Закрытый город⁠⁠

Шестая глава моей книги "Закрытый город". Начало здесь: http://pikabu.ru/story/zakryityiy_gorod_4061691

6.

В день награждения Гаврилов очень сильно нервничал – до трясущихся коленей и заходящегося сердца. Перед выходом отгладил до хруста костюм, трижды проверил и перепроверил содержимое карманов. У зеркала в прихожей повторил, сбиваясь, речь и убедился, что звучит она отвратительно даже если учесть, что помнит он только половину из того, что хотел сказать. Всё валилось из рук – при попытке попить воды Рем облился так, что пиджак пришлось сушить феном, чистка ботинок закончилась чёрными руками, из ладоней сами собой выскальзывали телефон, расчёска, ключи и ложка для обуви.

Раздражения добавили соседи, очень некстати затеявшие ремонт и работавшие перфоратором так, что дрожали все стены. Гаврилов еле сдерживался от диких воплей и ударов по стенам, поскольку не хотел поехать в психушку вместо президентского дворца. Положение спас Герштейн – звонок раздался очень вовремя.

- Давид! – простонал Рем в трубку. – Забери меня отсюда!

Герштейн озадаченно хмыкнул.

- Ну, вообще-то за тем и звоню. Выходи.

Директор музея ждал под тем же самым деревом и, похоже, в той же самой машине. Белая кожа, которой были обтянуты кресла, заскрипела, когда Гаврилов устраивался поудобнее.

- Что стряслось? – спросил Давид. – Мандраж?

- Ага. Что-то так бесит всё…

- Это нормально. Речь заготовил?

Гаврилов кивнул и похлопал себя по груди, там, где во внутреннем кармане пиджака лежал изрядно помятый лист бумаги.

- Забудь и говори от себя. В конце концов, что они с тобой сделают, расстреляют? – Герштейн сделал паузу. – А, да, мы же к президенту едем. Тогда да, могут и расстрелять.

Гаврилов дёрнулся, директор музея громогласно захохотал.

Кабриолет мчался по центральному проспекту – широкой и прямой как стрела улице, пронзавшей город насквозь. Темнота снова упала так быстро, словно кто-то накрыл остров ведром. Воздух был необыкновенно сладок и пах фруктами, пылью и солью. Горели оранжевые фонари, ярко сияли неоновые вывески, ветер колыхал тенты открытых веранд и листья пальм. Мимо проносились машины – маленькие, быстрые и суетливые, как хомячки. Праздник жизни начинался, но Гаврилову было худо – нервы давали о себе знать. Он весь взмок от пота, несмотря на вечернюю прохладу, дергал ногой, ёрзал, переключал радиостанции, не останавливаясь ни на одной из них, бесконечно проверял в карманах телефон, ключи и бумажник.

Герштейн следил за ним и неожиданно, не доезжая до президентского дворца нескольких сотен метров, свернул к тротуару и затормозил возле ресторана с названием «рыбный день» и огромной гипсовой селёдкой возле входа.

- Почему мы остановились? – завертел головой Гаврилов.

- Всё, приехали, - усмехнулся Герштейн.

- Почему это? – удивился Рем, но всё равно потянулся открывать дверь.

- Ну, тебя же расстреляют, с тобой показываться рядом нельзя.

- Пошёл ты! – обиженно вскрикнул Гаврилов, но Герштейн снова хохотнул и извинился:

- Прости. Правда прости. Глупая шутка. Я просто думаю, что тебе лучше пройтись и проветриться. Успокоить нервишки. А то ты так себе все ногти сгрызёшь.

Гаврилов задумался.

- Это просто предположение, - пояснил директор музея. – Если что, могу довезти тебя прямо до ворот. Или с тобой пойти.

Рем посмотрел вдаль. На асфальте уже были различимы белые блики от подсветки дворца, из «Рыбного дня» пара мужиков вывалилась покурить, громко над чем-то смеясь.

- Да, пойду, - решительно кивнул Гаврилов, вылезая. – Ты прав. Надеюсь, что поможет. Спасибо, что подвёз.

Рем сделал пару шагов, когда его окликнули.

- Роман!

Гаврилов обернулся, вопросительно приподняв брови и взглянул на Герштейна, который стал отчего-то очень-очень серьёзным.

- Удачи.

Почему-то именно эти слова, а не прогулка, добавили Гаврилову уверенности в себе. Волнение куда-то ушло, уступив место мрачной собранности. От него, вероятно, как раз ждут страха, хотят деморализовать и подавить, чтобы подмять под себя. Поэтому самой лучшей идеей в данном случае было сохранять трезвый рассудок.

Шаг, шаг, шаг. Гаврилов стучал каблуками ботинок по разноцветной плитке, как будто маршировал. Он чувствовал себя единственным уцелевшим солдатом разгромленной армии – оставшимся в меньшинстве, но несломленным. Твёрдо решившим не идти на поводу у судьбы, а пойти наперекор, пусть даже и ценой жизни…

- Документы! – раздалось прямо над ухом.

Гаврилов разом весь словно съежился, остановился и втянул голову в плечи.

На него сверху вниз смотрела живая гора, одетая в пятнистую форму. Маленькие злые глазки сально блестели на широченном лице, которое было страшно бить – был серьёзный риск сломать руку.

- Ваши документы! – повторил охранник, наверное, подумав, что в первый раз его плохо расслышали.

Рем огляделся и увидел, что незаметно для самого себя добрался до президентского дворца. За высоким ажурным металлическим забором располагался обширный сад, в котором журчали красиво подсвеченные фонтаны, росли фруктовые деревья и источали сладкий аромат огромные цветы. От высоких ворот с будкой КПП уходила вдаль посыпанная гравием дорожка, упиравшаяся в трёхэтажное белое здание с высоким портиком. Все окна ярко горели, рядом с воротами стояла небольшая очередь из машин, а в сторону дворца уже кто-то шёл, заложив руки за спину.

Гаврилову стало стыдно за себя. Только что шёл, воображая себя чёрт знает кем, а тут… Впрочем, было не поздно исправиться. Рем выпрямил спину, расправил плечи и, вытащив из кармана синюю книжечку, протянул охраннику. Тот принял её в свои огромные лапищи, пролистал гигантскими, похожими на батоны варёной колбасы, пальцами, несколько раз сличал фото с лицом и, в конце концов, вернул документ.

- Проходите, Роман Викторович! – он отошёл в сторону, пропуская Гаврилова в будку, где его ждал ещё один громила.

- Приподнимите руки, ноги на ширине плеч.

Он водил рядом с телом Гаврилова металлоискателем, который ожидаемо зазвенел рядом с карманом. Громила напрягся.

- Что там?

- Ключи, - Рем потянулся, чтобы вытащить их, охранник дёрнулся.

- Не надо резких движений! – тихо сказал он и Гаврилов понял – он сам боится. Рем не сумел сдержать злорадную ухмылку. Уже выйдя наружу под пристальным взглядом гориллы с металлоискателем, писатель сунул руку во внутренний карман пиджака, сложил там пальцы пистолетом и потянул обратно. Охранник напрягся, рука сама собой потянулась к кобуре.

- Бах! – сказал Гаврилов и громилу, увидевшего, что его разыграли, перекосило от еле сдерживаемой злости.

Торжественный зал дворца, который ещё называли круглым (из-за формы) и бальным (из-за старого и давно позабытого назначения) медленно заполнялся людьми. Мелькнуло несколько знакомых лиц – журналисты, телеведущие, чиновники, мэр города. Атмосферой всё это действо было похоже на концерт самодеятельности в захолустном Доме Культуры. Ни официантов в ливреях, ни оркестра, игравшего лёгкую музыку, ни фонтана из шампанского и горки чёрной икры. Люди, игравшие на острове важные роли, собирались, разводили руками, говоря: «Кого я вижу», церемонно здоровались или целовали ручку и принимались неторопливо, покачивая тремя подбородками, обсуждать важные дела, в которых Гаврилов решительно ничего не понимал.

На Рема косились и старались не замечать, чему он был только рад. Он чувствовал себя белой вороной в змеином гнезде и ощущал исходившую от окружавших его людей гамму эмоций – смесь интереса и неприязни. А ещё (и это придавало сил) подозрительности и страха. Кресла рядом с ним пустовали, вокруг него была создана целая зона отчуждения и Гаврилов понимал, в чём тут дело. Слишком уж внезапно он выпрыгнул. Ещё совсем недавно писал дурацкие книжки про принцесс и бластеры, не был никому известен, а тут на тебе – эффектно вырвался из лап охранки, а теперь ещё и премию получил.

Всё это было похоже на встречу двух уличных котов. Они заметили друг друга издалека и теперь ходили бочком, виляя, присматриваясь и ожидая от оппонента какого-нибудь неожиданного коленца.

Гаврилов не знал, как себя вести в этой ситуации, поэтому делал морду кирпичом и смотрел в куполообразный потолок, украшенный лепниной и фресками, изображавшими высадку колонистов и их встречу с аборигенами. Время шло, зал наполнялся, гул голосов становился всё громче.

Рем задумался о чём-то своём, поэтому его застали врасплох громогласно произнесённые напыщенным тоном слова:

- Дамы и господа! Президент Франц Земмлер!..

Люди поспешно вскочили и Гаврилов инстинктивно последовал их примеру. Заиграл гимн – пустое и пафосное нагромождение литавр, труб и барабанов. Все шевелили губами так, будто знали текст и Рем тоже зашевелил, хотя ни черта не помнил.

Из деревянных двустворчатых дверей, украшенных резьбой и позолотой, вышел Президент.

Низкий, сухощавый и подтянутый, в тёмно-серой форме с майорскими погонами, фуражке с высоченной тульей и огромной кокардой, он шагал вперёд, заложив руки за спину и согнувшись так, словно шёл под конвоем. Едва войдя внутрь, он остановился, резко выпрямился, став чуть ли не вдвое выше, и обвёл пристальным взглядом всех присутствующих в зале, отчего люди опускали глаза и подавались назад. Гаврилов и сам отметил, что ему стало неуютно – как будто кто-то пощекотал лезвием кинжала по горлу.

Гимн отыграл, все сели, Президент подошёл к трибуне и, положив фуражку, покосился на неё и откашлялся.

«Шпаргалка», - понял Рем, но виду не подал.

Земмлер зачитал речь, периодически добавляя что-то от себя. Такие моменты были хорошо заметны, потому что ладонь Гаврилова так и тянулась ко лбу. Он говорил совершенно дурацкие вещи, растекался мыслью, пугал происками врагов и пятой колонны, призывал сплотиться, рассуждал об истории, в которой разбирался лишь на уровне глупых стереотипов, периодически сбивался на случаи из жизни и даже рассказал скабрезный анекдот. Ужасный анекдот, глупый и отвратительный, но над ним смеялись, причём, смеялись так, что все подбородки тряслись. Гаврилову стало мерзко. Хотя бы оттого, что он и сам смеялся.

- Так вот! – Рем встрепенулся, поскольку Президент, похоже, собрался завершить своё затянувшееся выступление. - Культура – это оружие. И мы должны использовать её, как оружие – постоянно поддерживать и совершенствовать. Продвигать её в других странах, чтобы там смотрели наши фильмы, читали наши книги, слушали нашу музыку, ходили на выставки наших художников. А то получится, что у других стран оружие есть, а у нас – нет… - он сделал паузу, видимо, зайдя в тупик, но быстро сориентировался и рубанул по узлу. – В-общем, мы должны пойти в наступление! Культурное наступление. Приступим к награждению!

Снова грянула музыка – оглушительная, пугающая, размазывающая по креслу, подавляющая волю к сопротивлению.

В номинации «Театр» победил скромный молодой человек – светловолосый, худощавый, пришедший на награждение в тонкой чёрной водолазке с горлом. Ходячий стереотип. Он держался нарочито холодно, принял из рук Президента позолоченную статуэтку, растянул губы в улыбке, когда фотографировался, и сел на место.

Премию в области живописи взял Иоахим Колесник – полный и низкий седой мужчина с огромной плешью, красным носом и заплывшими глазками. Грязные сальные волосы свисали до плеч, а спина была согнута не хуже, чем у президента – как будто художник был горбатым. Колесник получал премию в области живописи уже несколько лет кряду – с тех пор, как нарисовал по заказу огромный портрет Президента в образе Цезаря. Злые языки говорили, что как художник он уже давно умер, а сам Иоахим это лишь подтверждал – беспробудно пил и работал, лишь накачавшись алкоголем. Впрочем, это не особенно влияло на качество – все его полотна, вроде «Президент повергает восставших» и «Президент выступает на съезде депутатов» смог бы нарисовать и студент художественного училища. Никакого мастерства. Краски – поярче, Президент – повыше, тулья у фуражки побольше. Колесник выглядел сломленным, уставшим, и пьяным. То ли успел поддать до награждения, то ли ещё не протрезвел. Он взял статуэтку дрожащими руками, изобразил улыбку для фото и, пошатываясь, направился обратно к своему месту. Гаврилов заметил, что вокруг него тоже никто не сидел – все понимали, что скоро придворный художник его величества сломается окончательно, сделает какую-нибудь глупость и потянет за собой всех, кто был поблизости.

А вот получатель премии в номинации «Кино» был явно доволен происходящим. Молодой, наглый, с длинными волосами, собранными в хвост, щегольской бородкой, улыбкой до ушей и нахальным взглядом. Это был режиссёр, не так давно снявший нелепое до безобразия кино про армейскую юность Президента и его участие в провальном десанте на соседний остров. Фильм позиционировался, как биография, но нестыковок, лести и откровенного вранья в нём было столько, что по мнению Гаврилова стоило полностью поменять постер фильма: огромная задница, к которой приближается язык, смотрелась бы куда уместнее. Рем вспомнил эпизод, где генерал Сильва спрашивает совета у Президента – тогда ещё ефрейтора, и едва не фыркнул. Да, этот молодой человек точно знал, что от него хотят получить. Но, в отличие от Колесника не страдал от этого, а наслаждался.

- …Премию в номинации «Литература»… - Рем напрягся, всё тело как будто судорогой свело. – получает Роман Гаврилов!

Под хлопки аплодисментов, писатель на негнущихся ногах вышел к трибуне, чувствуя, как каждый шаг отзывалтся тяжёлым биением сердца в груди и крови в висках. Казалось, ещё немного – и голова просто лопнет. Всё было словно в тумане, тело вдруг перестало подчиняться и действовало само по себе. Вот он подходит к скупо улыбающемуся президенту, принимает у него из рук статуэтку и жмёт жилистую ладонь – сухую настолько, что можно поцарапаться. И улыбается – улыбается, изо всех сил растягивая губы, так, что они начинают болеть. Спина автоматически приняла положение полупоклона, а голова во время рукопожатия сама склонилась ниже некуда. Раболепие так и прёт. Отвратительно.

- Спасибо, господин Президент! – «Боже мой, какое спасибо? Меня же практически вынудили!», - Для меня это большая честь!..

Гаврилов изрыгает на Земмлера поток сладкой лести, а мозг, наблюдающий за всем этим откуда-то издалека, изумляется – как так вообще можно? Где гордость? Где совесть? Где, в конце концов, простое человеческое достоинство?.. Нет их. Растворились, ушли в тот момент, когда его объявили победителем.

Гости сидят, развалившись в мягких креслах. С одинаковыми улыбками, одинаковыми выражениями лиц, одинаковыми мыслями, одинаковыми чувствами, с одинаково стеклянными глазами. И Гаврилов был готов поспорить на деньги, что они думали о нём точно так же, как он о них считанные минуты назад.

«Подхалим, жополиз, слизняк ».

И как бы Рему ни хотелось сейчас найти себе какое-нибудь оправдание, он знал все эти люди безоговорочно правы.

«Добро пожаловать в клуб», - мелькнула невесёлая мысль.

Он вернулся на своё место, упал в кресло и понял, что весь взмок. Подмышками буквально хлюпало, лоб покрылся испариной, о спине и говорить было нечего – сплошное влажное пятно. Рем потерянным взглядом смотрел на продолжение церемонии награждения, не видя и не слыша ничего, кроме своих собственных мыслей.

Он не был высокомерным человеком, не был стойким и несгибаемым, как партизан времён Первого Переворота. Но, тем не менее, Гаврилов был уверен, что у него есть некий стержень, который позволит ему вести себя достойно. Но оказалось, что стержня нет и он на самом деле бесхребетный, как слизняк. Рем чувствовал себя последним дерьмом.

Он осмотрел зал – уже другим взглядом, обновлённым и удивился, как мало времени потребовалось для того, чтобы начать воспринимать всех этих людей по-другому. «Подбородки», их яркие спутницы, журналисты, мэр, шеф полиции в мундире с золотым шитьём, медалями и аксельбантом, Колесник, молодой и наглый режиссёр… Они больше не вызывали презрения. Теперь он видел, что полицмейстер улыбается немного иронично, один из «подбородков» явно чем-то напуган и аплодирует с намного большим рвением, чем остальные, а Колесник нервничает и очень хочет отвернуться, как будто ему неприятно на всё это смотреть. Однотонной придворной толпы больше не было – Гаврилов едва ли не впервые в жизни разглядел в них людей со своими характерами и оттенками. Они были действительно разными, но в присутствии Президента вели себя одинаково отвратительно.

Рем задумался, что могло бы быть причиной? Может, это Президент так воздействует или страх перед его всемогуществом? Нет, этот вариант отпадал, поскольку страха Гаврилов не чувствовал. Значит, дело совершенно точно в другом. Видимо, что-то в людях. Некая общая черта, которая роднит их всех. Какая именно – Рем не пока ещё не знал, но одно он сегодня понял совершенно точно: культ личности не насаждается сверху. Он всегда порождается нижестоящими и их огромным желанием лизнуть. Желанием зачастую иррациональным, животным и инстинктивным. Всё остальное: переименования улиц и городов, подарки, портреты, песни и фильмы – просто следствие.