Зима холодная в прошлом году выдалась. Просто жуть. А куда деваться- план! Не потопаешь- не полопаешь! К вечеру заскрипело так, что голову как тисками давит. упало за полтинник. Ой, беда, беда. А Якова Борисыча на дальняк по большому придавило. Ой, беда, беда.И все ему говорят, ты потрепи, Яков Борисыч, большой палец если что всунь. Не вернешься ведь.Многие не возвращались. "А может я тут, ребята, в уголке, на газетку?! Ну! А газетку в снег выкину". "Нет уж, нам нюхать твоё ни к чему. Собрался уж, иди". Напялил на себя сто одёжек и пошел. А сортир у нас стоял на пригорке. Был он холоден, хуже морга. Его сучкорубы из старого контейнера сделали. Ржавый железный ящик. Зайдешь в него, а там и сталактиты и сталагмиты... Боже свети...
Дошел Яков Борисыч до сральника. Дверь примороженную еле отодрал. Стал из ста одёжек высвобождать задницу. Присел на корточки, а ему в шоколадный глаз прям сталагмит один тычет. Ну ей богу миллиметраж. А ветер, ветер то как завывает. Ужос! Гудит сверху вниз, из самой ледяной преисподнии да прямо в задницу. Кишки промораживает насквозь. Просрался Яков Борисович, закурил. Хорошо, даже и не холодно почти. Попробовал встать- хуюшки. Примёрз, братцы. Ей богу, примёрз. Караул! Это же пиздец! Братушки, ребятушки.. да только кто услышит. Далеко вагон-теплушка. Там чифирят да байки травят про баб с кусучими пёздами. Помру стало быть. Заплакал Яков Борисович. Попробовал еще как маятник в раскачку пойти, может сорвёт с якоря. Но нет, только жопе больно. Говно одним единой глыбой смёрзлось. Дело-труба.

А обедали сегодня мужики супом из сахатины. Сахатину, видно чукча-гнида. подсунул столетнюю. Вот и начало мужиков по одному пучить да на метель посматривать косо. Первым прибило Якова Борисовича, который уже и отчаялся в живых остаться. А тут Дениса Рохлю и Иваныча Поляка тоже как скрутит. Они сперва про газетку вспомнили. Но были посланы нахуй как и предыдущий серун. Только Денис с Иванычем опытные серуны оказались. Они помимо ста одёжек еще и по лому с собой взяли. Вдруг дверь в сортир примерзла. Про Якова Борисовича почему-то сразу и не вспомнили что нет его давно. Допуржили до сортира и по очкам. А Яков Борисович как услышал "пение" кишок на радостях опять как маятник стал раскачиваться. Только это кроме боли ему ничего не дало. Дениска да Иваныч просравшись подошли к Якову Борисовичу. "Экий ты, Яков Борисыч, не опытный воин. Кто ж на сталагмит то серет?! Дело-труба в девяносто девяти процентах случаев. К гадалке не ходи". "Да откуда ж мне знать то, мужики, подсобите". Взялись мужики с двух сторон ломами тюкать. А Якову Борисовичу больно,хоть вой. Но он терпит, искры коричневые только летят. Как филин угу-угу, ой, мама дорогая. Отбили! Из жопы только замерзший столб говна торчит. "Ну тут только кровельной горелкой". "Или лампой паяльной". Так посоветовали ему мужики. Благо ничего из этого у них с собой не было. Кое как натянув штаны, Якова Борисовича словно бы раненного товарища с поля боя дотянули до теплушки. Там было дано еще множество советов разной степени извращенности. Но в итоге решено было сесть жопой в тазик с теплой водой и оттаять. Оттаявшее говно выплеснули на мороз. А жопу Якову Борисовичу всё-таки кто-то ломом подцепил. И как только мороз стал спадать повезли его бедного с переломом таза к ближайшему фельдшеру.

Мастера медведь съел. Натурально. Белый медведь .
Потому что не нужно ходить туда, куда не нужно. Табличка висит. "Не ходить". Теперь где нового мастера искать. Медведь за него работать будет что ли.

Услили ограждение. Периметр обнесли колючей проволокой. На всякий случай. Хотя сами виноваты. Выбрасываем всё подряд, вот и повадились белые на шару жрать. А мастер, конечно, идиот. Фото для девушки сделать решил. Мол, белый медведь в естественной среде обитания. А получилось: мастер в желудке белого медведя в естественной среде обитания. Как-то так.

Вообще здесь красиво. Край света. Арктика. И грязно. Но это уже люди. Весь берег завален бочками из под ГСМ, всюду масляные пятна. Загадили за пару лет нетронутую природу. И всё ради того, чтобы силу свою показать. Превосходство.

У военных начались перебои со спиртом. Работа практически встала. Потому что невозможно без дозаправки. Покойного мастера ещё хоть как-то помянули, а дальше всё. Полярная ночь. Самолёты не летают, корабли не ходят, медведи жрать хотят. Тоска. На планерках тишина. Никто не орёт, не ругается. Потому что все трезвые. А здесь если трезвый, то сразу приходит тоска и разочарование. Домой хочется. Или просто на большую землю.

Главный военный сказал, что спирта нет. Почти совсем нет. Не даст. Если только очень серьезный повод. Может ещё одного мастера медведю скормить, тогда дадут спирт, ироды. А чего, у нас ещё мастер есть. Серёга. Только ему перед подвигом тоже надо выпить. Замкнутый круг. Чёртовы медведи. Бурые спят, как все нормальные люди. А белые постоянно бродят. Спасу от них нет. У нас же с детства заложено, что белый медведь - добрый, это из мультика про Умку. "Спят твои соседи, белые медведи...".

До конца вахты ещё месяца полтора-два. Возможен бунт. Или забастовка. Связались с мужиками на Новосибирских островах. У них пока спирт есть. Сказали им всё, что о них думаем. На Франца-Иосифа спирта нет. Взывали их к жалости, про мастера рассказали и про второго, которого готовим на заклание. Не помогло. Скоты. И дрожжей нет. Как вообще можно было завозить продукты и не завезти дрожжи. Это кощунство. И издевательство над людьми.

Каждый день под разными предлогами ходим по очереди канючить к главному вояке. Неприклонен. А по лицу видно, что бывший алкаш и лакал раньше как ни в себя. Зачем, спрашивается, перестал. Человеком решил стать. Фиг тебе, товарищ полковник. Мудак ты. Белым медведям тебя надо вместо героического Сереги.

Серёга, кстати, всерьез готовится. Очень выпить хочется. Думает, что сможет выжить, потому что фильм с Ди Каприо до конца досмотрел. Героического настроя человек. А это ещё не трезвую голову.

На последнем подпольном совещании решили брать силой. Полковника к медведям, остальным военным дать возможность присоединиться или туда же.

В назначенный час пришли как ходоки к Ленину. Снова задали вопрос "спирт есть?". Снова услышали ответ:"только для экстренной ситуации". Вот и она!

Полковника скрутили лихо, как в фильмах про освобождение самолёта от террористов. Остальные вояки паслись где-то по периметру. В итоге досталось каждому. Потому что решили не объяснять. Заперли их. Нашли НЗ. Сразу превратились в нормальных людей. Серёга стал орать, что он этому медведю морду обгладает за сменщика Васю. А потом с его тушей будет долго фотографироваться в разных ракурсах. Еле успокоили.

Ночь была сладкая. Всем снились сны о чем-то большем чем сама жизнь. Полковник каким-то образом смог отгрызть пагон и сожрал звёздочку. Подавился ею и героически погиб в неравном бою. Остальные вояки встали на нашу сторону за долю спирта.
Наш участок на Земле Франца-Иосифа теперь носит имя героя полковника Юдина. Перед его телом все мы поклялись сдать в срок всё, что от нас потребуется. И выпили остатки спирта.
Но после двух смертей, участок временно законсервировали. Выходит, что лишили белых медведей кормовой базы, а нас возможности по пол года жить счастливой жизнью. Ночь. Тоска. Арктика.

Один мужик напился в лабазе, пошёл домой через лес, потому что через лес всегда короче, но упал и не встал больше. Лежит кверху жопой, слюни пускает. Хорошо ему, етить его мать. А потом помер.

Мимо дятел летел и приземлился прямо на дупло. Ну как дупло, на жопу того мужика. Потому что мужик упал зацепившись за корягу и штаны с него сползли. Видит дятел дупло. Ну как дупло, дырка, но для расширения жилплощади подойдёт. И раздолбал дятел дупло в жопе у того мужика.

К дятлу потом баба его прилетела. В этом дупле они детишек настрогали таких же красноклювых. И жили не тужили пока дупло не начало гнить.

Да оно, возможно, и не начало бы гнить, если бы не полевые мыши. Твари, ей-богу. Влезли в халявную жилплощадь. Прошмыгнули мимо дятла, пока тот покурить отлетел. Прямо через жопу мёртвого мужика, по кишочкам и до самой черепушки. Глаза прогрызли и смотрят наружу. Это получается членовредительство. Насквозь ведь.

А у дятлов уже детишки вывелись. А жилплощадь никуда не годится. Гниёт, смердит и разлагается. В жилконтору не пойдёшь. Но всё равно обидно.

Мимо ёж бежал. Ну как бежал, полз. Мыш один пошутил, мол, вы знаете как ёж расшифровывается- Ебло и Жопа. Хи-хи-хи. Но ёж ощетинился и мыш завалил. Ебло конечно же.

Дятел увидел ежа и решил посоветоваться. Весь расклад ему дал и пару мухоморов. Ёж иголки расслабил, мухомором закусил и говорит: "эта хата мёртвая. Теперь сюда муравьи и всякие черви приползут и через пару дней вообще ничего не останется. Надо тебе новую искать". Умный, сука, ёж.

Мыши разговор тот подслушали и смекнули, что и им пора валить. Тем более, что голова мужика уже давно жила отдельно от тела. Отвалилась.

На следующий день остатки жилплощади были покинуты всеми его обитателями. Дятлы улетели нахуй, а мыши уползли в пизду. Тело, как и говорил умный ёж, употребили муравьи и черви всех мастей. И скоро остались лишь кости, которые тоже растащили в неизвестном направлении обители леса.

А мужика того и не искал никто. Жена от него давно ушла. Дети не общались. Собутыльники обиделись, что завязал, наверное. Так что, как говорится, было тело в дело. А теперь, нет тела - нет и дела.

Любимым блюдом Валентина был рыбный суп из консервированной сайры. Возможно, ничего другого Валентин просто не умел готовить. Но вонь от этого супа была всепроникающей. Она вьелась микроволновку и теперь каждое разогреваемое блюдо воняло супом из сайры. Отучить от этого блюда, Валю было не возможно. Это всё равно, что маленького ребенка отучать грызть ногти. Хочу и всё. Нравится, блядь. А то, что воняет до блевотины- так это его не касается. На вкус и цвет, говорит.
Но я решил ему отомстить. Накануне вечером Валентин сварганил очередную кастрюлю рыбного супа. В мусорном ведре до сих пор ещё зияли словно устричные раковины вскрытые консервные банки. Мусор я выбросил. А вот кастрюлю аккуратно достал из холодильника, поставил на пол и обильно в неё помочился. Как говорится кашу маслом не испортишь. Закрыл крышкой и убрал кастрюлю на место. Затем я в очередной раз вымыл микроволновку, но запах сайрового супа настолько вьелся в стенки, что аппарат стоило уже утилизировать, а могильник залить слоем свинца и бетона.

Вечером Валентин вернулся с работы, я же собирался в ночную. Но подумывал сегодня немного опоздать, чтобы стать свидетелем поглощения Валентином нового блюда.
Не моя рук, Валентин достает из холодильника кастрюлю с супом. Открывает крышку, с благоговением вдыхает поры взвара, берет глубокую тарелку и половник и наливает до краев этого дерьма. Затем остатки супа убирает в холодильник, а тарелку ставит в микроволновку. Такие долгие шесть минут ожидания в моей жизни. Валентин любит погорячее, чтобы сайра горела как в аду, суп лился раскаленной лавой по пищеводу. Наконец-то звякнул таймер. Открылась дверца микроволновки и по кухне разнёсся отвратительный запах. Запах стал оседать как газ Зарин, спускаясь из кухни в коридор и прихожую. Я зажал нос и ждал. Я стоял в коридоре и ждал отмщения за свои страдания.
Валентин отнес суп и поставил на стол, по дороге успев заляпать жирными каплями пол. Сначала он выловил пальцами труп полуразвалившейся сайры и всосал его с таким одухотворенным лицом, что я думал, меня стошнит. Затем он просто принялся его жрать. Закончив с супом за какие-то 3-4 минуты, Валентин гордо рыгнул. От чего единственная на кухне лампочка потускнела процентов на тридцать. "Суп сегодня удался как никогда, зря ты не любишь рыбный, он очень полезный, в рыбе много кальция, для костей". Это были последние слова Валентина. Произошедшее в дальнейшем я помню смутно. Но когда разум вернулся ко мне, я обнаружил Валентина с проломленной головой, лежащего посередине кухни. Рядом стояла кастрюля с супом, в котором плавал приличный такой кусок говна. Думаю, моего. Вряд-ли убиенный смог бы поступить со своим любимым блюдом столь кощунственно даже под угрозой смерти.
После этого я позвонил начальнику смены и сказал, что в ночь не выхожу, потому что только что убил человека. Затем я позвонил в полицию и чистосердечно во всем признался.

Суд учёл моё чистосердечное признание и наказал не так уж и сурово. Меня этапировали в колонию. В хате надо мной долго ржали, узнав что сподвигло меня на мокрое. А ещё больше они стали ржать во время первого обеда в этом пенитециарном заведении. Потому что основным блюдом здесь был суп из сайры.

Механик Петрович, как практически всякий механик, был не дурак выпить. Отсюда все проблемы, как в личной, так и в общественной жизни. И, если личная жизнь легко выгоняла Петровича из дома в одних трусах, то общественность больше пользовалась этой слабостью механика.

Когда Петрович был как стекло, человек- золото, механик от бога. Стоило «золоту» наступить на пробку, оно тут же, как в мультфильме «золотая антилопа», превращалось в черепки.
Петрович был уже не молод, но по известному выражению, был ходок. Имел молодую жену, маленького ребенка от неё и дом полную чашу. Дома Петрович бывал редко, в основном это были командировки по многочисленным участкам на Севере, куда руководство закидывало его разогнать тоску водителей и механизаторов, нещадно ломающих дорогую иностранную и отечественную технику.

Петрович прибывал на очередной участок, настраивал слуховой аппарат на нужную частоту и шёл в бой. Проблемы со слухом, опять же по слухам, у него с Афгана. Не обламывало механика самого лечь под бульдозер или Камаз и натыкать носом водителя. А уж благодарные водители и механизаторы несли и несли, и несли. К вечеру, механик Петрович шёл по городку перебирая руками по жилому вагон-дому. Вагон-дом кончился, Петрович упал как озимые.

Другого давно бы уже уволили. Но Петровичу прощали практически все выходки. Лишали премий, делали выговоры, вызывали на ковёр. Но другого такого Гудини не было.

В очередную командировку Петровича заслали в Ненецкий АО. Участок у чёрта на рогах. В чистом снежном поле. Техника сыпется, водители бегут, механизаторы грызут грунт и нервно курят.

Петрович смог наладить обстановку, разрядить настроение толпы. И был обласкан огненной водой, был практически выкупан в ней как в ванне.

И вот настало время выезжать с участка. Петровича усадили в вахтовку, привязали ремнем безопасности, как самое дорогое оборудование и перекрестили в путь.

В Усинске Петрович сошел на жд вокзале. За ним, как за Иисусом, сошли его «ученики». И пили они до умопомешательства, которое от местной водки наступает с пол бутылки. А после Петрович полтора километра тащил на себе полумёртвого от водки охранника.

В общежитии охранник стал постепенно оттаивать телом, но в душе его поселился лёд. Охранник, почему-то стал бросаться злыми словами на Петровича. От чего слуховой аппарат не на шутку загудел, а Петрович перешел в рукопашную. Как дерутся два вусмерть пьяных человека рассказывать не надо, рестлинг отдыхает. Но механика оттащили, а охраннику добавили, после чего связали скотчем по рукам и ногам. Петрович был закрыт в кабинете ТБ, а охранник не дождавшись свободы обмочил казённое обмундирование. А после еще и наблевал вокруг себя, как бы говоря этим, за круг не заходить. Вий.

Петрович не просыхал еще несколько дней. За это время сменилась вахта, уехал обоссанный самим собой охранник и кто-то набил Петровичу табло. А после он и вовсе потерялся.

Петрович был обнаружен утром, спящим в обнимку с унитазом. Попытки поднять его были тщетны. Он вцепился в фаянсового друга как якорь в корягу на дне морском. Когда чудо механика всё-таки удалось поднять, то он вырвался и шатаясь побрёл по коридору общежития. Вся спина его была усеяна использованными туалетными бумажками, которые болтались на нём как конфетти. Всем встречным он показывал на своё ухо, давая понять, что потерял аппарат и он ничего не слышит. Разбитое табло механика зияло двумя абсолютно симметричными иссиня-чёрными фонарями, не хватало только ночи и улицы.

Про очередные проделки Петровича прознало руководство и решительно сказало своё «хватит». Пришёл приказ на увольнение механика. Жена Петровича тоже высказала своё презрение к законному супругу, объявив, что вещи его уже покоятся на лестничной площадке, а заявление на развод лежит в ЗАГСе.

Петрович воскресал неделю. «Бодягой» замазывал синяки, ел куриный суп. которым его так благородно подкармливала техничка тётя Маша. Слуховой аппарат нашелся в том же туалете в перевернутом ведре с остатками бумаги. А вот телефон явно кто-то подрезал. И вот спустя неделю, в тёмных очках, трезвый, но морально подавленный бывший механик, был посажен под белые ручки в поезд до Тюмени. Посажен и забыт навсегда как страшный сон. Степени его достоинств сменили ступени его падений. Выкарабкается ли, бог его знает. Только это уже совсем другая история.

Люблю худых.
Ебу любых.


Из коми она была, пизда ёбаная. Этих коми за версту чуешь. Говном несёт. Зимой ещё ничего, но стоит только в тепло зайти, оттаять и всё, пиши пропало, будто канализацию прорвало.

А тут эта. Румяная. В малице расписной. С бутылки пива в говно. Хоть прям тут её еби у вокзала. Но у вокзала менты. Возможно, сами так и делают. Но они власть, им можно, остальным — хуй.

Я её на себя взвалил и волоком до общаги. А это почти километр. Заебался. Хотел на пол пути бросить. Думаю, брошу, потом оттает, протрезвеет и к себе вернётся. Пожалел. Себя.

Допёр тушу её до общаги. Да на второй этаж. Раздевать стал, а там ебать-копать, сто одежек и все без застёжек. Малицу стащил через голову. А она только икает и пердит, родимая. Ну дальше рубахи какие-то, или платья. Хуй проссышь. Много тряпья.

А в общаге натоплено. Жарища. Так клава моя оттаивать начала, как курица. Только чую я, там совсем не курица. А йетти. Как до исподнего дошёл, слезы из глаз брызнули, словно я луковицу очищаю, а не бабу к соитию готовлю.

Отшатнулся я, как от пламени. Ни черта не вижу. Из глаз слезы, в носу ощущение, будто мне в ноздри оленьего говна напихали. Блевать побежал. А клава моя к стенке прислонилась и сопли пускает по белым грудям.

На запах сбежалось всё общежитие. Думали, усрался кто. Что среди вахтовиков не редкость. Но нет, тут такая клава, что прости господи.

Вахтерша всем собравшимся звездюлей раздала. Конечно, у самой прищепка на носу, коза старая. А тут хоть помирай. Клаву мою в охапку. Малицу на неё задом наперёд накинула и на улицу, прямо в сугроб. А всех остальных по комнатам метлой своей раскидала.

Клава оттаяла через часок. Встала. Огляделась. Квакнула что-то по комяцки и попиздохала к вокзалу, по дороге напевая свою тарабарщину.

А я с тех пор с экзотикой завязал окончательно. Твёрдо и безповоротно. И при виде таких клав на вокзале, отвожу глаза, проговаривая сам себе: «что было, то было, что было, то было. Слава богу пронесло. Уберёг боженька вахтовика. А что будет то будет. И всё моё».

Баба, с лицом словно обклёванным птицами, больше похожим даже не на лицо, а горбушку, стояла на перроне и тихонько подвывала. Пассажиры и провожающие пёрлись мимо, толкались и переругивались. В руках у бабы были пирожки, впрочем, никого не интересовавшие.

Други бабы, ничуть не лучше этой, толпились возле входа в вокзал. В своих грязных руках они крепко сжимали сушеную рыбу и сумки с пивом. Самая горластая из них походила на кукушку, она отмеряла время от прибытия до отправления очередного поезда. Казалось, всё остальное её вовсе не интересовало.

Как гром среди ясного неба вздрогнул состав. Со стороны он напоминал длинного червя, извивающегося перед неминуемой смертью- насадкой на крючок.

Двери вагонов стали открываться и из них вышли проводники разной степени потертости и поддатости.

До отправления поезда Волгоград-Нижневартовск оставалось тридцать минут. Штурмующие полезли в свои отсеки, вниз и наверх. Не особо удачливые- лепились сбоку, впрочем тоже друг над другом. Сильно воняло хлоркой и мочой. Пассажиры, как тараканы, юркали между отсеками, впихивали невпихуемое и с чувством выполненного долга занимали места согласно купленных билетов.

Не успели тронуться, как практически все столы были заставлены бутылками и снедью разной степени отвратительности. Вахтовики ступали на тропу войны. Предстояло трое суток борьбы не на жизнь, а на смерть.

Двое суток состав бросало из стороны в сторону, то в жар, то в холод. Избыточные рвотные и каловые массы забили все туалеты, а тамбур был настолько ошпарен мочой, что проходить через него было сродни обряда инициации у каких-нибудь каннибалов.

Впрочем, большинство пассажиров и были теми самыми каннибалами. А ехали они на вахту, что здесь и сейчас, уложившись в три дня устроить апокалипсис. Ведь впереди месяцы работы.

Когда поезд особенно качало из стороны в сторону, обязательно кто-нибудь падал с верхней полки. Пока выпавшего птенца поднимала проводница, пока его укладывали обратно, с другой верхней полки выпадал новый птенец. Эта игра в тетрис была бесконечной. Прервать её могли только звуки ручейка. Это с верхней полки, тот птенец, что выпал первым начал поливать тех, кто снизу. По стене лилась моча. Хотя, чаще бывало, что по стене лилась блевота.

Птенца срывали с места. Долго били. Потом отпаивали водкой. Разъясняли причину избиения и снова били. Потом приходил линейный отряд, забирал избитого, забирал его деньги. И какое-то время все ехали тихо. Пока избитый не возвращался. Тогда снова начинали пить.

Вакханалия заканчивалась лишь через два с половиной дня. Пол дня отводилось на самоотрезвление. Пили чай, ели доширак, жрали лавровый лист и чеснок. Чтобы на выходе из вагона сиять как новорождённые. Апокалипсис закончен, добро пожаловать в настоящий Ад! Спасибо, что выбрали российские железные дороги.