О работе в коррекционной школе. Мой первый класс.
По какому принципу мы выбираем будущую профессию? Нравственный импульс, сытое будущее, реализация родительских амбиций? Не знаю…Меня всегда интересовала человеческая психика, а именно ее патологические сторона. В медицину, в силу относительно адекватной оценки своих способностей, я идти постеснялась. А вот педагогическая работа с детьми с поломками в интеллектуальной, прежде всего, сфере представлялась мне невероятно интересной.
Впрочем, о своем выборе я не жалею до сих пор. Но тогда, окунувшись в реалии коррекционной педагогики на первом рабочем месте, я, скажем так, многое переосмыслила.
Уж не знаю – было ли это испытание на прочность или просто совпадение, но первоклашки, у которых я должна была отныне вести добрую часть уроков, были очень и очень…своеобразные. Директор школы, хитро мне подмигнув, уточнил, что в этом году дети у меня будут «просто волшебные». И вручил ключи от кабинета. Пожалуй, с этого момента я начала очень четко понимать, что такое сарказм.
Итак, в моей дефицитарной (во всех смыслах) команде оказалось пять ребят.
Семен. Тоненький, подвижный. С продолговатой головой и близко-посаженными глазами. Фетоалкогольный синдром. Мама-наркоманка. Семен, несмотря на очевидный интеллектуальный дефицит, был худо-бедно способен к обучению. В рамках школы для умственно-отсталых его можно было бы назвать даже сообразительным. Если бы не одна проблема: у Семена был тумблер. Тумблер скрывался где-то в недрах его, похожей на кабачок, головы и был совершенно недоступен управлению извне. Когда тумблер включался, Семена выбрасывало из реальности и он становился совершенно неадекватным: наворачивал круги по классу, делал корявые сальто в коридорах школы, сбрасывал учебники с парты и мочился по углам (или, опционно, на учебники). В общем, и конкурсы интересные и тамада, как водится, в ударе. Поработав с Семеном некоторое время, я начала замечать, что включению тумблера зачастую предшествует тихое заклинание «ексель-моксель», которое мальчик повторяет из раза в раз, все более и более расходясь. Иногда на ранней стадии «ексель-моксель» удавалось погасить. Но, правда, не всегда. А уж, если Семен расходился, то педагогика тут была бессильна.
Люба. Белокурая и кудрявая. Похожая на ангела. На ангела с гидроцефалией. Непропорционально большая голова, впрочем, не так уж и портила внешний облик этого милого создания. Правда, только лишь до тех пор, пока Люба молчала. Во всех других ситуациях, у людей с ней незнакомых, Люба вызывала, как минимум, смешанные чувства. Дело в том, что это ангелоподобное семилетнее существо обладало исключительным даром виртуозно материться. Все наши примитивные трехбуквенные и однокоренные – жалкие обсценизмы по сравнению с величавым потоком Любиного добротного и сочного МАТА.
Лена. Пожалуй, единственная первоклашка, у которой, действительно была легкая умственная отсталость без серьезных поведенческих отклонений, без сопутствующих многослойных диагнозов. Спокойная. Медлительная. Адекватная. Часто я наблюдала, как она философски смотрела на разворачивающийся сюр наших занятий и, казалось, думала «Куда я попала? Где мои примеры и азбука?»
Максим. Рослый мальчишка десяти лет. Начал посещать школу с семилетнего возраста, но каждый год - с чистого листа. На тот момент первый класс случился в его жизни в третий раз. Максим был красив, силен и ловок. У него могло бы быть будущее. Если бы не крайне неблагополучная семья. Никто не занимался реабилитацией Максима, не добивался квот на операции, не учил языку жестов, не помогал понимать, что от него хотят другие. Максим не говорил и почти не слышал (тугоухость 4 степени). Его умственная отсталость была скорее приобретенной и граничила с педзапущенностью. Но я его увидела уже таким, каким он стал. Максим каким-то чудным образом мог вполне сносно передавать жестами простую информацию. Другое дело, что желания его почти никогда не вписывались в педагогический процесс. Да и обучение мальчику было, в сущности, до лампочки. В основном, Максим блуждал по классу, издавая гортанные звуки. Затем он внезапно научился гавкать и, чрезвычайно обрадовавшись новому таланту, демонстрировал свои способности очень и очень старательно. Это утомляло.
Денис. Самый сложный ребенок с точки зрения диагнозов. ДЦП. Эпилепсия. Тяжелая умственная отсталость. Почти не говорил. С трудом держал голову. Мог сидеть, но в моменты испуга, радости, любого эмоционального возбуждения, бедняге, в силу спастики - непроизвольного сокращения мышц, грозило неминуемое падение. Поймать Дениса – это, пожалуй, тот навык, которым я в совершенстве овладела за несколько первых месяцев работы в коррекционной школе. Дениса я ловила почти всегда. А он был мне благодарен. Точнее – парень был благодарен любому, кто хоть как-то вступал с ним в контакт. Денис был по-своему вежлив, со всеми здоровался, просил нарисовать картинку (хотя зачастую не понимая, что нарисовано, вне зависимости от содержания изображенного, утверждал, что нарисован еж) и улыбался вполне себе очаровательно. Денис вспоминается мне хорошим, добрым ребёнком и, наверное, самым счастливым из тех, о ком я пишу. У Дениса была любящая семья, которая принимала его и окружала заботой.
Вот таким разношерстным составом мы выдвинулись навстречу светлому будущему и неровной походкой прошагали вместе в этом направлении несколько лет. По иронии судьбы, будущее этих детей мне неизвестно. В моей памяти остались короткие истории, яркие фрагменты, запечатлевшие то время, когда я была классным руководителем у 1-го класса в школе коррекции.
Пы.Сы. Имена героев злостно изменены. А моим 6 подписчикам – пламенный привет!