Все мужики мечтают быть суперменами.
Потому что это, наверное, здорово – быть суперменом, или кем-то типа Брюса Ли, или даже сенатора Шварцнеггера – чтобы любого громилу-злодея одной левой через бедро и все взоры сразу на тебя и восхищенный шепот дам, а ты так скромненько в сторонке и все бросаются благодарить и даже ценными подарками и поцелуями в щечку, а ты вежливо, но твердо отказываешься и говоришь,- «Да что вы, пустяки какие. Для меня это как рюмочка простокваши до обеда, для аппетита. Не стоит, не стоит. Ну разве только чай из блюдечка у вас на кухне вечерком, до полуночи, а если транспорт не ходит то до утра.» И все с тобой хотят чай на кухне и даже замужние и даже многодетные дамы. И ты уступаешь, потому что заслужил, как супермен и супергерой, с которым не зазорно, даже если замужние и многодетные.
Конечно, все так хотят.
Но не всем такое удается.
Лично мне – повезло – я смог. Я был тем самым суперменом. Ну просто как крепкий орешек.
И случилось это не где-нибудь в Нью-Йорском небоскребе, а в обычном городском рейсовом автобусе, в котором я ехал, не помню уж откуда и зачем. Ехал, держась за поручень и ни о чем таком героическом не помышлял. И никто на меня не смотрел, потому что в упор не замечали какого-то там очкарика с книгой в руке.
И так бы я благополучно и доехал, если бы на следующей остановке в автобус не забрался один тип. Такой малоприятный – два десять ростом и около того же в плечах. Он вошел, слегка упрессовав пассажиров и встал.
И мы поехали дальше.
Только этот дядечка, отчего-то стал приставать к стоящей рядом даме. Все вначале подумали что это его жена, потому что они вместе вошли. Хотя на самом деле порознь. Но ведь людям вслух не объяснишь. Хоть потом пришлось.
Ну вот стоят они, а тот дядя все чем-то недоволен и говорит ей, что мол она не так стоит.
Она ему ответила.
Тогда он сказал что она мало что не так стоит, она еще не то говорит. И не тому. А она сказала – какое его собачье дело, как она стоит и чего говорит, когда она ему не жена и точно бы сдохла в день свадьбы, если бы это было не так!
И тут все услышали, что она ему не жена. И стали его хором стыдить.
А он послал всех далеко и не по маршруту по которому все ехали, а совсем в другую сторону и гораздо дальше. И снова стал приставать к даме и брать ее за руки.
Как мне показалось – вполне даже вежливо. В конце-концов, может ей даже нравиться подобное напористое ухаживание – дамы они ведь очень загадочные создания – говорят - отстань от меня немедля или даже пошел вон, а сами за руку держат цепко и не отпускают и еще к себе тянут. Может и здесь – так же. Наверняка – так же.
И, значит, лучше всего им не мешать и на них не пялиться, проявляя вежливость. Может прямо сейчас, прямо здесь чье-то счастье строится.
И пусть себе строится.
А мне бы только до своей остановки доехать и сойти.
Но, видно, дама эта имела склонность к более агрессивному флирту, потому что стала мужика провоцировать, выдергивая из его рук свои. И стала возмущаться:
- Да что же это такое делается, граждане!
И все стали смотреть осуждающе и говорить ни к кому не обращаясь:
- Что-то много нынче хулиганов развелось и куда только, мимо них, милиция смотрит.
И еще, все стали поглядывать на меня.
А одна старушка выразила свое спорное мнение, сказав что:
- Куда нынче джентельмены повывелись, которые способны были бы за честь дамы постоять!
Я конечно, ее услышал и с ней в душе согласился. И даже оглянулся, чтобы посмотреть, куда они действительно подевались? И хоть бы одного увидел! Кругом были только женщины и нас двое – я и тот дядя.
Тут я, конечно, стал вспоминать, нет ли у меня дел на следующей остановке.
А дама стала ругаться и требовать чтобы к ней не приставали с гнусными предложениями.
И тоже стала смотреть на меня.
И все стали смотреть.
В упор!...
А я стал интересоваться что там за окном.
А дядя только смеялся и притирал даму к сиденьям
Конечно, даме, было страшновато от такого напора, потому что в ухажере было полтора центнера живого веса. И все сплошь мускулатура.
И тогда женщина взяла и заявила, что тот мужик пьян. Хотя в трубочку он не дышал.
Но, наверное, ей было виднее, потому что она была к нему ближе.
И когда женщина сказала - что он пьян – все стали опять возмущаться и говорить - что кто должен обуздать пьяного хулигана. И стали кивать на меня. Хотя я не пойму отчего такая диспропорция, когда я должен кого-то обуздывать, когда там были дамы гораздо крупнее меня.
Но так получилось, что взоры сошлись на мне и стали меня испепелять. Хотя, лучше бы того мужика - до углей.
И часть пассажиров отодвинулась, освобождая мне проход к мужику.
И тогда я понял, что деваться мне некуда и, на всякий случай, стал прикидывать шансы на успех.
Они, конечно были… Конечно!... Но не у меня. У него.
Потому что был он на две головы выше, поперек, как я вдоль и весом как три меня.
Но все, хоть и молча, но требовали от меня решительных действий. И мне пришлось сказать:
- Что… вы… пристаете к женщине?
Вообще-то я сказал по-другому, хоть по звучанию так же. Я сказал:
- Что? (вопросительный знак) Вы - пристаете к женщине?
В смысле уточнения – пристаете или нет?
Но он услышал все не правильно. Он услышал – как хотел.
И обрадовался.
- Опач-ки!- крикнул он,- Там кто-то чего-то сказал?
И придвинулся ближе.
Теперь женщины смотрели ободряюще – мол не бойся, он тебя не убьет. Сразу.
А мужик меня спросил:
- Тебе больше других надо?
- Мне? Нет,- честно ответил я.
Если той женщине не надо, то мне и подавно!
- Я вообще сейчас выхожу.
И собрался уже выйти, потому что вспомнил-таки срочное дело именно на этой остановке. Но только дядя, с легкостью профессионального боксера, прокрутился вокруг поручня и встал, перекрыв мне выход к двери. И встал на верхней ступеньке. И стал улыбаться. Кровожадно.
Женщины в мою сторону уже не смотрели, наверное считая, что потом на меня насмотрятся - на опознании.
Но одна, все же вступилась за меня, сказав:
- Мужчина, как вам не стыдно! Вы - вон какой, а он… Не приставайте к нему.
На что мужик ответил:
- А к кому тогда – к тебе что ли?
И стал приставать к женщине.
Но тут автобус остановился.
Мужик стал тянуть женщину за собой к двери. А она упиралась.
И все опять посмотрели на меня.
И я, хоть не хотел, сказал:
- Оставьте ее… Или я буду вынужден принять меры.
Меру я мог принять одну, но жестокую – засадить этого мерзавца на пять лет за тяжкие, а возможно несовместимые с жизнью, моей жизнью, телесные повреждения, причиненные им – мне.
И, наверное, я бы привел свою угрозу в исполнение, но тут произошло черт знает что. Потому что мужик сказал:
- Тогда выйдем!
И притянул меня к себе и к выходу. Но тут, как раз, автобус сильно качнуло и двери с шипеньем открылись. И тот дядя, может быть потому что был выпивши, а может потому что стоял на самом краешке, потерял равновесие и, отпустив меня, стал заваливаться и рушиться вниз, раскидывая в стороны руки и выпучивая глаза. Он падал как герой американских вестернов в 3D кино – широко, красиво, мощно… Там было на что посмотреть… Там можно было посмотреть на полтораста килограммов стальных мускулов, которые вываливались на остановку, крича: - А-а! – и хватаясь ручищами за ускользающие поручни.
Асфальт оказался ближе поручней.
Раздалось – шмяк!
И голос оборвался.
Только там, на самой нижней ступеньке, остались валяться его безжизненно раскинутые ноги. В ботинках пятьдесят какого-то размера.
Автобус тронулся и ноги выползли и упали из прохода. Дверь, шипя, закрылась.
И все, дружно повернув головы, посмотрели назад.
И увидели гороподобную тушу, лежащую на асфальте раскинув во все стороны конечности. И эта туша не подавала признаков жизни. И уже ни к кому не приставала.
Эта туша напоминала убитого на корриде и валяющегося на арене быка.
И все опять повернулись и теперь стали смотреть на меня.
И наступила гробовая тишина.
И в этой тишине, та женщина, к которой приставал мужик, сказала:
- Спасибо!... Вам…
- Не за что,- ответил я.
Потому что было - не за что.
Но они этому, конечно, не поверили. Так как слышали, как этот, молодой человек, сказал, вступаясь на даму, тому лежащему там на дороге бугаю: - «Ах, оставьте ее!»…- И еще сказал:- «Или я буду вынужден принять к вам меры!» И когда тот бугай, его не послушал и схватил его в охапку, он что-то такое с ним сотворил, что никто даже не понял, но после чего тот громила, упал, как подкошенный, так что даже не смог никакого сопротивления оказать и вывалился наружу и остался лежать на остановке, как мертвый.
И когда победителя стали благодарить, он сказал:
- Да ладно, пустяки какие…
Как-будто он каждый день защищает одиноких дам от посягательств злодеев и маньяков. Будто это для него привычное, и совершенно обыденное дело.
А может так и есть, наверное - так…
Вот как все это выглядело.
Если смотреть со стороны.
Глазами женщин.
И когда эти дамы приехали домой, они конечно же рассказали своим любимым, что с ними приключилось. И их мужья и приятели, наверное, хмыкнули в ответ:
- Подумаешь, просто он был каратист – вот и все. Каратисты – они все на вид дохлые, а попробуй их тронь. Например Брюс Ли…
И, конечно, стали рассказывать про удар коброй и петухом и про Шаолиньский монастырь.
Но дамы, не дослушав, спросили: – А ты бы так смог? Если бы меня…
И приятели ответили:
- Ну конечно! Как нечего делать!
А мужья ответили:
- Я что с табуретки упал?
На что жены, мечтательно вздохнули и прошептали:
- А он - смог!
В смысле – я.
И, наверное, каждая пожалела, что не взяла мой телефончик, ну чтобы сообща вручить ценный подарок и грамоту от ОСВОДа и пригласить на чай с баранками и долго смотреть на меня влюбленными глазами, и, возможно, оставить у себя переночевать.
И я тоже, запоздало, пожалел – чего это я не раздал им всем свой телефончик, ведь такая история случается раз в жизни. И то – не у каждого. У меня – случилась. А я, дурак, свой шанс упустил…
Такой шанс!...
Э-эх!...

Человек предполагает, а Господь располагает…
И кто б знал, что ждет нас за следующим поворотом.
Вот стою я посреди России на обочине дороги с задранной рукой. Позади пятьсот, впереди втрое больше.
Теперь автостоп – спорт, а для меня, тогда – всего-лишь средство передвижения.
Допустим надо мне добраться из пункта «Ч» в пункт «М» который расположен за две тысячи верст. Беру я с собой чемоданчик и сажусь… да нет, не в поезд, а в… троллейбус номер пять, который следует до АМЗ. Еду остановку, другую. Вот в троллейбус заходит мой приятель.
- О, привет!
- Привет.
- Куда едешь?
- В Москву.
- Ха-ха-ха,- заливается приятель,- На троллейбусе?
- Ага, на нем.
- Ха-ха-ха. Ну ты скажешь – на троллейбусе в Москву.
Хотя почему «ха-ха» - когда точно – в Москву!
Доезжаю я до конечной остановки, выхожу, топаю еще метров двести до поста ГАИ и задираю руку. И все – через сутки я на месте.
А еще через неделю возвращаюсь обратно из пункта «М» в пункт «Ч». Но до того еду на… Казанский вокзал. А там толпы, потому что лето, потому что пора отпусков, потому что во времена социализма в отпуска вся страна разом снималась с насиженных мест и отправлялась путешествовать. Отчего на вокзалах было не протолкнуться.
Стоит народ по двое суток, толкается, потеет, спит сидя на жестких скамейках залов ожидания, жует прогорклые вокзальные беляши, и тихо свирепеет.
Обязательно заглядываю в кассы. Ай как славно!...
Стоят бедные граждане, часами стоят, а то и сутками, локтями ощитинившись, толкая друг дружку. Орут.
- Куда лезешь?...
- Осади, не напирай!...
- Вас здесь не стояло!...
Пот, вонища, злоба, маета…
Смотрю я на все это безобразие и про себя радуюсь… Тому что мне в тех очередях не стоять, на тех скамейках не спать и на боковушке подле туалета двое суток не мучиться. А хочется надеяться, что покуда они все еще в очереди строят, я уже дома буду! Причем бесплатно!
И в тот раз надеялся…
Но только что-то не срослось.
Под Пензой я встал. Вмертвую.
Машины проносились мимо обдавая меня мелкой взвесью брызг.
Вообще-то я считаю себя профессионалом автостопа и здесь все сделал правильно – встал где надо и как надо. И голосовал так, как положено. И хоть бы что.
Час…
Другой…
А тут, как назло, еще конкуренты объявились – на трассу из кустов выползла пара – мужик лет сорока и дама, кажется, на сносях. Ну точно – на сносях – вон, живот на подбородок лезет.
Ну что за напасть!
Хуже нет, голосовать на пару с любителями – такие все машины распугают.
Ну вот что они делают, что творят!... Парочка выбегала на дорогу, прыгала под колеса шарахавшихся от них грузовиков, чуть на колени на асфальт не бухалась.
Машины гудели и неслись мимо.
В их тени у меня не было никаких шансов.
Надо было отрываться.
Я чертыхнулся и бросив свою выгодную позицию, побрел вдоль обочины навстречу движению.
Мне необходимо было удалиться от бездарной массовки, чтобы остаться одному, чтобы обратить на себя внимание водителей.
Ну вот, теперь можно.
Я поднял руку…
Есть!
Первая же машина затормозила. Это был замызганый, с местными номерами, ЗИЛ-фургон, который раньше бы я своим вниманием не удостоил. Но теперь я и ему был рад.
Я вскочил на подножку.
- Куда?- спросил водитель.
- Прямо,- ответил я.
Вряд ли этот ЗИЛ ехал далеко, но, главное, что отсюда. Есть на трассе такие нечастые, «черные» зоны, где вопреки всему и даже здравому смыслу машины не останавливаются.
- Ладно, садись… А эти с тобой?…
Я обернулся и увидел бросившуюся навстречу ЗИЛку парочку. Увидел как смешно, неуклюжими прыжками, вразвалку по-утиному, придерживая двумя руками низ живота, бежит беременная. Как ее обгоняет муж. Как он, вдруг, замедляется, сообразив что машину остановили не они. Как его догоняет и на него с разбега натыкается его жена.
- Ну кто едет-то?- поторопил меня водитель.
Втроем в ЗИЛе было не уместиться.
Муж с женой стояли тяжело дыша с разочарованием но и надеждой глядя на ЗИЛ. И было понятно, что если они теперь не уедут, то они останутся тут до ночи и до утра и будут жить на этой обочине до скончания века.
Если б она была еще не беременна…
Ладно, черт с ними!....
- Слышь, возьми лучше их,- предложил я.
Водила пожал плечами. Ему было по барабану кого везти, коли он уже остановился.
- Садитесь, быстро!- крикнул я.
Парочка не поняла.
- Ну чего встали – садитесь!
И, вдруг, все поняв муж с женой подбежали к машине. Теперь они боялись не успеть.
Я спрыгнул с подножки.
- Забирайтесь…
Мужчина стал подсаживать беременную жену в кабину, та охала и хваталась руками за дверцу и за живот.
- Да лезь же ты лезь,- торопил ее муж и, одновременно, обращался ко мне,- Ну парень, ну ты!... Ну спасибо! Ну ты человек. Век не забуду.
Сунул мне руку, сжал ладонь.
Его жена выворачивая голову, благодарно улыбалась мне, часто-часто кивала.
- Спасибо вам. Ой спасибочки!
- Далеко собрались?- спросил водитель.
Муж назвал город, километрах в двухстах.
Я хлопнул дверцей.
Машина тронулась
Но мужик высунулся в окно и еще мне что-то долго кричал и показывал и большой палец. Чуть из машины не вывалился, чудак.
Очень скоро я пожалел о своем поспешном благородстве.
Машины проносились мимо моей задранной руки. Я терял терпение и терял лицо, начал суетиться. И чем больше суетился, тем меньше у меня было шансов отсюда уехать.
Идиот,- ругал я сам себя,- То же мне рыцарь печального, потому что мокрого и продрогшего образа!... Расчувствовался как гимназистка – им ехать два, ну максимум три часа, а тебе – тысячу верст! У них, если что, деревня рядом, всегда можно вернуться в теплую избу. А тебе куда с трассы ночью деваться?
Доброхот хренов!
Попутку я, все-таки, поймал. Проехал полчаса, потом еще полчаса, задремал. Проснулся от толчка.
Машины впереди осадили. Где-то далеко маячил ГАИшник с жезлом.
- Чего стоим?
- Да хрен его знает!- ответил водитель,- Смотри-ка…
Я посмотрел.
И увидел…
Под откосом, в пятидесяти метрах от дороги, перевернутый, со смятым в гармошку кузовом, с расплющенным передком валялся ЗИЛ-фургон. Тот самый! Кабины у него просто не было, кабина была искромсана и вскрыта, словно банка консервным ножом. На земле, вкруговую, были разбросаны рваные железяки, осколки стекла и какие-то вещи.
На обочине стояла машина скорой помощи с включенной мигалкой. По тому, как лениво бродила мед бригада было ясно, что спасать им здесь некого. Живых в ЗИЛе не было. Да и вряд ли кто мог уцелеть - фургон сорвало с дороги и перевернуло, потом еще раз и впечатало в какой-то столб.
- Эк его размолотило!- вздохнул водитель, проезжая мимо,- Не повезло… Помолчал и добавил,- Такая она трасса, никогда не знаешь что за следующим поворотом ждет. Хорошо если водила один был…
- Не один,- глухо сказал я.
- А ты почем знаешь?- подивился водитель.
- Знаю. Я сам их в кабину посадил.
И верно, там, за машиной ГАИ и скорой помощью, на земле, рядком лежали три черных полиэтиленовых куля, со смутно угадываемыми очертаниями человеческих тел. Из одного пакета выбилась и полоскалась по ветру и пыли прядка светлых волос.
- Блин!.. Выходит - они вместо тебя!
Я посмотрел на мешки. И вспомнил мужика и его беременную жену, как она бежала смешно подпрыгивая и придерживая руками живот, как жалостливо смотрела, как я передал им остановленную мной машину и как мужик жал мне руку и высовывался в окно показывая большой палец…
Всего-то пару часов назад!
Нет, это не они, это я должен был лежать в том мешке. Это меня, должно было мять и плющить в кабине, рвать в куски мое тело.
Меня!
Не их!
Я разменял предназначенную мне смерть на две чужих. Вернее на три, если вспомнить о еще неродившемся ребенке. Я уступил им машину и тем забрал их жизни. А они меня еще за это благодарили, кричали, что век не забудут. Вот только век их оказался короток…
Я ехал и молчал.
И водитель молчал.
Через два часа КАМАз пошел на съезд, а я встал на обочине с поднятой рукой. Мне оставалось ехать еще почти полторы тысячи километров.
Но я уже не мог с уверенностью сказать доеду ли я. И не мог знать что ждет меня за тем, за следующим поворотом…
Потому что человек предполагает, а располагает им не он…

P.S. Сколько раз после того я не рисковал жизнью, сколько не умирал и спасался, а вспоминаю отчего-то именно этот случай. Возможно оттого, что те, последующие смерти, я «искал» по своей воле, а эта нашла меня сама и сама же отпустила, забрав взамен три чужие жизни.
И можно только гадать – почему все решилось именно так.
И понять и, возможно, принять, что в этом мире решения принимаем не мы. И что в любую следующую минуту может случиться другой размен, но уже не в мою, уже в чужую пользу.
В любую… в следующую… минуту…

Это не моя история, но моего друга, аж с детсадовских времен, который оттрубил срочную на Тихоокеанском флоте, да не на какой-нибудь калоше, а на флагмане «Адмирал Синявин», вблизи начальства, так, что даже однажды живого Брежнева видел!

А флот наш тогда был хоть и могуч, но неоднороден. Были свеженькие, муха на палубе не сидела, ракетоносцы, а были такие дедушки русского флота, которые еще при царе горохе по морям ходили.

Внешне посудины эти были вида самого грозного, с орудиями главного калибра, куда запросто матрос мог живьем влезть и так на дембельский альбом, по пояс наружу высунувшись, сфоткаться . Но коли присмотреться то были они латаны-перелатаны

И кроме всего прочего, кишели они крысами.

Крысы - это тема для флота особая. Крысы корабельные одновременно с мореплаванием появились. Они еще с древними греками в Карфаген плавали и с Христофором Колумбом Америку открывали. А у Магеллана, по случаю голода, шли по дукату за тушку. Нет кораблей без матросов, и без крыс тоже. И потому легенд про них моряками сочинено – масса. Самая расхожая - про то, как крысы с обреченного корабля первыми бегут, порой когда он еще в порту у стенки стоит. Мол, чуют. Говорят, с Титаника по швартовым канатам их десятки бежали! Туда – миллионеры, обратно крысы!

Но это, так сказать, сказки-легенды.

Быль - она скучнее будет.

В жизни крысы сильно морякам жизнь портят - жрут что ни попадя – от продуктовых запасов до электрокабелей высокого напряжения включительно. Рассказывают , что при Генералиссимусе они как-то сожрали особосекретный пакет, облепленный сургучными печатями, отчего отцы командиры сменили свои мостики на тачки, а кителя на телогрейки и пошли валить лес в Игарке.

Такие это вреднючие создания. И избавиться от них нет никакой возможности! Потому как корабль - это такая махина с такими никогда и никем не посещаемыми закутками и укромными уголками , с тысячами метров трубопроводов и полостей что выловить там крысу нет никакой возможности!

Ладно у подводников, там можно задраиться, притопить у стенки ракетоносец и, напялив химзащиту и противогазы, распылить по отсекам какое-нибудь боевое ОВ – ну там хлор или зарин. И подождать пока все крысы подохнут, потому что бежать им с субмарины некуда!

С надводными судами дело обстоит хуже.

Так вот мой рассказ по корабль, который еще при Николае-кровавом со стапелей сошел, японцам в качестве трофея достался, и нам по контрибуции обратно отошел.

Корабль был большой и железный. И крысы там, конечно, были. И были какие-то особенные, наглые, с японским прищуром, не иначе потомки микадо. И достали они всех так, что дальше некуда – то мешок перловки попортят, то кабель связи перегрызут, то китель капитана испоганят, то на физиономию проверяющего ночью спрыгнут.

Ну как с ними бороться?!

Конечно, их травили.

И кошек на борт притаскивали. Но те кошки, оказались бесполезны по причине подверженности морской болезни и нежелания ползать по холодному железу. Пардон, блевали кошки на бортовой качке и орали хуже чем в марте, просясь на берег.

В общем создалась безвыходная ситуация.

А посредством чего в советской армии решались таковые неразрешимые задачи? Верно – посредством личного состава. Потому что то, с чем не способен справиться никто, с тем запросто может совладать личный состав – если всем скопом. И если, конечно, его хорошо простимулировать. А что есть лучший стимул для солдата – опять верно – ранний дембель или отпуск на родину. Отчего по дембельскому аккорду дембеля за неделю такое творят, что иному СМУ не под силу!

К примеру, призывает командир части дембелей и спрашивает – кто хочет пораньше домой свалить?

Все хотят!

Ну тогда постройте мне вон там зданьице в два этажа с крыльцом и беседочку рядышком со скамеечками и урной для окурков. В общем, все в точности как в сказке про Ивана дурака – а сооруди мне добрый молодец к утру хрустальный дворец, а не то голова с плеч.

Ну, у Ивана-дурака, ладно, конек-горбунек волшебный имелся. А у дембелей за душой ни хрена подобного. Кроме желания побыстрей домой свалить.

- Лады,- говорят дембеля – сделаем, как два пальца.

Хотя вообразить невозможно, чтобы за неделю целый дом построить!

- А стройматериалы дашь?

- А вот хрен вам на каждое отдельно взятое рыло, чтобы слюней до земли не распускали. Со стройматериалами я и сам построю,- ответствует командир,- Ухари нашлись!

- Ладно,- говорят дембеля.,- А как насчет техники?

- А вот тот же предмет, тем же макаром, но с изнанки, да по самые гланды - а не технику вам. Техника мне самому нужна.

- Тогда может людьми подсобишь?

- А моей жены вам не нужно? А то я дам! И еще тещу подгоню и сам в подсобники на разгрузку встану. Может, хотите?

Не-ет…

Не хотят…

Но как же можно построить за неделю дом без материалов , техники и людей?

- А это меня ни разу не …, пардон - волнует,- говорит командир,- Техники и них у долбодонов нет!... А вы выродите и скажите что нашли! Дембеля вы или хвост собачачий! Прошлый призыв мне за пять дней казарму сладил, любо-дорого, а вы сопли по воротникам мажете!...

Впрочем, я никого не неволю - дело это дело сугубо добровольное,- сладко говорит командир,- Можете отказаться. Но тогда вы у меня, проститутки мужского рода, месяц на карачках, как новобранцы над унитазами простоите и на дембель 31-го после вечерней поверки пойдете, в старом, второго года носки, х.б.. Ясно?

- Так точно!

- Ну тогда время пошло!... Отсюда и до дембеля!...

И что вы думаете – через неделю домик стоит свежекрашенный, и крыльцо при нем, и беседка со скамеечками, и плевательница – любо-дорого посмотреть.

А то, что где-то стройматериалы пропали, и кран с экскаватором на неделю угнали, чтобы покататься, а после бросили, и что молодые неделю на ходу засыпали и пепельница хромированная из гарнизонного дома офицеров пропала - это никого ни разу! Или как говориться в армии – кого е… пардон, может обеспокоить, случившееся не с ним несчастье?

Вот какие чудеса может творить наш, на всю голову, доблестный личный состав!

Отсюда и кидают его в прорыв – хоть урожай спасать, хоть радиацию в Чернобыле лопатами грести, хоть крыс изводить.

- Значит так,- говорит командир той самой посудины – прабабушки всего русского флота,- Не можем по другому - будем как всегда! Будем бороться с трудностями вверенным нам личным составом! Доведите до сведения матросов, что тот, кто мне больше крыс сдаст, тот у меня в отпуск к девкам поедет! Слово офицера!

И что тут началось!....

То, что должно было!...

В первый же день притащили сто крыс. Причем крыс находили, отчего-то, только матросы третьего года службы, а новобранцы ну хоть бы одну. Ну, видно, у старослужащих глаз был зорче.

Притащит матросик крысу, сунет боцману под нос.

- Фамилия?- спрашивает боцман.

И ту фамилию в особый гроссбух заносит и ставит против цифру один. То есть, значит плюс одна крыса. Ставит и кидает крысу за борт.

Во второй день крыс было сто пятьдесят. И пришлось за ними туда лазить, где, отродясь, никого не заносило. И чего там только, заодно не отыскали. В том числе заначку в виде царских бумажных рублей и самурайский меч-кладенец.

- Ладно,- сказал командир,- Начало положено.

В последующие дни крысиный поток не ослабевал. И уж куда только эти бедные создания не забивались, их все-равно находили, загоняли, отлавливали и тащили боцману

- Фамилия?- спрашивал боцман и ставил в гроссбух очередную цифирку и бросал за борт очередную крысу.

Через неделю, вопреки ожиданиям, число сдаваемых крыс лишь увеличилось. И прибывало бы и дальше, кабы корабль не вышел в море. А то, наверное, во всем Приморском крае все крысы и мыши перевелись бы напрочь, по причине того, что матросы наладили товарно- меновую торговлю с береговыми пацанами, давая за дохлую крысу флотские значки и знаки различия.

По выходу в море крыс сдавать стали меньше.

Но потом, вдруг, опять больше.

- Фамилия?- интересовался боцман,- Петров? Ага…,- и ставил цифирку. И майнал крысу за борт.

А через полчаса тот являлся вновь с новой крысой.

- Петров? Ну-ну…,- радовался боцман.

Цифирка и бросок крысы в открытое море.

Полчаса и - новая крыса.

- Петров?! Хм… Ты где их, мамкина радость, берешь?

- Так ловим, та-ащ боцман.

- Ага… Лады… - цифирка и бросок крысиной тушки за борт. Как говорится - на корм рыбам.

Падает крыса в воду, прибивается к борту и тащится вдоль него, стукаясь о железо, к корме. Но рыбкам не достается! Ни-ни!

Потому что на корме со здоровенными самодельными сачками толпятся морячки. А кое-кто, чтоб наверняка, за кормой на веревках висит, дабы быть ближе к добыче

- Вижу!... Вот она, по правому борту идет,- кричит сигнальщик,- Сейчас выскочит!

И разом, десяток сачков, черпают море.

Хлоп!

Есть крыса!

Попалась!

И счастливчик волочит крысу вверх.

- Молодец!- хвалит удачливого ловца старослужащий,- Давай ее сюда.

Крысу вынимают из сачка и тащат… Да нет, не боцману, а тащат в сушилку, где укладывают под калорифер и сушат и расчесывают гребенками и вообще наводят полный марафет, что в твоем салоне красоты. Ну, или крысоты…

И вот крыса-утопленница совсем как новенькая – сухая, гладкая с блестящей шкуркой.

И вот теперь уже тащат ее боцману.

- Фамилия?... Маму твою… Опять Петров! Ты их что рожаешь?

- Никак нет – ловлю. Согласно приказанию командира.

- Ладно, иди.

Цифирка и бросок крысы за борт.

Уже в шестой или седьмой раз!

- Вижу! По левому борту! Сейчас выскочит!

Сачки в море, черпают воду - вот она крыска! А скорость корабля, между прочим, узлов пятнадцать и волна набегает так, что древки сачков в дугу заворачивает, а тех что на канатах висят из стороны в сторону мотает аки флюгера.

Хлоп!... Поймали!

Тащи ее, родимую, в сушилку, в восьмой, между прочим, уже раз!

Посушили, причесали и к боцману.

- Петров?!!… Бабушку твою…

Цифирка, бросок…

И так бы это и продолжалось, и тот пяток несчастных крыс оборачивали до бесконечности, кабы не случай.

А случай был таков.

Шел п

Лично сам я этого не видел.
Но – слышал. Не единожды.
И, честно скажу - рассказам тем верю безоговорочно - хотя бы потому, что они совершенно укладываются в стереотипы армии. Там все так – не через как у всех, а через то самое. Согласно поговорке - не доходит через голову – дойдет через руки. Или ноги. Или еще через где-нибудь. Но дойдет обязательно.
И тут же выйдет. Боком! Причем – всем! Потому что в армии не бывает индивидуальной ответственности – только коллективная. Всеобщая. Массовая. Круговая.
А как иначе - если воспитывать каждого раздолбая в отдельности, персонально то на всех на них никакого терпения не хватит. И никаких таких вооруженных сил. Это же старшина за… мучится в конец. На хрена ему сдались эти мамкины ублюдки в розницу, если их можно оптом.
И так и надо! Воспитание в армии должно быть быстрым и доходчивым, чтобы минуя разум доставать сразу до печенок. Р-раз - и навсегда. Всем. В армии мамок - сопельки детишкам с воротников слизывать нет – есть один на всех товарищ старшина. Он тебе и мама и папа и троюродная сестра. Един во всех лицах, один за всех и на всех…
А происходит это так.
Вот заходит старшина в роту – хвать первого попавшегося воина в охапку:
- Па-ачему, у тебя, милый юноша, подворотничок, грязный? Как хвост у холерной макаки!
- Никак нет – утром подшивал,- канючит воин,- Честное слово!
А старшине его клятвы – по барабану.
- Отделение – стройся!
Хотя причем здесь отделение?... У которого все как раз в порядке?
Отделение строится.
- Рядовой…,- допустим Сабитов,- Выйти из строя!
Выходит.
- Этот долбодон, этот недоделанный сын степей, это недоразумение в ботфортах, допустил форменную хрень. Он – не подшил подворотничок!
Что приравнивается к измене Родине. Вы спрашиваете почему?- хотя все молчат как дохлая рыба об асфальт,- А потому что грязный подворотничок это антисанитария, это микроб, зараза, чирий, заражение и госпиталь, где вот эта малохольная гнида будет сачковать от службы на перинах, в то время как империалисты всех мастей…
Ну и далее минут на десять о международном положении и происках всевозможных капиталистов и их пособников.
- Ясно?
- Так точно!
- А раз ясно, то теперь отделение, хватает ножницы и, на хрен, режет подворотнички. И шьет снова!
Все мрачнеют.
- Вопросы есть?
Все молчат.
Говорит рядовой Сабитов. Он говорит:
- Ой! Ой-ёй!
Потому что сзади с ним ведут воспитательную работу. Под ребра.
И коленками под зад.
- Разойдись. Через пять минут построение. И проверка подворотничков. И портянок. И если хоть у одной собаки женского рода, хотя бы одно пятнышко, то я, всем…, без разбора, из положения мордой в плац, в полное ваше удовольствие, до самых вам…
Ну дальше понятно.
И на следующий день и всю службу после у рядового Сабитова, подворотничок сияет как фата у невесты в ЗАГСе.
Потому что старшина – не мамка с папкой, он умеет найти правильный подход.
Теперь понятно, почему в армии все побриты-подшиты-наглажены-начищены – любо-дорого... И почему казармы и дорожки и плац сияют как… Короче – сияют.
Не понятно…
Тогда вот мой сказ. После той присказки.
И начинается он так же:
Зашел как-то в казарму старшина… Короче – принесла его нелегкая…
- Приборочка была?
- Так точно!
- Сора нет?
- Никак нет?
- А если найду?
И старшина лезет под кровать. И под тумбочку. И шарит за батареей. И… зараза - находит! Непременно находит! Обязательно находит! И поднимает. И несет. Торжественно, на вытянутой руке.
- Рота, стройся!
- Вот,- показывет старшина,- Это чего такое? Или это хрен моржовый? А?
- Никак нет!
Это – сигарета. Прошлогодний окурок. «Бычок».
- Во-от,- вздыхает старшина, любуясь окурком,- А я говорил, я предупреждал. Что если найду… То я – расстроюсь. Я – нашел! Так что не обижайтесь…
И объявляет похороны.
«Бычка»!
И это не шутка. Не аллегория. Ни гипербола. Старшина таких слов-то не знает! Это - по-настоящему. Всерьез!
- Ну что – взяли и… понесли.
И вся рота вываливается на улицу. И кто-то тащит носилки. Поверх которых старшина расстилает скатерку из красного уголка и торжественно, ровнехонько по-середке, опускает туда окурок.
И все разом стаскивают с голов пилотки и делают грустное выражение лиц. И, стоят так, в две шеренги, склонив головы и вздыхая по усопшему.
- Ну,- говорит старшина,- попрощались и будет. А теперь бегом – марш.
И вся рота, вся сотня бойцов, разом, вскидывает к груди кулачки и с левой ножки, одновременно, делает шаг.
Побежали!
Спереди – взвод, сзади – два, сбоку командиры, посредине - окурок. На носилках. На скатерочке. Причем несут его бережно, чтобы он, не дай бог, не скатился или не сдвинулся. Иначе…
Ать-два, ать-два.
- Ровнее!... В ногу… Огрызки…
И все - ровненько, в ногу, с притопом и на лицах скорбь и угрызения.
И так пять километров по асфальту.
А потом с асфальта на грунтовку. И по грунтовке.
Потому что хоронить окурок вблизи части – ни-ни. Не положено. Положено – подальше.
С грунтовки свернули в лес. И по пересеченке, через ямы, колдобины и пеньки вприпрыжку. И там надобно бежать ровно, чтобы окурок не потревожить. И с выражением лиц.
Добежали.
Запыхались.
Взопрели.
- Стой – раз-два!
Встали.
- Здесь,- указывает старшина.
И садится под дерево.
И все хватают лопаты, кирки и ломы и начинают рыть.
Могилу.
Для окурка.
То есть «бычка».
А могила для «бычка» – должна быть немаленькая, а натуральная, как если бы это был не окурок, а настоящий бычок. Бык производитель. Туша!
- Отсюда, до той березы. И от того куста – до этого. В рост - по правофланговому!
Это значит, чтобы тому, стоящему справа - по самую маковку и чтобы его макушки видно не было. А в нем, в заразе два метра с хвостиком роста не считая каблуков!
И все роют. Усердно.
А в лесу - корешки и камушки и вообще грунт – врагам нашим. И приходиться те корешки рубить, а камушки выворачивать и относить. И все в поту и в мыле.
И уже темная ночь и приходится светить фонарями.
А старшина смотрит и говорит:
- Не-а, не пойдет. Халтура! Себе такую яму можете… Стенки у могилы должны быть ровненькие, под бритву!
И все начинают ровнять, резать, прихлопывать и припечатывать.
А старшина замечает:
- Не-а, это хрен знает на чего похоже. Вы мне как зеркало сделайте.
И все делают как зеркало, чтобы если из угла в угол ниточку натянуть, спичка не пролезет.
- Во-от!... А теперь дно. Разве это дно? Это порнография три креста вам…! Так окурок лежать не может! Ему твердо будет! А надо чтобы пухом! Ровняйте…
- Там же камни, та-щь старшина.
- А меня ваше горе ни… разу… ни куда… Окурок должен лежать уютненько, чтобы ему не давило. Ясно мамкины выкормыши? Или мне самому?
- Никак нет!
И все топчут, выравнивают, выскребывают.
- Нет,- показывает старшина,- Там вон бугорок. А там ямочка. Так, сыны отчизны, не пойдет. Счас другую могилу копать начнем, втрое против прежней.
И все рушатся на коленки и ползают, ровняют, выскребают и чуть ли языками не вылизывают. Потому что не охота еще один такой котлован, в котором слон с хоботом, выбирать.
Но вот – выровняли, выгладили, вычистили, вылизали.
- Не первый сорт – но… пойдет.
Уфф!...
- Стройся!
Все встают вкруг ямы, скидают пилотки и склоняют головы.
- Покойся с миром,- говорит старшина.
Расстилает салфеточку и кладет на нее окурок и накрывает его листком лопушка.
Жаль автоматов нет, что бы пальнуть троекратно. Он ведь покойник-то, как ни крути, военный.
- Закапывайте.
И все так быстро, споро, дружно, зарывают котлован. И ровняют и насыпают сверху аккуратный холмик и обкладывают дерном и втыкают посередке елочку.
- Теперь можно покурить,- милостиво разрешает старшина.
И все курят взасос и дым густо стелется по лесу словно верховой пожар начался. А докурив, личный состав тушит окурки о подошвы сапог и чтобы кинуть их под ноги – боже упаси!, а сует в карманы. Дабы не нарваться на массовое захоронение, на братскую могилу «бычков», потому что братская могила это… Ё-ё!, - это семь на восемь. Это мама роди меня обратно!
- Ну все, погуляли и буде – пошли домой!
И все кулачки к груди и:
- Шагом марш!
Побежали, по лесу, по грунтовке, по асфальту обратно в часть. И прибежали под самое утро, аккурат к подъему. За пять минут.
И все-равно, старшина командует:
- Р-рота отбой!
И все раздеваются и прыгают в кровати и успевают уснуть! Крепко! И видят сны!
А через три минуты, старшина кричит:
- Р-рота… подъем!
И начинается утро и привычные солдатские будни. В общем - служба.
А старшина идет отсыпаться в каптерку.
Но перед тем, предупреждает, что если еще раз найдет, то в том же месте два окурка хоронить никак невозможно по гигиеническим соображениям, а надобно дальше, километров за десять. И глубже. И шире. И стенки ровнее и дно как каток!...
И все всё понимают.
И казарма блестит как…, что там ваше зеркало! Как… Ну вы понимаете…
Потому что никому не охота…
Вот почему в армии - чистота и подворотнички подшиты и бляхи блестят и окурков – нема!