История Бреста 8. "…кому мать родна". Проект "В поисках утраченного времени" от 03 апреля 2009
(Это все не мое, а с сайта газеты Вечерний Брест.
(ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ http://www.vb.by/projects/oldbrest/)
Вещь необыкновенная! Статьи постепенно собираются, и выходят отдельными книгами.
Недавно, вроде уже шестая вышла.
Очень много неизвестных и трагических историй. То, о чем никогда и не догадывался, и не знал. Захватывает.)
Еще одну картинку первого дня войны извлекла из памяти жительница тогдашних Шпановичей Надежда Илларионовна Драпун. На обочине ул. Краснознаменной лежал убитый немец. Стрельба уже стихла, и многие шпановецкие пришли посмотреть на оккупанта. Рядом валялись очки, их оправа из желтого металла блестела и переливалась на солнце. Кто-то смотрел с вожделением: видать, золотые – но было боязно немцев, людского мнения, Бога... Словом, взять не решились, а потом приехал крытый грузовик, тело увезли.
Люди – они разные, не на ровном месте в народе родилось: «Кому война, а кому мать родна». Толстой еще в позапрошлом веке в великом романе о событиях 1812 года описал, как при оставлении французам Москвы кто-то промышлял тем, что за бесценок скупал гарнитуры и шифоньерки.
22 июня 1941 года скупать имущество было незачем (кто смел, тот и съел – брали даром), да уже и не на что: советские деньги в один миг превратились в фантики. Брестская девочка Соня Устюкевич, эвакуированная из пионерского лагеря, насмотрелась в дороге, как беженцы по мере своего продвижения на восток бросали взятые с собой вещи – кто под бомбежкой, кто просто от усталости. Так было везде, от Бреста до Орши. А кто-то из местных шел следом и «играл на подборе». Выбирал кое-что поценнее, остальное выбрасывал; окраины леса были сплошь в мусоре и перебранном тряпье.
Владимир Губенко в очередном своем рисунке запечатлел услышанное от школьного товарища Алика Садовского, подтвержденное также братьями Игорем и Вячеславом Новаковскими. Угол улиц Пушкинской и Полевой (ныне Сикорского) сегодня почти не изменился, разве что «пожарки» не стало да трансформаторные подстанции в прежнем виде вышли из употребления.
Поздней осенью 1941 года возле подстанции была застрелена еврейская девушка лет пятнадцати. Мы не знаем, при каких обстоятельствах все произошло, но тело не убирали. Добропорядочные жители Киевки, печально проходившие рядом, - не решались, а тем временем местные мародеры несчастную потихоньку раздевали. Сняли сапожки, потом не стало полушубка, исчез платок… Возможно, с позиции немцев это была психологическая подготовка населения к тому, что ждало брестское гетто год спустя.
Квартиру Губенко после ухода хозяев на рассвете 22 июня соседи мигом очистили от имущества (напомним, семья начальника техникума проживала в окруженном садом преподавательском доме, построенном еще для директора польской Школы тэхничной Болеслава Чапкевича). Преподаватель Лешуков, переживший оккупацию в Бресте, после войны вернул Губенко-отцу брюки и четверть домотканой скатерти (драли на части!) – то, что ему досталось при дележке вещей.
В эвакуации мама с годовалым Леней и девятилетним Володей были голы как соколы. В Пензе в 40-градусный мороз Володя опускал на уши клеенчатую подкладку картузика. Мама купила кусок мешковины и, как умела, сшила пальто, в котором Губенко проходил всю войну. Женщина сама приехала в Пензу в халате и туфлях на босую ногу, причем обувь ей дал секретарь парторганизации локомотивного депо станции Орша Константин Заслонов. Тогда, в июне 1941-го, по прибытии эшелона в Оршу, мать, сама партработник, направилась в партком, где Заслонов распорядился их накормить и нашел эти парусиновые туфли, поскольку женщина шла босиком.
Поступок будущего легендарного партизана не был экспромтом. В местах наибольшей концентрации эвакуируемого населения по стране организовали 24 транзитных эвакопункта (по Белоруссии – в Орше, Осиповичах, Витебске, Могилеве, Полоцке, Кричеве, Добруше, Климовичах, Брагине, Костюковичах, Лепеле, Гомеле, Калинковичах), где наиболее нуждавшимся оказывалась помощь продуктами питания, обувью и одеждой, на что Совнарком БССР выделил 3 млн рублей. При этом анализ документов образованного 24 июня 1941 года союзного Совета по эвакуации во главе со Шверником, Косыгиным и Первухиным не оставляет иллюзий: главным в затее являлось перебазирование из прифронтовой полосы предприятий и материальных ценностей. Уже осенью первый секретарь ЦК КПБ Пантелеймон Пономаренко доложил товарищу Сталину, что «все наиболее значительные предприятия общим количеством 83 из Белоруссии эвакуированы полностью», особо подчеркнув комплексный характер перемещения крупных предприятий по принципу «оборудование, материалы, рабочая сила».
Коль мы упомянули директора Школы тэхничной, воспроизведем забавный эпизод, поведанный брестчанкой Тамарой Александровной Акуловой о соседе по фамилии Окунь, служившем у пана Чапкевича садовником. Этот немолодой поляк когда-то посадил вокруг директорского особнячка фруктовые деревья, что по сей день растут дичками на территории техникума. Утром 22 июня пан Окунь смачно прокомментировал массовый бег через Брест красноармейцев и «восточников»: «Сто пендзёсент мильёнув бандытов уцекло!» – и куда-то отправился. Через часок вернулся, неся на спине связанное узлом стеганое одеяло, красное в белый горошек, в которое завернул все, что сгреб в ларьке.
Нес не только Окунь – тащили через одного. На станции Брест-Полесский застряли советские вагоны с провизией (крупами, мукой, сахаром), предназначенной, вероятно, Германии в счет довоенных торговых договоренностей. Народ, пользуясь случаем, вскрыл вагоны и волок мешки по домам. Местный комсомолец и активист Николай Шощиц в глубоком возмущении костерил «несунов» по матушке, но на него не обращали внимания. (Подобные проявления сознательности мало к чему приводили и в других оставляемых городах. Несколько суток спустя в Минске некто Дулевич, жена председателя домового комитета с улицы Революционной, столь же тщетно кричала растаскивавшим во дворе содержимое продовольственного склада военторга: «Не смейте, завтра наши придут!»)
Легкий на язык 18-летний брат Акуловой Виталик Косенюк, глядя на происходящее у них на Киевке, с ходу вывел из частного общее, а именно любовь к перемене власти – «каб было што красцi».
Что до пана Окуня, он на дух не переносил русских и евреев. А лукавая жизнь насмеялась над его предубеждениями: один сын (Юзек) женился на православной, да к тому же дочери священника, а другой (Янек) – на еврейке. Янек погиб во время Варшавского восстания, другие члены большой семьи пана Окуня после войны осели во Вроцлаве.
ВАСИЛИЙ САРЫЧЕВ