Мама, момент!
Национальный заповедник Масаи Мара, Кения.
Фотограф Nisha Purushothaman.
Национальный заповедник Масаи Мара, Кения.
Фотограф Nisha Purushothaman.
Рекомендуется к просмотру и к прочтению, а великолепное стихотворение Корнея Чуковского — выучить наизусть!
Фотограф Антон Незримый
Косплеер: AoSha
Фотограф: Антон Незримый
Давненько я сюда ничего не выкладывала)
Решила поделиться своим косплеем на Лунного Рыцаря из киновселенной Marvel.
Костюм сделан мной самостоятельно в сотрудничестве с ещё одним моим другом-косплеером Kurus King
Утро на острове Есусаарет, Ладожское озеро
Ещё один пейзажик с Есусаарета. Когда бродил там и снимал, было ощущение, что из этого дома на меня кто то смотрит.. проверил - никого, но всё равно оставалось стойкое ощущение, что я не один.
Поздравляю. Я только один уровень открыл, и как-то забил
Да, мопед нельзя ¯\_(ツ)_/¯
Станислава Лещинска, акушерка из Польши, в течение двух лет до 26 января 1945 года оставалась в лагере Освенцим и лишь в 1965 году написала этот рапорт.
«Из тридцати пяти лет работы акушеркой два года я провела как узница женского концентрационного лагеря Освенцим-Бжезинка, продолжая выполнять свой профессиональный долг. Среди огромного количества женщин, доставлявшихся туда, было много беременных.
Функции акушерки я выполняла там поочередно в трех бараках, которые были построены из досок со множеством щелей, прогрызенных крысами. Внутри барака с обеих сторон возвышались трехэтажные койки. На каждой из них должны были поместиться три или четыре женщины — на грязных соломенных матрасах. Было жестко, потому что солома давно стерлась в пыль, и больные женщины лежали почти на голых досках, к тому же не гладких, а с сучками, натиравшими тело и кости.
Посередине, вдоль барака, тянулась печь, построенная из кирпича, с топками по краям. Она была единственным местом для принятия родов, так как другого сооружения для этой цели не было. Топили печь лишь несколько раз в году. Поэтому донимал холод, мучительный, пронизывающий, особенно зимой, когда с крыши свисали длинные сосульки.
О необходимой для роженицы и ребенка воде я должна была заботиться сама, но для того чтобы принести одно ведро воды, надо было потратить не меньше двадцати минут.
В этих условиях судьба рожениц была плачевной, а роль акушерки — необычайно трудной: никаких асептических средств, никаких перевязочных материалов. Сначала я была предоставлена самой себе: в случаях осложнений, требующих вмешательства врача-специалиста, например, при отделении плаценты вручную, я должна была действовать сама. Немецкие лагерные врачи — Роде, Кениг и Менгеле — не могли «запятнать» своего призвания врача, оказывая помощь представителям другой национальности, поэтому взывать к их помощи я не имела права.
Позже я несколько раз пользовалась помощью польской женщины-врача Ирены Конечной, работавшей в соседнем отделении. А когда я сама заболела сыпным тифом, большую помощь мне оказала врач Ирена Бялувна, заботливо ухаживавшая за мной и за моими больными.
О работе врачей в Освенциме не буду упоминать, так как то, что я наблюдала, превышает мои возможности выразить словами величие призвания врача и героически выполненного долга. Подвиг врачей и их самоотверженность запечатлелись в сердцах тех, кто никогда уже об этом не сможет рассказать, потому что они приняли мученическую смерть в неволе. Врач в Освенциме боролся за жизнь приговоренных к смерти, отдавая свою собственную жизнь. Он имел в своем распоряжении лишь несколько пачек аспирина и огромное сердце. Там врач работал не ради славы, чести или удовлетворения профессиональных амбиций. Для него существовал только долг врача — спасать жизнь в любой ситуации.
Количество принятых мной родов превышало 3000. Несмотря на невыносимую грязь, червей, крыс, инфекционные болезни, отсутствие воды и другие ужасы, которые невозможно передать, там происходило что-то необыкновенное.
Однажды эсэсовский врач приказал мне составить отчет о заражениях в процессе родов и смертельных исходах среди матерей и новорожденных детей. Я ответила, что не имела ни одного смертельного исхода ни среди матерей, ни среди детей. Врач посмотрел на меня с недоверием. Сказал, что даже усовершенствованные клиники немецких университетов не могут похвастаться таким успехом. В его глазах я прочитала гнев и зависть. Возможно, до предела истощенные организмы были слишком бесполезной пищей для бактерий.
Женщина, готовящаяся к родам, вынуждена была долгое время отказывать себе в пайке хлеба, за который могла достать себе простыню. Эту простыню она разрывала на лоскуты, которые могли служить пеленками для малыша.
Стирка пеленок вызывала много трудностей, особенно из-за строгого запрета покидать барак, а также невозможности свободно делать что-либо внутри него. Выстиранные пеленки роженицы сушили на собственном теле.
До мая 1943 года все дети, родившиеся в освенцимском лагере, зверским способом умерщвлялись: их топили в бочонке. Это делали медсестры Клара и Пфани. Первая была акушеркой по профессии и попала в лагерь за детоубийство. Поэтому она была лишена права работать по специальности. Ей было поручено делать то, для чего она была более пригодна. Также ей была доверена руководящая должность старосты барака. Для помощи к ней была приставлена немецкая уличная девка Пфани. После каждых родов из комнаты этих женщин до рожениц доносилось громкое бульканье и плеск воды. Вскоре после этого роженица могла увидеть тело своего ребенка, выброшенное из барака и разрываемое крысами.
В мае 1943 года положение некоторых детей изменилось. Голубоглазых и светловолосых детей отнимали у матерей и отправляли в Германию с целью денационализации. Пронзительный плач матерей провожал увозимых малышей. Пока ребенок оставался с матерью, само материнство было лучом надежды. Разлука была страшной.
Еврейских детей продолжали топить с беспощадной жестокостью. Не было речи о том, чтобы спрятать еврейского ребенка или скрыть его среди не еврейских детей. Клара и Пфани попеременно внимательно следили за еврейскими женщинами во время родов. Рожденного ребенка татуировали номером матери, топили в бочонке и выбрасывали из барака.
Судьба остальных детей была еще хуже: они умирали медленной голодной смертью. Их кожа становилась тонкой, словно пергаментной, сквозь нее просвечивали сухожилия, кровеносные сосуды и кости. Дольше всех держались за жизнь советские дети — из Советского Союза было около 50% узниц.
Среди многих пережитых там трагедий особенно живо запомнилась мне история женщины из Вильно, отправленной в Освенцим за помощь партизанам. Сразу после того, как она родила ребенка, кто-то из охраны выкрикнул ее номер (заключенных в лагере вызывали по номерам). Я пошла, чтобы объяснить ее ситуацию, но это не помогало, а только вызвало гнев. Я поняла, что ее вызывают в крематорий. Она завернула ребенка в грязную бумагу и прижала к груди… Ее губы беззвучно шевелились, — видимо, она хотела спеть малышу песенку, как это иногда делали матери, напевая своим младенцам колыбельные, чтобы утешить их в мучительный холод и голод и смягчить их горькую долю.
Но у этой женщины не было сил… она не могла издать ни звука — только крупные слезы текли из-под век, стекали по ее необыкновенно бледным щекам, падая на головку маленького приговоренного. Что было более трагичным, трудно сказать, — переживание смерти младенца, гибнущего на глазах матери, или смерть матери, в сознании которой остается ее живой ребенок, брошенный на произвол судьбы.
Среди этих кошмарных воспоминаний в моем сознании мелькает одна мысль, один лейтмотив. Все дети родились живыми. Их целью была жизнь! Пережило лагерь едва ли тридцать из них. Несколько сотен детей были вывезены в Германию для денационализации, свыше 1500 были утоплены Кларой и Пфани, более 1000 детей умерли от голода и холода (эти приблизительные данные не включают период до конца апреля 1943 года).
У меня до сих пор не было возможности передать Службе Здоровья свой акушерский рапорт из Освенцима. Передаю его сейчас во имя тех, которые не могут ничего сказать миру о зле, причиненном им, во имя матери и ребенка.
Если в моем Отечестве, несмотря на печальный опыт войны, могут возникнуть тенденции, направленные против жизни, то я надеюсь на голос всех акушеров, всех настоящих матерей и отцов, всех порядочных граждан в защиту жизни и прав ребенка.
В концентрационном лагере все дети — вопреки ожиданиям — рождались живыми, красивыми, пухленькими. Природа, противостоящая ненависти, сражалась за свои права упорно, находя неведомые жизненные резервы. Природа является учителем акушера. Он вместе с природой борется за жизнь и вместе с ней провозглашает прекраснейшую вещь на свете — улыбку ребенка".
Для всех поклонников футбола Hisense подготовил крутой конкурс в соцсетях. Попытайте удачу, чтобы получить классный мерч и технику от глобального партнера чемпионата.
А если не любите полагаться на случай и сразу отправляетесь за техникой Hisense, не прячьте далеко чек. Загрузите на сайт и получите подписку на Wink на 3 месяца в подарок.
Реклама ООО «Горенье БТ», ИНН: 7704722037
Наши солдаты называли их «Стёклышками», фашисты — «невидимым ужасом». Ёще бы, ведь за годы войны наши девушки-снайперы уничтожили 12 тысяч фашистов.
Кавалеры орденов Славы снайперы Нина Лобковская, Люба Макарова, Шура Виноградова, Юля Белоусова и Аня Носова. 2-й Прибалтийский фронт.
Самой результативной девушкой-снайпером в период Великой Отечественной войны стала красавица Людмила Павличенко, судьба которой легла в основу фильма «Битва за Севастополь». 309 поверженных ею фашистов — абсолютный рекорд среди женщин (среди мужчин таковым стал Михаил Сурков, на счету которого было 702 фашиста). Родилась Люда в Белой Церкви, но, став мамой в юные 16 лет, уехала из маленького городка подальше от пересудов. Училась на истфаке, посещала снайперские курсы, а когда началась война, пошла добровольцем на фронт. 25-летняя девушка сутками лежала в засаде, будучи снайпером 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, убивала фашистов и помечала успехи зарубками на прикладе винтовки. В декабре 1941 г. раненую Людмилу вынес с поля боя Алексей Киценко, и она влюбилась… Молодые подали рапорт о регистрации брака, но счастье оказалось слишком коротким: в марте 1942 г. тяжело раненный лейтенант умер на руках у жены. Рассказывали, что после смерти любимого у Павличенко стали дрожать руки, кроме того, сказались старые ранения, и Людмила перестала выходить на «охоту». В сентябре 1942 г. в составе делегации советской молодёжи Павличенко приехала в США и произвела там настоящий фурор.
Выступая на митинге в Чикаго, снайпер сказала: «Мне 25 лет. На фронте я уже успела уничтожить 309 фашистских захватчиков. Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?!», имея в виду, что союзники тянут с открытием Второго фронта.
«Я убила человека!»
Возможно, именно удачный фронтовой опыт Павличенко подвёл руководство страны к мысли о том, что надо профессионально обучать девушек-снайперов. В 1943 г. в Подмосковье открыли Центральную женскую школу снайперской подготовки, которую окончили 1885 выпускниц. За период войны они уничтожили почти целую дивизию фашистов — 12 тыс. гитлеровцев. Это уникальный случай в мировой военной истории. Ни в какой другой стране (в том числе в нацистской Германии) женщин не учили профессионально снайперскому мастерству. Обучение шло больше полугода, и отбирали только молодых девушек 18-25 лет с идеальным зрением и здоровьем. Сначала не знали, что из этого получится, а потом поняли: в отличие от мужчин женщины плавнее нажимают на спусковой крючок, они спокойны, у них выше порог терпения и результативность. Многие думают, что снайпер сидит в засаде и ждёт, когда кто-нибудь покажется, чтобы его «снять». На самом деле первейшая задача — определить важность цели. У снайпера есть шанс только на один выстрел, и сделать его надо не по повару или солдату, а по офицеру или командиру».
«Когда я застрелила первого немца, несколько недель не могла заснуть. Как это — я убила человека! — вспоминала бывший снайпер Лидия Андерман. — Убеждала себя, что он враг, что он напал на нашу землю, но всё равно закрывала глаза и видела перед собой его небритое рыжее лицо… А потом смирилась. Мне стало стыдно — у остальных девочек счёт шёл на десятки, а у меня был всего один. И я начала стрелять в немцев, как в мишень».
На «охоту» обычно выходили снайперской парой (одна следит за целью, вторая стреляет) в 4-5 утра. Окапывались и лежали под солнцем, дождём или на снегу до глубокой ночи, чтобы незаметно вернуться в часть. Для женского организма такие испытания не проходили бесследно — почти у 60% девушек была аменорея (отсутствие месячных), а после войны многие выжившие остались бездетными.
Женщины-снайперы ведут охоту за снайпером противника
Жестокая расправа
Помимо винтовки, сапёрной лопатки и бинокля девушки брали с собой две гранаты. Одну — для противника, другую — для себя, потому что знали: со снайперами нацисты обращались очень жестоко. В июле 1944 г. фашисты захватили 24-летнюю Таню Барамзину, а когда наши солдаты обнаружили её тело, узнать девушку смогли только по остаткам обмундирования и волосам. Тело было исколото кинжалом, груди вырезаны, глаза выколоты, в живот воткнут штык, а в голове — большая пробоина: стреляли в упор из противотанкового ружья.
… Из 1885 выпускниц снайперской школы до Дня Победы не дожили 185. Их берегли, не пускали в атаку, но оптическое стекло иногда бликовало на солнце, и фашисты обнаруживали тех, кто вёл на них «охоту».
На фото: памятник Герою Советского Союза Татьяне Барамзиной
Как будем возвращаться?
«Девушки-снайперы пережили страшное, а когда вернулись домой, порой сталкивались с презрительными взглядами. К сожалению, в тылу было сформировано специфическое отношение к женщинам-фронтовичкам, многие несправедливо ассоциировали их с ППЖ (походно-полевыми жёнами)Они стеснялись говорить о том, что воевали, прятали свои боевые награды. И только лет через 20, когда отношение в обществе стало меняться, начали понемногу открываться».
«Часто задумываюсь: как мы, военные девушки, будем возвращаться с войны? Как нас будут встречать? Неужели с подозрением, несмотря на то что мы рисковали своей жизнью?» — написала в своём дневнике снайпер Роза Шанина.
Вернуться с войны Розе не довелось. Девушка прикрыла собой командира подразделения, была ранена и 28 января 1945 г. умерла в госпитале. На её счету было 75 фрицев. До Победы 1945 г. оставалось всего 4 месяца…
На счету Розы Шаниной 75 немцев