежать. Я одно время немножко в кузнице работал, ковал подковы, и когда нам объявили, что нужен кузнец, я записался. Но не в тот взвод, который отправляют на фронт, а в тыл. Николай был портной, и его приняли туда же — шить спецовки военные.
Все, что мы нашли для побега — две булки хлеба, вот и весь запас. У него был нож, у меня тоже. Выбежали. Когда стемнело, вышли за город. Но идти как? Нет ни карты, ни компаса, ничего — только по звездам. К счастью, в туркестанской степи мало дождей и мало туч, поэтому шли мы точно, куда нужно. И дошли, как ни странно, куда прицелились — в место, где я бывал, недалеко от Семипалатинска. Голодные были, все уже съели, и вот нашли колхозное скотоводство, где телята загороженные стоят. Подкрались, а там охранник, ходит все время, курит. Мы в кустарнике спрятались, а под утро, когда он уснул, Николай мне теленка на спину закинул, и утащили мы его в лес. Теленок мягче коровы — мы съели его сырого, целиком, даже сухожилия.
Переправились через Иртыш и дошли, воруя в обозах хлеб, до самого дома. 38 дней шли. Ночью пришли к отцу Николая, а он испугался, говорит: что вы наделали, мне будет хана! Стали жить в лесу. Июнь, июль, август прожили — все нам помогали, а в сентябре холодно стало. Что делать? Я предложил убежать к отцу, в Китай. Николай говорит: трудно бросить родину. А я говорю: ты будешь в тюрьме сидеть, и все твое счастье там будет. Тогда он согласился идти. С матерью я проститься не успел, и большее никогда ее не видел. Мы взяли все, пошли было к ней, а там уже сделали засаду, мы чуть не попались.
Не так-то легко уйти в Китай: до границы километров триста, но прямым путем нам нельзя. Шли через горы, ночами. Я знал: как спустишься с Алтайских гор, будет граница. И вот спустились — там, где речка страны разделяла, и наткнулись прямо на солдата русского. Я слышу — он затвором заработал. Оружия у нас не было — только нож. Но отец мне наказывал: все в жизни так — не убей, так не убит будешь. И у меня все как раз против этого, чтобы кого-то убить. Я старался всегда избежать убийства, даже если приходилось. Вот и не убили его. Перебрели реку, переоделись и пошли по песку вглубь Синьцзяна. А у нас ни жира, ни живота уже не было. Шли долго, голодные, потом нашли аул казахский, где кочевники стояли. Сами они ушли, а собака одна осталась — молодая, жирная собака. Мы ее поймали и на огне зажарили, как шашлык. Но кончилась и собака.
Пришли голодные к небольшому городку. Узнали, что там есть русские, и к ним пошли. Тут китайцы нас и поймали. Я объяснил, что у меня здесь отец. Сначала на ломаном китайском, а потом пришли два китайских чиновника, и один чисто по-русски говорил. Я сказал, что мы бежали из СССР, а он говорит: хорошо, мы поищем отца, а сейчас поедете из этого города в Шара-Сумэ. Только, говорит, когда по улице поедем, закройтесь одеялом, потому что будем проезжать мимо советского посольства. Извозчик, который нас вез, тоже был русский. Он сказал: я ваших знаю, сообщу им. Но все равно в тюрьме пришлось сидеть три месяца. А потом приехал отец, и ему нас выдали.
У отца уже хозяйство было: мельница своя и пасека. Город Шара-Сумэ от нас был приблизительно в ста километрах, и мы возили туда продавать мед и муку. Семь лет так прожили. Потом восточно-туркестанская в
ТИБЕТ МОЛЧАНИЯ
РОМАН ГРУЗОВ: «Десять лет назад, когда я переходил Гималаи, попасть в запретную Лхасу было уже нетрудно. Мечта многих поколений исследователей и авантюристов стала туристической достопримечательностью. Но через Тибет — из Индии в китайский Урумчи — я шел так, как ходили старые путешественники: ночуя в монастырях и пещерах, избегая городов и постов. Сидя у дороги — полосы ледяной грязи на фоне снежных вершин, — я развлекался тем, что сталкивал в воображении людей, проходивших здесь до меня. Их было немного — имена европейцев, прошедших в Лхасу до китайской оккупации, известны наперечет. В начале 1940-х здесь прошел польский офицер Славомир Равич, получивший после раздела Польши 25 лет советских лагерей. В своих мемуарах он писал, как бежал из Сибири и как через Гоби и Тибет добрался до Британской Индии. Где-то здесь, думал я, Равич мог встретиться с другим известным беглецом, идущим ему навстречу: обершарфюрер СС Генрих Харрер в это же время пробирался в противоположную сторону — из Британской Индии в оккупированную японцами Бирму. Но, оказавшись в Лхасе, Харрер стал наставником юного далай-ламы, а позднее написал «Семь лет в Тибете», книгу, которой я пользовался как путеводителем, ведь жизнь на плато не изменилась за прошедшие 60 лет. Останавливаясь на отдых, я представлял себе несостоявшееся свидание этих двух беглецов. Мне нравилось играть с этой мыслью — возможно, потому что очень хотелось с кем-нибудь поговорить.
Потом я дошел до дома и почти перестал думать о тех, кто первым прошел по неизвестным европейцам землям — пока не наткнулся на историю экспедиции Дугласа Маккирнана. В 1947 году он был американским вице-консулом в Урумчи — по крайней мере, официально. Неофициально же он был одним из первых агентов только что образованного ЦРУ. Его командировали в Синьцзян следить за советским атомным полигоном в Семипалатинске. За три дня до вступления в Урумчи Китайской Красной армии Маккирнан получил последнее задание — уничтожить все документы и уйти с караваном в Тибет, чтобы оказать поддержку правительству далай-ламы.
Карт у него не было — ведь таким путем еще никто не ходил, — но он нашел человека, согласившегося возглавить караван, и этого загадочного человека источники называли «русским белогвардейцем». Вскоре после моего возвращения из Тибета вышла первая книга об этих событиях, написанная американским журналистом Томасом Лэирдом. В ней упоминалось имя проводника — Василий Званцов. Но только в 2006 году, когда ЦРУ рассекретило документы и признало сам факт тибетской операции, я наконец поверил, что все это было на самом деле. Поверить в это было непросто, потому что в это же время ФСБ России рассекретило дело Славомира Равича, из которого стало понятно, что его мемуары, о достоверности которых спорили много лет, оказались фальшивкой.
Но человек, сумевший попасть в Тибет, следуя из СССР в Индию, все же существовал. Ведомый Званцовым караван, состоявший из двух коней, пятерых людей и пятнадцати верблюдов, с радиостанцией, золотом и оружием вышел в Тибет 27 сентября 1949 года. Одиннадцать месяцев спустя лишь двое выживших смогли добраться до Дели, и одним из них был «белогвардеец» Званцов. Но будь Званцов и в самом деле белогвардейцем, в 1949 ему должно было быть под пятьдесят, а в таком возрасте люди считаются слишком старыми для должности караван-баши. Предположив, что Званцов мог быть значительно моложе, я принялся читать все, что мог найти об этом походе: от рассыпающегося номера Life за 1950 год до найденной в Библиотеке конгресса «Смерти на Чанг Танге», написанной Фрэнком Бессаком — вторым выжившим и помощником Маккирнана.
После долгих поисков я разыскал Званцова на Гавайях. С улицы, на которой стоял его дом, были видны куски черной лавы на берегу и огромные океанские волны, бившие в эту лаву. 88-летний Званцов никогда не был белогвардейцем, но он видел Лхасу тех времен, когда далай-лама еще был полновластным хозяином дворца Потала, а Генриха Харрера Званцов называл nice chap. Это был крепкий хромой старик с умными глазами и веселым смехом. Он уже не помнил толком, о чем они говорили с Харрером. Но я думаю, они рассуждали о том же, о чем говорили мы, сидя на утопающей в цветах террасе, — о промерзшей земле, о черных палатках из ячьей шерсти, о ламах в красных одеждах, соленом тибетском чае и о запахе тлеющих ячьих лепешек. И еще о том, как режет глаза белый лед и как рвет легкие холодный разреженный воздух.
Званцов рассказывал мне о боях, голоде, засадах, китайских тюрьмах, о встречавшихся ему людях и о том, как ему удавалось раз за разом избежать верной смерти, но в его рассказе не было ни хвастовства, ни жалости. Званцов расплакался только однажды, когда вспомнил, как закричал его провалившийся под лед конь.
Он никогда не писал мемуаров, отказывался фотографироваться и называл себя героем поневоле. Возможно потому, что его просили молчать, но скорее потому, что был очень скромным человеком. Он умер 1 октября 2012-го, на два года пережив Фрэнка Бессака, с которым он проделал путь в несколько тысяч километров. Вот что Василий Званцов рассказал мне о своем пути».
БЕГСТВО ИЗ СССР
ВАСИЛИЙ ЗВАНЦОВ: «Я родился в деревне Нижняя Еловка, возле озера Маркаколь (ныне — территория Казахстана. — Esquire). Сто дворов, немаленькая деревня, богатая. Отец был способный к охоте и разбогател на пушнине. Имение было большое: рабочие кони, проездные кони, дойные коровы, свиньи и куры. Но сыном кулака я стал только по той причине, что папа нанял работника в помощь. За этого работника и попал в тюрьму. Он долго сидел, а потом бежал из тюрьмы в китайскую сторону, в Синьцзян (ныне Синьцзян-Уйгурский автономный район на северо-западе Китая. — Esquire), сумев передать матери: я живой, ушел за границу.
Вскоре и мне тоже пришлось уйти. В 1942 году объявили мобилизацию, предоставили списки по годам рождения, и поехал я из нашей деревни вместе с другом Николаем в Аягуз (железнодорожная станция в Казахстане. — Esquire), где нас тренировали. Там мы решили: он кулацкий сын, я кулацкий сын, и мы воевать за эту власть не будем, потому что она нас втоптала в грязь, а когда понадобились — вытащила, чтобы нами защищаться. Решили бежать. Я одно время немножко в кузнице работал, ковал подковы, и когда нам объявили, что нужен кузнец, я записался. Но не в тот взвод, который отправляют на фронт, а в тыл. Николай был портной, и его приняли туда же — шить спецовки военные.
Все, что мы нашли для побега — две булки хлеба, вот и весь запас. У него был нож, у меня тоже. Выбежали. Когда стемнело, вышли за город. Но идти как? Нет ни карты, ни компаса, ничего — только по звездам. К счастью, в туркестанской степи мало дождей и мало туч, поэтому шли мы точно, куда нужно. И дошли, как ни странно, куда прицелились — в место, где я бывал, недалеко от Семипалатинска. Голодные были, все уже съели, и вот нашли колхозное скотоводство, где телята загороженные стоят. Подкрались, а там охранник, ходит все время, курит. Мы в кустарнике спрятались, а под утро, когда он уснул, Николай мне теленка на спину закинул, и утащили мы его в лес. Теленок мягче коровы — мы съели его сырого, целиком, даже сухожилия.
Переправились через Иртыш и дошли, воруя в обозах хлеб, до самого дома. 38 дней шли. Ночью пришли к отцу Николая, а он испугался, говорит: что вы наделали, мне будет хана! Стали жить в лесу. Июнь, июль, август прожили — все нам помогали, а в сентябре холодно стало. Что делать? Я предложил убежать к отцу, в Китай. Николай говорит: трудно бросить родину. А я говорю: ты будешь в тюрьме сидеть, и все твое счастье там будет. Тогда он согласился идти. С матерью я проститься не успел, и большее никогда ее не видел. Мы взяли все, пошли было к ней, а там уже сделали засаду, мы чуть не попались.
Не так-то легко уйти в Китай: до границы километров триста, но прямым путем нам нельзя. Шли через горы, ночами. Я знал: как спустишься с Алтайских гор, будет граница. И вот спустились — там, где речка страны разделяла, и наткнулись прямо на солдата русского. Я слышу — он затвором заработал. Оружия у нас не было — только нож. Но отец мне наказывал: все в жизни так — не убей, так не убит будешь. И у меня все как раз против этого, чтобы кого-то убить. Я старался всегда избежать убийства, даже если приходилось. Вот и не убили его. Перебрели реку, переоделись и пошли по песку вглубь Синьцзяна. А у нас ни жира, ни живота уже не было. Шли долго, голодные, потом нашли аул казахский, где кочевники стояли. Сами они ушли, а собака одна осталась — молодая, жирная собака. Мы ее поймали и на огне зажарили, как шашлык. Но кончилась и собака.
Пришли голодные к небольшому городку. Узнали, что там есть русские, и к ним пошли. Тут китайцы нас и поймали. Я объяснил, что у меня здесь отец. Сначала на ломаном китайском, а потом пришли два китайских чиновника, и один чисто по-русски говорил. Я сказал, что мы бежали из СССР, а он говорит: хорошо, мы поищем отца, а сейчас поедете из этого города в Шара-Сумэ. Только, говорит, когда по улице поедем, закройтесь одеялом, потому что будем проезжать мимо советского посольства. Извозчик, который нас вез, тоже был русский. Он сказал: я ваших знаю, сообщу им. Но все равно в тюрьме пришлось сидеть три месяца. А потом приехал отец, и ему нас выдали.
У отца уже хозяйство было: мельница своя и пасека. Город Шара-Сумэ от нас был приблизительно в ста километрах, и мы возили туда продавать мед и муку. Семь лет так прожили. Потом восточно-туркестанская в
В Америке тоже бывают странные самоубийства.
Гэри Уэбб, журналист издания San Jose Mercury News, который в 1996 году опубликовал серию статей «Темный альянс», указывающих на связь ЦРУ с кокаиновой чумой, захлестнувшей Штаты в 1980-х. Гэри Уэбб, лауреат Пулитцеровской премии, моментально подвергся нападкам со стороны ЦРУ. Ведущие американские газеты выходили с «опровержениями» материала Уэбба, что в итоге привело к уходу журналиста из San Jose Mercury News.
В 1999 году материал Гэри вышел в виде книги, получившей сдержанные отклики. Журналист с трудом нашел новую работу, но крупные газеты ему отказывали. 10 декабря 2004 года Гэри Уэбб был найден у себя дома с двумя пулевыми ранениями в голове. Коронер Сакраменто пришел к выводу, что это было самоубийство, но на месте не было найдено ни единой посмертной записки.
В 1999 году материал Гэри вышел в виде книги, получившей сдержанные отклики. Журналист с трудом нашел новую работу, но крупные газеты ему отказывали. 10 декабря 2004 года Гэри Уэбб был найден у себя дома с двумя пулевыми ранениями в голове. Коронер Сакраменто пришел к выводу, что это было самоубийство, но на месте не было найдено ни единой посмертной записки.