Закрытый город
Юбилейная десятая глава моей книги "Закрытый город". Начало здесь: http://pikabu.ru/story/zakryityiy_gorod_4061691
10.
Президентский дворец молчал, как будто весь штат пресс-секретарей, пропагандистов, лояльных журналистов и телеведущих набрал в рот воды. Зато остальные, как и предсказывал Гаврилов, как с цепи сорвались.
Шумиха поднялась невероятная, причём, на международном уровне. Папку Гаврилов отдал Обухову, о чём ни капли не жалел, поскольку относился к ней, как к бомбе, что лежит посреди его дома и неизвестно, когда взорвется. В который уже раз за последнее Рему пришлось отбиваться от назойливых журналистов и телевизионщиков, но всё же пришлось сделать несколько заявлений.
«Нет, я не работаю напрямую с оппозицией. Всё, что было мной написано – моё личное расследование, которое не ставило своей целью поддержку какой бы то ни было политической силы».
Разумеется, ему не поверили. В соцсетях комментарии пестрили заявлениями, что Гаврилов, скотина такая, продался оппозиционерам-диссидентам, купленным то крупным бизнесом, то ли странами-соседями. Предположения строились самые чудовищные, от постоянного чтения оскорблений горели уши: Рем словно очутился на заре писательской карьеры, когда он только-только начал выкладывать в сеть первые рассказы и столкнулся с беспощадной критикой.
Несколько дней прошли в настоящей осаде, но Гаврилов, наученный горьким опытом, предварительно запасся едой, напитками и алкоголем, поэтому прекрасно проводил время за дома – смотрел старые фильмы, пил ром и не отвечал на звонки, решив, что тот, кто захочет с ним связаться, найдёт способ это сделать.
За окном снова стемнело, комнату заполнил тёплый оранжевый отсвет, укрывший предметы покрывалом тайны. Гаврилов включил старую комедию, где жандарм Крюшо с непотопляемыми напарниками искал украденное полотно Рембрандта, сделал крепкий коктейль и улегся на диван. Фильм совершенно не напрягал мозги, не говоря уже об алкоголе, поэтому очень скоро экран начал расплываться в глазах, диалоги героев стали непонятны и Гаврилов провалился в крепкий сон без сновидений.
…Из которого его вскоре вывел звон стекла и треск дерева на балконе.
Гаврилов мгновенно проснулся и подскочил на кровати, чувствуя, как зашлось в панике сердце.
Кто-то большой и чёрный, пронзавший ночную тьму ослепительно ярким фонарём, ворвался в комнату и, запутавшись в шторах, сдёрнул их вниз вместе с карнизом. Снова зазвенело стекло, что-то опрокинулось и вслед за первой мрачной фигурой последовало ещё несколько. Лучи фонарей скрещивались, высвечивая поднятую пыль и устроенный бедлам. В комнате разом стало тесно, она заполнилась людьми, металлом, запахом пота, кожаной амуниции, крема для обуви и железа.
Гаврилов ничего не успел предпринять, его в два счёта опрокинули на пол, лицом в мягкий ковёр, защёлкнули на запястьях наручники и натянули на голову уже хорошо знакомый чёрный мешок.
- Пошли, - тихо сказал кто-то и Гаврилова, подняв, судя по направлению, повели к двери.
- Дайте хоть тапки надеть, гады, - злобно прошипел Рем. В ответ ему чувствительно ткнули прикладом по почкам. Кто-то рядом усмехнулся.
- Погоди. Не надо. Дай ему обуться.
Страшно не было – была лишь злость и алкоголь, который ещё не успел выветриться из головы. Сразу же всплыло множество вопросов, но для того, чтобы начать давать ответы, нужно было их как-нибудь упорядочить, а этого сделать не давали – тягали из стороны в сторону, толкали, тыкали, покрикивали.
Идти по лестнице вслепую оказалось непростым испытанием – к счастью, нежданные гости хорошо знали своё дело и спустили его едва ли не на руках. Коротко запищала дверь подъезда, Рем запнулся о порог и зашипел от боли в большом пальце.
- Вы что делаете? – раздался знакомый голос охранника-консьержа. – Я сейчас полицию вызову!
- Вызывай, - хохотнул кто-то справа.
Фырчание двигателя. Заскрипела и отъехала вбок дверь, Гаврилова толкнули внутрь и уложили на пол, от которого даже сквозь мешок воняло пылью. Рядом с головой писателя кто-то поставил ногу и Рему для профилактики ещё раз заехали по почке.
- Не дёргайся.
С визгом и лихим полицейским разворотом, от которого Гаврилова мотало по всему салону, фургон рванулся с места и покинул двор. Рем пытался отследить, куда его везут, но поворотов было слишком много.
Теперь, когда всё более-менее устаканилось, можно было разобрать мысли по полочкам и по-настоящему испугаться. Второе получилось как нельзя лучше, а вот первое – не очень. Чёртов Обухов. Всё-таки обманул, сукин сын. Гаврилов почувствовал, что начинает мелко подрагивать несмотря на то, что в машине было жарко. Подмышками растеклись мерзкие мокрые пятна. Страх затмевал сознание, но в этот раз, как ни крути, было легче. Он уже бывал в похожей ситуации – это очень помогало хоть как-нибудь держать себя в руках. К тому же, оставалась надежда. Подсознательная уверенность, что ему просто не могут пустить пулю в лоб, как остальным узникам Горки, прочно угнездилась в мозгу. Обухов не смог помочь – ну и чёрт с ним. Поможет кто-то другой. В самый последний момент, когда он уже будет стоять на краю рва, на площадь въедет карета, из которой высунется надушенная пухлая ладонь с золотым перстнем и конвертом, скрепленным королевской печатью. «Помилование!», - воскликнет палач и люди в толпе радостно загомонят, освободят его от пут и понесут на руках… Куда? А куда угодно, главное, чтобы подальше от плахи. Да.
Надо верить в это до самого последнего момента. Чтобы смотреть в глаза палачам без страха.
Машина затормозила, немного постояла и снова тронулась, но уже медленно.
«Ворота», - догадался Рем и попытался пошевелиться, чтобы хоть как-то размять затекшие конечности, но тяжёлый ботинок придавил его к полу.
- Лежать, - сказано это было равнодушно, но Гаврилов услышал нотки, характерные для овчарки, которая еле слышно рычит, предупреждая, что с ней шутки плохи и входить во двор не нужно.
Фургон снова остановился, дверь открылась, Гаврилова подняли с пола и тут же куда-то быстро повели. Он спотыкался, несколько раз едва не потеряв тапки, и вполголоса ругался на чём свет стоит, пока его в очередной раз не утихомирили. «Если после сегодняшней поездки почка откажет, это будет неудивительно». Гаврилов едва сдержал нервное хихиканье – есть реальный шанс, что откажет весь его организм, а он беспокоится о почке. Забавно.
Коридоры, лестницы, приглушённые голоса, свет чередуется с темнотой. Ногтю на большом пальце правой ноги конец – слишком часто он им бился о всякие выступающие штуки. Заломленные за спиной руки нестерпимо болят, но брыкаться себе дороже – не хочется утром писать кровью.
- Привели? – деловитый мужской голос.
- Как видишь, - буркнул провожатый. – У себя?
- Да. С оружием нельзя. Дальше мы сами.
- Ага, - Гаврилова отпустили. Он попытался выпрямиться, но не получилось – спина отказала, разогнуться не было никакой возможности.
Топот ног за спиной, звук закрываемой двери. Под ногами – не жесткий бетон, которого следовало бы ожидать, а мягкий ковролин.
- Без глупостей! – к Рему подходят, помогают нормально встать, подводят куда-то. Щелчок замка. Наручники исчезают. Следом за ними развязывается узел на мешке, чьи-то ладони подталкивают вперёд на несколько шагов. Гаврилов ничего не видит, щурится из-за непривычно яркого света.
- Здра-авствуйте, - протянул хорошо знакомый голос. Рем почувствовал себя так, словно нырнул в прорубь – окоченел до последнего волоска. - Проходите!
Гаврилов сделал ещё несколько шагов вперёд и яростно потёр глаза грязными ладонями.
За огромным столом красного дерева сидел взъерошенный Земмлер и шеф полиции, несмотря на поздний час находящийся при полном параде: аксельбант, ярко блестящие награды и пуговицы. Легендарные седые усы залихватски подкручены, отчего он похож на кавалериста времён первой мировой.
Перед Президентом стоит массивный хрустальный графин, до половины заполненный золотистой жидкостью. Рядом стакан с ней же и парой полурастаявших кусков льда. Президент растрепан, фуражка лежит на столешнице рядом с телефоном и золоченым набором письменных принадлежностей. Китель снят, галстук тоже, белая рубашка, перечёркнутая на плечах чёрными подтяжками расстёгнута, из-под неё видна несвежая серая майка, рукава закатаны. Седые волосы растрепаны, лицо напоминает карту марса – такое же красно-оранжевое и изборождённое каньонами морщин.
- Садитесь, - Земмлер указал рукой на место напротив шефа полиции.
Гаврилов стиснул зубы от злости. Страх окончательно ушел, уступив место холодной ярости. Этот сукин сын нажрался и решил показать, кто в берлоге медведь, считая, что Рем ничего не сможет ему противопоставить. Что ж, пока он был прав.
Писатель уселся на мягкое резное кресло с зелёной обивкой и осмотрелся.
Настенные часы, фотографии в рамках, картины, одна из которых – нарисованный Колесником портрет. В шкафах книги с золотым тиснением на обложках и папки с документами. Звуки не слышны – лишь президент дышит, с сипением выдыхая воздух носом, да тикают часы.
- Чего вы от меня хотите, Гаврилов? – спросил Земмлер, взяв стакан и слегка покачивая им.
- Сейчас – принять душ, забинтовать ногу и лечь спать, - огрызнулся Гаврилов. Он понимал, что должен говорить с первым лицом государства несколько иначе, но никак не мог остановиться – просто кипел внутри. При воспоминании о собственном подобосрастии во время вручения премии стало противно.
Президент хохотнул.
- Ты не робкого десятка. Мне это нравится! Но давай спрошу ещё раз. Что не так, Гаврилов? Может, у тебя зудит где? Я вытащил тебя из тюрьмы, я дал премию за ту дурацкую книжонку, где ты назвал меня фашистом. Я даже дал тебе работу, где можно было играть в независимого борца и хаять меня по мелочи, оставаясь чистеньким. А ты что? Таким презлым заплатил за предобрейшее, ай-яй-яй… Почувствовал себя бессмертным, а? Зачем, Гаврилов, зачем? Зачем ты сверг главного редактора? Это был нормальный и проверенный человек, а теперь там... Кто там сейчас, Райхерг?..
Шеф полиции вышел из оцепенения.
- Некто Обухов. О нём пока ничего не известно, серость. Но мы работаем.
- Вот да. Зачем нарушил работу газеты? Зачем вытащил наружу грязное бельё? Что с тобой не так? Может, они тебе платят? Так давай я ещё денег подкину, если мало премии. Давай?
У Гаврилова пересохло в горле. Он откашлялся и отрицательно помотал головой.
- А-а. Идейный. Понимаю, - Президент открыл ящик стола и достал оттуда две вещи: массивный стеклянный стакан с толстым дном и огромный воронёный пистолет – настоящая ручная гаубица. Первый Земмлер наполнил до половины жидкостью из графина, а второй положил на видном месте. - На, выпей.
Гаврилов автоматически махнул стакан, даже не почувствовав вкуса. Президент одобрительно усмехнулся.
- Так вот, дорогой мой идейный друг. Я не знаю, чего ты хочешь. Я не знаю, что вообще с тобой происходит. Но я говорю - ты совершенно точно связался не с теми людьми. Они тебя используют и выкинут. Верно, Райхерг?
- Совершенно верно, - кивнул полицейский.
Гаврилов испытывал огромное желание схватиться за голову и завыть. Он окончательно перестал понимать, что вокруг него происходит. Сплошная путаница в голове, сознание - как муха, угодившая в паутину и с каждым движением увязающая всё сильнее. Если не люди президента его подставили, и затащил его в «Голос», то кто? И можно ли было верить его словам?.. В тот самый момент, когда Рем, как ему казалось, разобрался в происходящем, мир перевернулся на сто восемьдесят градусов.
- Вот и я о том же. Последнее тебе, Гаврилов, китайское предупреждение. Будешь хорошим мальчиком - будем дружить. Не будешь... - Земмлер кивнул на пистолет, - Извини. Ты всё понял? - спросил он спокойно и Рем с удивлением понял, что Президент абсолютно трезв.
Он кивнул, всё ещё чувствуя себя полным болваном, которого обвели вокруг пальца даже не один раз, а несколько.
- Тогда пошёл вон отсюда, - презрительно процедил Земмлер. - Разоблачитель хренов.
На плечо Гаврилову опустилась тяжёлая ладонь. Пожилой морщинистый мужчина в форме со знаками различия полковника стоял за спиной Рема.
- Я провожу вас.
Рем повёл плечом, попытавшись освободиться от хватки сухих желтых пальцев. У него перед глазами снова пронеслись фотографии узников «горки» - живые и мертвые, до ареста, в полиции и после расстрела. Он вспомнил, для чего затеял всю эту игру. Не Обухов вынудил его написать статью. Подтолкнул, да, но никак не вынудил. Это было его решение. И он по-прежнему считал его правильным.
- Если бы нечего было разоблачать, - процедил он сквозь зубы, - то мне не пришлось бы становиться хре́новым разоблачителем, - он собрался подняться, но Земмлер с громким стуком поставил стакан на стол, едва его не разбив.
- Стая-ать! – прищурившись, скомандовал он и рука полковника, до этого лёгкая и невесомая, стала тяжелее мраморной колонны. – Так! Дорогой друг! – президент откинулся на спинку кресла и побарабанил пальцами по столешнице, глядя на Гаврилова с кривой ухмылкой, от которой душа уходила в пятки и в голове само собой закрутилось, повторяемое на все лады слово «Доигрался». – Если вы, мсье, думаете, что справитесь лучше. Если считаете, что я весь такой из себя плохой, душитель свободы и демократии. Если считаете, что вы смогли бы обойтись без расстрела бедненького Рауля Гонзалеса и его несчастной жены. Если вы совершенно уверены, что я мешаю вам устроить на острове рай, то это место ваше, - Земмлер поднялся с кресла и, едва заметно покачнувшись, зашёл за него. – Садитесь.
Гаврилов сидел, словно окаменев и уставился на Президента. Тот подождал несколько мгновений, а затем громко презрительно фыркнул и снова сел.
- Так я и знал. Я видел десятки, сотни!.. Таких, как ты! Вы считаете себя лучше других, потому что начинались умных книжек, верите в глупые вещи и руки у вас чистенькие. Но я вижу вас насквозь. Вы – дерьмо. И вы лично и подобные вам. Вы не знаете, как управлять государством. Вы не знаете, как принимаются решения в этом кабинете. Вы не знаете истинные мотивы. Вы не знаете, как поддерживать порядок на острове и зарабатывать хоть какие-то деньги. Вы не знаете, как лавировать между чужими интересами и отстаивать государственные. Да вы вообще ни хрена не знаете! И лезете, лезете, всюду суёте свой длинный нос. Знаете, как трудно было сделать, чтобы люди на острове не голодали? Просто ели каждый день досыта несколько раз. И не думали, что сегодня они поедят, а завтра есть будет нечего. И за мясом надо плыть десять дней на катере, а потом платить валютой, которую неоткуда взять. Не знаете, Гаврилов, не знаете. Вы родились, когда проблема голода уже не стояла. А я в молодости недоедал. Хоть и был офицером. Знаете, я как-то видел одну картину… Это было сразу после войны, в самый разгар голода. У нас во дворе был туалет. Дом старый, длинный, двухэтажный, но без удобств. Это снова к вопросу о комфорте… И туалет у нас был на улице. Длинный такой, на пять посадочных мест. С двумя дверьми – чтобы продувало и вонь не стояла. Ну и вот, я как-то зашёл по нужде и вижу, что там стоит мой сосед. Стоит и пошатывается. Без майки, худой-худой, как будто и не человек, а скелет. И вот стоит он, глядя вниз, в дырку. Я остановился, встал за дверью, он меня не заметил. И вот я вижу, как он нагибается и достаёт оттуда червяка…
Гаврилова едва не стошнило на этом моменте, он закрыл рот ладонью, а Земмлер рассказывал, смакуя самые отвратительные подробности и откровенно над ним смеялся.
- Нравится?.. Сейчас модно хвалить старые добрые времена, когда, мол, люди были лучше и можно было не закрывать двери. А я помню, помню лучше других, что люди не закрывали двери, потому что у них было нехрен красть! Это сейчас, через несколько десятилетий у нас появилось то, ради чего можно закрываться. Появились деньги, за которые можно бороться. Остров теперь не бесполезный кусок земли посреди океана. И поэтому появились всякие Гонзалесы, которые мешают мне работать. И да, почему вы сосредоточились именно на этой чете? Там было множество других колоритных персонажей. Проворовавшийся министр здравоохранения не заслужил свою участь? Сколько людей угробил он?.. Генерал Агентства, который упивался властью, уверовал в собственное всесилие и задался вопросом, зачем вообще острову нужна судебная власть и Президент, когда есть вооруженные люди?.. Не надо их жалеть. Там полно мерзавцев и они свою участь так или иначе заслужили... Но, впрочем, мы не об этом. Гаврилов!
Писатель дёрнулся, как от пощёчины.
- Я веду к тому, что, если бы вы или подобные оказались на моём месте, последствия бы оказались катастрофическими. Мы вспомнили бы, что такое голод, неконтролируемая преступность, нищета. А в конце нас завоевал бы какой-нибудь из соседних островов. Потому что вы, Гаврилов, дерьмо. Самоуверенное дерьмо с чистыми руками, которое лезет, куда не просят. Дерьмо, которое само не умеет управлять, но почему-то рвётся учить. Мой вам совет – попробуйте как-нибудь ворваться со своим сверхценным мнением на кафедру теоретический физики Университета. Подискутируйте с учёными… Увести! – рявкнул Земмлер и полковник, словно пушинку, поднял Рема на ноги.
Добираться до дома пришлось пешком, по уснувшим предрассветным улицам. Зрелище Гаврилов представлял жалкое. Грязный, пыльный, всклокоченный, в мятой домашней одежде и сланцах, прихрамывающий из-за разбитого в кровь пальца, плелся он по главной улице мимо сияющих витрин, закрытых дорогих ресторанов, неоновых вывесок казино, баров и стриптиз-клубов, раскидистых пальм в кадках и цветастых афиш.
Люди попадались редко и не обращали на него внимания, машины проезжали ещё реже – город уснул и набирался сил перед очередным марафоном удовольствий. Свежий бриз охлаждал разгорячённую голову и пунцовые щёки, на востоке небо понемногу светлело и окрашивалось в лиловые тона, но Гаврилов не обращал внимания на всю эту красоту. Он думал.
Не то, чтобы слова Президента что-то перевернули в его голове: о чём-то подобном, в конце концов, и трезвонила пропаганда – мол, раньше на острове всё было плохо и только под предводительством нашего великого лидера всё стало хорошо. Гаврилов частенько посмеивался над подобными высказываниями, считая их утрированными, но теперь взглянул на эти доводы немного под другим углом и задавался множеством вопросов.
Как понять, что на самом деле плохо, а что тебе внушила пропаганда? Где вообще правда, а где пропаганда? Как их разделить? Расстрел заключённых Сахарной горки – это хорошо или плохо? И за что их вообще следовало наказать – за то, что они совершили или за то, что могли бы совершить, если бы их не остановили?.. И если второе, то кто будет определять степень виновности? Кто сторожит сторожей?
С какой точки зрения вообще правильно давать оценку решениям властей - с общественной или с личной, ведь последние очень часто входят в противоборство с первыми. Например, во время строительства первой на острове электростанции погибло несколько десятков человек. Строили быстро, «всем миром», форсированными темпами и из-за этого получились жертвы. В итоге собственный надежный источник энергии позволил создать на острове промышленность, и, возможно, избежать новой войны с соседями. Станция облегчила жизнь тысячам людей, но что до этого тем десяткам, которые на строительстве заболели и умерли?
И вот тут начинается кардинальное расхождение. С точки зрения государства всё прекрасно. Цель достигнута, пусть и ценой жертв. А с личной - государство может быть бесконечно правым, развязывая войны, проводя репрессии и устраивая стройки века. Но тебе, лично тебе, кому она сломает жизнь, этого не удастся объяснить.
Вот и приходится людям каждый раз выбирать - себе или другим. Чем ты готов пожертвовать ради блага общества? И кто вообще эти мифические "остальные"? Стоят ли они твоей единственной жизни? Что есть благо? Так ли оно хорошо, как говорят? И можно ли вообще при строительстве будущего обойтись без жертв? Понадобится ли героизм или хватит планирования и рационального использования ресурсов?
«Нет, не хватит», - ответил Гаврилов сам себе. Потому что история как дорога в далёком селе: не бывает ровной и гладкой. Никогда. Вот и кидает государство тела героев, преступников и случайных жертв в фундамент своего благополучия.
Это не плохо. Это не хорошо. Это данность. И всё, на что остаётся рассчитывать обычному человеку – это не отказаться в первых рядах, когда История начнёт набирать добровольцев.
Рядом кто-то вскрикнул и Гаврилов увидел, что стоит рядом со своим подъездом, а на него смотрит консьерж. Испуганный, словно увидевший привидение. Впрочем, учитывая то, какой процент людей, увезённых вот так, среди ночи, возвращался, это было неудивительно. Рем сейчас и правда был привидением.
- Здравствуйте, - растянул губы в улыбке Гаврилов.
- Роман Викторович!.. – простонал охранник. – А я дверь вашу закрыл! Сказал, чтобы не лазили, опечатал, значит. Чувствовал, что вы вернётесь! Ну и перепугался же я!..