Очередной взрыв, белая вспышка в темноте, грохот, от которого начинает пищать в ушах, удар по ноге. И вроде боль пока не такая уж сильная, а встать не можешь.

Когда мне было 10, я тонул. И почему-то не мог понять, что надо кричать? Спасите? Мама? В итоге не кричал ничего. А тут "помогите" вырывалось само. А о чем еще можно просить, если ты вдруг не можешь встать или даже просто сдвинуться?

Фонарик в темноте и голос: "Ты где тут?" Такой маленький кусок улицы, всего-то в пару десятков метров, вдруг становится непреодолимым. "Мужик, ну ты давай, нас же сейчас обоих накроет" - " Да не получается! Ты за угол, а я на четвереньках попробую."

Всегда такая спокойная улица, знакомая уже больше 30 лет, вроде бы в самом центре, а почти всегда тихая. Теперь ощущение, что под ногами вместо асфальта сплошной слой битых стекол и обломанные ветки, которые тоже надо как-то переползать. Помню, как в школе мы не верили, что на войне люди сходили с ума от грохота. Теперь верю) И еще знаю, что в кино неправильно показывают огонь взрыва - он белый.

Подскакивают еще трое - куда тебя, ты сам откуда? Как хорошо, что квартира на первом этаже, тащить меня сейчас, наверное, посложнее пианино. "У тебя спирт есть? - Не знаю, там аптечка - Повезло, даже перекись есть, а что на жгут взять?...ты подожди тут, мы пойдем проверить, может еще кого зацепило."

Картинка, достойная фильма Хичкока: ванная в крови, ты лежишь с задранной ногой, вернее, тем, что от неё осталось, перемотанной поясом от махрового халата и куришь. А рядом привязанный к ручке двери Малыш - четырехмесячный щенок шарпея, который становится на задние лапы и заглядывает к тебе в ванную. Почему-то именно это успокаивает - он все время был со мной. Только после первого взрыва я уже схватил его на руки. А накрыло нас третьим.

- Давай, поднимаемся, еще женщина была, осколок в плечо попал, ее мы уже отправили.

И около микроавтобуса: "Ребят, возьмите поводок, не бросайте его, он сейчас взрывов испугается, убежит. Завтра кто-нибудь обязательно заберёт." На следующий день в травматологию пришли парень с девушкой. Узнать, чем кормить Малыша. И это тогда, когда новый обстрел мог начаться в любую минуту...

Любопытно слышать разговоры врачей во время операции, даже когда ты не совсем понимаешь сказанное. И наблюдать, как что-то непонятное делают с тем, что всегда было твоей ногой, но что ты почему-то не чувствуешь и не узнаешь. Но мысли совсем не об этом, а о том, не бросят ли на улице Малыша, удастся ли перехватить по телефону сестру в Харькове и уговорить ее вернуться в Москву.

А потом какие-то будни, в которых ты - всего лишь один из многих таких же. Дедушка, плачущий и причитающий о том, что с женой прожил 65 лет. Мы пытаемся его отвлечь, и дед вспоминает, что впервые в бомбежку попал в этот же день, но ровно 73 года назад. В 1941-ом. Только тогда его бомбили немцы.

А в соседней палате женщина, которая постоянно всем старается рассказать, что той самой бабушке обязана жизнью - уступила место в маршрутке. И что она сама была вся в мозгах этой бабушки. Оказывается, водитель не хотел пускать стариков (уже едут льготники) и кто-то заплатил за них...

И подвал, в который спускаются все хоть сколько ходячие. В первый раз ты прокатился по крутой лестницу, когда пытался пройти на костылях сам. И снова четкая ассоциация с кино, но теперь уж военным: слабый свет от голых лампочек под потолком, сырость, обшарпанный коридор со множеством ответвлений, а вдоль стены сидят перевязанные люди, передающие друг другу бутылки с водой. И медики, засыпающие где-то чуть дальше почему-то на сене (откуда здесь сено?). А после каждого нового налета, от которого трясутся стены, через время обязательный крик - врачи в операционную!

И чуть позже спускают "новеньких". Два брата, которые, как и все мы, стремятся рассказать, что с ними произошло: " Я в седьмом цеху, он в отделе главного технолога, со смены шли. Его в плечо, меня в руку. А перед нами двоих убило." Армянка со сквозным ранением в шею: «Я беженка - в 89 году из Баку бежать пришлось". Мать сразу с двумя раненными детьми лет по 18. Оба умудрились попасть под осколки в совершенно разных местах города, но почти одновременно. И все называют улицы: Станкострой, "Индустрия", вечный огонь, проспект Мира... Проспект Мира. А еще постепенно стекаются те, кто живет рядом. Больше всего поразила молоденькая мама с двумя грудничками - как она справляется, когда в городе давным-давно нет воды?

У нас извратилось чувство юмора. Сначала мы ржем над рассказами о том, кто что в панике хватал с собой при обстрелах. Больше сего веселит знакомая, которая почему-то утром обнаружила, что собрала с собой все трусы, которые были в доме, и духи от любимого мужчины. Кстати, ваш покорный слуга прихватил мобилку (без зарядки) и 7 пачек сигарет (без зажигалки, которая так и осталась лежать на краешке ванной). Потом - над фотографиями разбитой квартиры, которые принесли друзья ее хозяина. Снаряд попал прямиком к нему в квартиру на 9-ом. Парню ужасно повезло - час он провалялся без сознания, а потом выполз на площадку. В итоге, кроме контузии, швы на голове, руках и ногах. Но он ходит сам, а руки нормально работают. Так вот нас развеселил шкаф, каким-то образом прилетевший из спальни на лестничную площадку, и совершенно целый унитаз, который почему-то оказался на балконе.

Чтобы отвлечься, начинаешь представлять, как бы все это описывал.

Вторая ночь в подвале - уже на матрасах в дальнем конце убежища, в окружении все тех же братьев. Ополченец Дима, выписавшийся из нашей палаты перед этим, позвонил и предупредил, что возможен штурм города, поэтому при первых же выстрелах или взрывах - в подвал!

Утро ужасает - вокруг никого нет, а встать с пола самостоятельно кажется невозможным. Оказывается, в убежище нет вообще никого, кроме тебя. Длинный высокий коридор с редкими лампочками и ни одного человека. А наверху гробовая тишина. Кое-как выбраться по крутым ступенькам, за дверями в приемное отделение - голоса... Трое в камуфляже без опознавательных знаков. Удивленно смотрим друг на друга, закрываю дверь и допрыгиваю до своего второго этажа: "Во, Сань, выспался?"

Ополчение выходит из города. Наверное, больше не будет страха бомбежек. Но появятся другие страхи. Почему-то этих страхов заявляется целая куча: боишься любого звука, напоминающего взрыв, начинаешь бояться перевязки и даже того, что берут кровь из пальца. Боишься написать какую-то фигню по взятому заказу. Боишься стать объектом благотворительности и становишься им, одновременно жутко радуясь такой поддержке. А сколько других новых, страхов, о которых ты пока ещё и не догадываешься?

Выясняется, что теперь все, что доставалось по гуманитарной помощи из России, придется покупать: антибиотики, противогангренные, даже бинты с ватой.

И появляются совсем странные мысли - как хорошо, что в январе мы похоронили маму. Хорошо, что она не увидела всего этого. Не боялась и не страдала за тебя. И еще жалеешь, что в этом году точно не покрасишь оградку на ее, папиной и бабушкиной могиле.

**


Это писал мой отец в июне. Ему раздробило ступню осколком снаряда при обстреле жилых кварталов Краматорска украинскими войсками. Ногу так спасти и не удалось, через несколько дней ее ампутировали.

Опубликовал я его записки для двух целей. Во-первых, чтобы все могли услышать о происходящем не только по телевизору, а «изнутри», от человека, который сам все это пережил.

А, во-вторых, мы сейчас пытаемся собрать деньги папе на протез. Он и в таком состоянии духом не падает, зарабатывает копирайтингом в интернете. Но денег этих хватает только «на прожить», а нормальный протез стоит порядка 20 тысяч долларов.

Знаю, что сам он ни у кого просить не будет, а фонды, в которые мы обращались, ничего положительного не говорят, поэтому пытаюсь хоть как-то помочь.

Прошу поднять в горячее, два коммента для минусов и подробности внутри.