Ни у одной не было заметного слуха, хотя голоса были у всех, конечно если судить не по тембру, а децибелам. Классическая «Вот стоит калина...» чередовалась с «Миллионом алых роз» и «Ты такой холодный, как айсберг в океане...», а потом опять включалось нечто народное вперемешку с а-ля народным новым пошлым фольклором, типа «Не ходите девки замуж» ну и дальше там про сиськи набок... Когда в дверь опять постучали, исполнялась «А я люблю женатого...». Наташка, как самая трезвая, ибо опоздала на первые пару стопарей, заорала «Открыто!». На пороге покачиваясь стоял Пётр, в его руках застыла бутылка, завернутая в коричневую обёрточную бумагу. Песня оборвалась на полуслове.
- Девушки! Марочное! – сказал он вместо приветствия.
Нелька сверкнула глазами и стала медленно вставать из-за стола. Притихшие подруги вжались в стулья, - разойдись она серьезно, то Нелькиной силы хватило бы и на Петра, и на них. Совершенно молча Неля подошла к своему «ухажеру», взяла из его рук бутылку и поставила её на холодильник, а потом развернулась и одним движением своей руки пихнула Петра назад в коридор. Тот опешил и от неожиданности сказал одно лишь глупое «Как э-ээ?». Нелька захлопнула дверь перед его носом, задвинула шпингалет и застыла, упёршись рукой в косяк. Вроде как будто ждала, что сейчас будут ломиться. Её по мужски выделяющиеся мышцы, привыкшие к большому мастерку с раствором и долгим часам тяжелой физической работы, слегка подрагивали, было видно, насколько сильна и она сама и её ярость.
Как и ожидалось, через несколько секунд Петр затарабанил, стал как-то истерично спрашивать, что же произошло. Нелька крикнула одно короткое «проваливай», сильно ударив ладонью по косяку, и пошла к столу. Пару минут за дверью была абсолютная тишина. Нелька сидела в ступоре, уставив глаза в одну точку. Наталья решила взять инициативу на себя. Сдвинув стаканы, он стала торопливо разливать остатки второй бутылки. Чокнулись и быстро выпили без тоста. Наташка неуютно поёжилась, а потом скинула тапки и в одних чулках на цыпочках подошла к двери. Посмотрела в замочную скважину, затем приложила ухо. Через минуту заключила:
- Тихо, вроде. Похоже ушел.
Атмосфера разрядилась. Посудачив минут пять, коллективно пришли к выводу, что сегодня Пётр уже не вернется. Опять потянулись ложками за сосисочным фаршем, стали его густо мазать на хлеб. Решили, что открывать третью бутылку водки будет перебор, но выпить всё ещё хотелось. Поспорили «мешать или не мешать» и пришли к выводу, что бутылка марочного вина на троих - это не много, и такое мешать безопасно. Вино оказалось грузинским, вполне приятным, но по советским понятиям весьма обыденным и дешёвым. Дружно закурили «болгарские». Поигрались в игру, кто сможет с закрытыми глазами отличить «Опал» от «Веги» и «Стюардессы». Получалось не очень, и все пришли к выводу, что все болгарские сигареты, за редким исключением, насыпаются из одной кучи, просто в разные пачки. Вечер входил в привычную колею, и девичник опять созрел для пения. Решили начать с того, где прервались:
- Парней так много холостых! На улицах Саратова-аа...
Дверь сильно дернулась, и шпингалет со звоном отлетел на пол. На пороге опять стоял Пётр. На этот раз в его руке был букет цветов. Дорогой. А по сезону, так и очень дорогой.
- Не злитесь, шпингалет я починю... Неля, что произошло? Ну чего ты молчишь? Натали, Верка? Ну объясните мне наконец. Если я где-то был неправ... Неля, как и когда я тебя обидел?!
Все опять заткнулись и хранили молчание. Колобок делала вид, что очень интересуется этикеткой только что выпитого вина, наигранно вертя в руках пустую бутылку. Наталка взяла тарелку и стала сметать туда крошки со стола. Одна Нелька сидела практически не шелохнувшись и не изменив своей позы, подперев кулаками вмиг погрустневшее лицо. Её глаза внезапно повлажнели, и она, пропустив почти всю песню, неожиданно громко и невпопад снова запела:
- А я люблю женатого-оо! С любовью справлюсь я сама, а вместе нам не справиться-аа!
Потом увидела, что её никто не поддержал, и быстро смолкла. Пётр подошел к ней и положил перед ней цветы. Нелька заревела, а Колобок покатилась закрывать дверь от от взоров случайных прохожих и многочисленных соседей в длинном общажном коридоре. Захлопнув дверь, она обернулась, чтобы убедиться, что ни её, ни Петра Нелька выгонять не собирается. Видимо, разговор по душам будет при свидетелях. В предвкушении интересного приключения, она заперла изнутри замок, оставив ключ в замочной скважине. Нелька посмотрела на неё, потом на Петра и бросила:
- Да сядьте вы, не мельтешите, без вас тошно.
- Неля, так что же случилось? Скажи мне правду? Мы ведь уже года три, как договаривались не врать? Ты любишь женатого? Кого?
- Дурак! Дурак ты безмозглый. Никого я не люблю. А тебя так вообще ненавижу! Все мужики кобели, гады и сволочи. Ваше дело не рожать – сунуть, вынуть и бежать! Залетела я. Из-за тебя, козла, снова пойду на аборт. На шестой аборт! Да за мои страдания тебе надо яйца оторвать. Б..дь, успеть бы на вакуум, а то опять скрести будут. Ох не хочу. Больно!
Девки сидели тихо-тихо, медленно курили уже до рвоты надоевшие сигареты. За вечер обе пепельницы переполнились и походили на ёжиков. Язык неприятно щипало от дыма, но сейчас сигареты делали их как бы занятыми, невидимыми, неприсутствующими при разговоре. Пётр встал, подошёл к телевизору и вытащил из-за него бутылку водки, спрятанную девками от случайных посетителей для завтрашней опохмелки – все их трюки давным-давно стали и его трюками. Спросил, кто будет? Колобок и Наталья отказались, Нелька сунула ему стакан. Стакан доехал до самого края стола и чудом не свалился. Пётр налил себе и ей. Выпил, закурил сигарету и сказал:
- Девочки, выйдите на минуту, нам тут поговорить надо.
Верка и Натаха недовольно переглянулись – их игра в «невидимость» явно не сработала. Наталья вопросительно уставилась на соседку, только намекни, я, как полноправная хозяйка комнаты, сейчас ему такой скандал устрою, сам быстро вылетит, вместо того, чтобы нас гнать! Однако Нелька едва заметно качнула головой в сторону двери. Подруги нехотя встали, Колобок высыпала пепельницы на газету, а Наталья подхватила пустые бутылки, чтоб не выходить совсем уж без дела.
- Неля, ты третий раз беременеешь от меня и я третий раз тебе предлагаю выйти за меня замуж. Мы оставим ребёнка, мы подадим на малосемейку. Нам дадут, ну не позже, чем через год после родов. А семейные с ребенком, мы уже станем в нормальную очередь, не в коммуналку, тут ведь не меньше двухкомнатной...
- Заткнись.
- Неля, ну я ведь тебе же правду...
- Заткнись, я и так знаю, что ты правду говоришь. Только так не будет. Еб..сь мы вот по пьяне, а с тобой, пропойцей, иначе и не бывает. Ты каждый вечер под газом. Ты же бухарь, алкаш конченый. Ты же как дорвешься до халявы, меры не знаешь. У таких дети уродами рождаются. Не-еет, в понедельник за номерком, и на вакуум. Замуж за него! Размечтался. Алкоголика мне на остаток жизни не хватало. Тебя вот выгоню, так может кого нормального найду! Вон Вика с шестнадцатой комнаты за ленинградца замуж через месяц выходит. А она на два года меня старше.
- Постой Неля! Я ведь пью, что холост, что семьи нет. Да если бы семья, да я бы сразу бросил... Я бы подшился, я бы «торпеду» вколол! Я бы...
- Заткнись! Ты как мой отец, который...
Она пыталась рассказать про отца, которого абсолютно не помнила. В её памяти почему-то остались ножки их старого стола, много раз крашенные, облупленные, с оголившимися разноцветными пятнами из разных слоёв. Рядом нечто эфемерное, синее, яркое. Вроде вещь какая-то, а может одежда. Этот неясный «звон» из самых ранних моментов памяти и был понятием «её настоящий отец». Что-то сильное и страшное связано с этим мгновением, но что конкретно, она вспомнить не могла, да и не хотела.
За невинным кадром ранних воспоминаний стояла вся драма её семьи, матери, бабушки, старшей сестры и Фёдора. Хотя Фёдор появился поздно, когда Нелька заканчивала пятый класс. За три года она научилась говорить ему дежурное «папа», а после восьмого ушла в училище и переехала в райцентр. И «папа» опять стал Фёдором. Зачем мать его взяла, она тогда не понимала. Сейчас ей кажется, что из-за денег. Федор был парализованным инвалидом первой группы, но резво катался по их маленькому домику на коляске, делал самодельные блесна, крестики и цепочки, которыми мать вполне успешно приторговывала на базаре. Плюс пенсия по инвалидности... Она знала, что Федор не пил, то есть пил, но мало, а её настоящий отец пил много, и что из-за её отца Федор инвалид. Точнее не из-за отца, а из за водки, которую они вместе пили, Федор очутился в кресле, а отец в тюрьме, где и сгинул много лет назад. Бабушка и мама постоянно внушали девочкам, что с алкоголиками жить нельзя, хотя сами особыми трезвенницами не были.
Не отличаясь слишком философским складом ума, Нелька вполне владела умом интуитивным, простым, бытийным. Сама жизнь подтверждала их семейное проклятие: алкаши - это не мужики. Проблема была в том, что в их лимитной общаге и на их лимитной работе, неалкашей было мало. А те что были, на плотную, рослую и, в-общем, некрасивую Нельку не глядели. А для нормальных городских мужиков, пусть даже разведенных, с алиментами и в возрасте, но коренных ленинградцев, она была из касты неприкасаемых, девочка на лимитной прописке. Остались пошлые сопляки, случайные любители экзотики в виде секса со «здоровой коровой с воо-от такой жопой и дойками», или алкаши. Лимитные алкаши были более «своими», нежели городские. Ну а Петр был из них лучший из худших. Это она ему и объяснила.
Пётр дослушал до конца. Глаза его стали очень серьезными. В свои сорок он выглядел куда старше, а в этот момент казалось, что на него внезапно свалилось еще лет десять. Он медленно встал и сказал:
- Я прошу тебя, не делай аборт. Дай мне шанс. Аборт можно делать до трёх месяцев, сама мне говорила. Я бросаю пить сейчас. Я больше не пью совсем. Я готов подать с тобой заявление в ЗАГС. И если ты хоть раз увидишь меня пьяны