Закрытый город⁠⁠

Четвёртая глава моей книги. Начало здесь: http://pikabu.ru/story/zakryityiy_gorod_4061691

Время смазывалось, голова кружилась так, будто Гаврилова посадили на карусель, нажали старт и ушли домой.

Никогда так не чувствуешь относительность всего сущего, как при сотрясении мозга. Нельзя верить ничему – ни собственным глазам, убеждающим, что комната вертится вокруг тебя, ни спине, которая плотно прижата к доскам, отполированным десятками спин.

Заснуть не получалось. Собственно, Гаврилов и не пытался – лежал овощем на нарах и иногда проваливался в болезненное забытье, наполненное галлюцинациями, смутными образами и странными идеями. Когда его принесли, в камере стояла кромешная тьма и это спасало – мир перед глазами плавал не так сильно, давая возможность воспалённому мозгу хоть как-то восстановиться.

Но вскоре, кажется, после второго по счёту провала, Рем обнаружил, что видит угол камеры. Он был серым – ровная линия от пола до потолка то раздваивалась, то собиралась в одну и постоянно смещалась куда-то влево.

Тогда его и стошнило в первый раз.

Гаврилов скатился на пол, навис над грязной дырой, игравшей тут роль туалета и громко закричал в неё, избавляясь от остатков ужина и желчи. Даже стоя на четвереньках он шатался. Левая ладонь вляпалась в какой-то холодный и склизкий ком, о происхождении которого не хотелось даже думать. К чёрту, лучше пребывать в неведении.

Потом снова мучительное восхождение на нары, показавшиеся такими удобными и уютными, очередное забытье и пробуждение, не принесшее облегчения. Солнце уже стояло достаточно высоко над горизонтом – в камере, даже несмотря на то, что окно было размером с лист бумаги, было достаточно светло. Вместе с новым днём пришла духота и стало гораздо хуже, хотя Гаврилов был уверен, что это невозможно и хуже уже некуда. Часть мозга, чудом сохранившая способность анализировать, говорила, что за ним слишком долго не приходят – обещали ведь начать с утра пораньше. Хотелось верить, что Обухов сейчас как раз работает над этой проблемой.

«Вытащи меня», - молил он неизвестно кого, мысленно крича на всю Вселенную.

«Вытащи. Не протяну долго».

Гаврилов снова потерял сознание, но в этот раз ненадолго – загремел ключ в разболтанном железном замке и дверь открылась. Рем надеялся увидеть там Обухова, но пал духом, когда внутрь вошли двое громил в серой форме со знаками различия сержантов и, взяв его под руки, потащили по длинным тесным коридорам.

«Всё кончено», - равнодушно подумал Гаврилов, и решил сразу: в этот раз он всё подпишет. Даже расстрел больше не пугал – Рем мог просто не пережить ещё один такой допрос.

Коридор с серыми дверями по обе стороны, потом коридор с серыми дверьми слева и окнами справа. За стеклом – густые заросли, голубое небо и яркое солнце. Лестница, снова коридор, в котором много нервничающих людей.

- Давайте живее, чего копаетесь? – раздался напряжённый голос над ухом Гаврилова. Голос первого следователя – «доброго». У Рема сжались все внутренности. Голова закружилась ещё сильнее, снова затошнило.

- Значит, так! – голову приподняли за волосы и «добрый» посмотрел ему в глаза. Лицо было перекошено от ярости. – Тебя никто не трогал. Не бил. Не угрожал. А голова болит потому что ты сам упал, понятно?! – следователь перешёл на крик. – И не дай бог ты кому-то скажешь, что тебя тут хоть пальцем тронули. Мы тебя найдём. И говорить уже будем не в кабинете, а в джунглях. Понял?.. Давайте!

Гаврилова снова потащили куда-то, к двустворчатым дверям. Он думал, что за ними окажется очередной казённый коридор, но ошибся. Глаза резанул яркий свет, тёплый солёный воздух приятно защекотал ноздри. Он не видел, что происходило, и испугался многоголосого крика, раздавшегося одновременно с тем, как он ступил на высокое крыльцо.

- Гав-ри-лов! Гав-ри-лов! – скандировали несколько десятков человек. Они радостно кричали, улюлюкали и Рем окончательно перестал понимать, что тут вообще творится. Полицейские поставили его на ноги, а люди сразу же окружили, начали хватать за руки, цеплялись за одежду, подсовывали огромные микрофоны и задавали вопросы, которых Рем не понимал.

Следователь был рядом – снова нацепил маску добряка, поддерживал Гаврилова, помогая идти, вёл сквозь толпу и отстранял наиболее ретивых, важно говоря:

- Отойдите! Не мешайте! Он плохо себя чувствует из-за травмы! Отойдите!

У него это получалось – журналисты послушно расступались, но вскоре коса нашла на камень. Прямо на пути следователя стоял Обухов. Увидевший его Гаврилов издал стон облегчения – не обманул. Вытащил.

«Добрый», увидев, кто преградил ему дорогу, побледнел и на миг разжал руки, из-за чего Рем покачнулся и упал прямо на Обухова, который его подхватил.

Толпа ахнула.

- Всё закончилось, Роман Викторович. Вы на свободе.

К ним протиснулся тип с микрофоном:

- С вами хорошо обращались? Что с вами случилось? Почему вы падаете?

Гаврилов, встав на слабые ноги, вопросительно посмотрел на Обухова. Тот кивнул.

- Плохо. Меня били. По голове. Кажется, сотрясение, - голос словно и не ему принадлежал, звучал слабо и тихо.

Вздох толпы повторился, защёлкали фотокамеры. Следователь стоял рядом и зеленел от злости.

- Простите! Роман Викторович, зачем вы это говорите? – укоризненно сказал он. – Граждане журналисты, простите, но, кажется, из-за травмы у подозреваемого помутился рассудок. С ним обращались исключительно хорошо.

- Ага… - сказал Гаврилов так ядовито-саркастично, как только мог в данной ситуации. – Я сам себя бил уголовным кодексом, завёрнутым в пиджак.

Ему вновь стало дурно. Их со следователем разделяла стена журналистов, но «добрый» работал руками, стремясь добраться до Гаврилова. Он изо всех сил делал удивлённое и возмущённое лицо, кричал что-то про ложь и, добравшись, наконец, до писателя, схватил его за предплечье, резко развернул, чтобы что-то сказать… И этого желудок Гаврилова не перенёс.

- Фу! – вскрикнул следователь, отпрянув. Кто-то засмеялся, снова защёлкали камеры. Ноги подкосились, Гаврилов упал на горячий асфальт и в который уже раз за сегодня потерял сознание.

* * *

Вечером раздался звонок в дверь. Развалившийся на диванчике Гаврилов убрал с колен ноутбук, сунул ноги в тапочки и, всё ещё слегка пошатываясь, побрёл открывать, намереваясь дать отповедь журналистам. Те терроризировали его всю неделю с момента «чудесного освобождения из лап оборотней в погонах». Первое время всеобщее внимание даже льстило. Приглашения на телешоу, многочисленные интервью, подскочившие продажи книг. Даже главный редактор «Иммануила» позвонил, намекая на возможность издания его романа, так сказать, по горячим следам. Рем стал самой популярной фигурой в городе.

Но вскоре это начало надоедать. Разговоры утомляли, не давали нормально восстановиться после сотрясения, заставляли нервничать. Именно поэтому Гаврилов попросил врача выписать его из больницы – дома было легче держать оборону. Пришлось отключить телефон и не отвечать на электронные письма. Также Рем пообещал консьержу (пожилому военному на пенсии) бутылку хорошего коньяка в обмен на спокойствие и тот согласился на сделку. Бдил он действительно неустанно и опростоволосился всего раз, когда группа журналистов переоделась в робы электриков.

Гаврилов, заслонил глазок, чтобы с той стороны не заметили его открытия, и, выглянув наружу, выдохнул с облегчением.

На лестничной площадке стоял Герштейн собственной персоной.

- Ну ёлки-палки! – едва открылась дверь, он сразу же просочился внутрь и в единый миг занял собой всё пространство прихожей. Давид обнял Гаврилова и похлопал по спине. – Я как только услышал в новостях, что тебя арестовали, сразу же помчался в аэропорт, но билетов не было. Я в порт – там тоже! Умолял взять хоть на сухогрузе, но и там отказывали, представляешь?

- Ой, да ладно, - хохотнул Рем. – Чтобы человек с фамилией Герштейн не сумел куда-нибудь просочиться?

Давид в ответ громко захохотал:

- Как видишь!.. Ах да, это тебе, - звенящий пакет перекочевал в руку Гаврилова. Тот поскрёб небритую щёку и, заглянув внутрь, оценил щедрость. – Ладно. Сейчас накрою.

- Нет-нет. Я сам. Сиди поправляйся.

Через полчаса они уже сидели на кухне. Гаврилов рассказывал свою историю, Герштейн слушал, кивал и время от времени задавал уточняющие вопросы. Иногда он вскрикивал: «Надо же!» и хлопал себя по коленям.

- С тех пор я его не видел. Совсем, - подытожил он, рассказывая директору музея о загадке, мучавшей его всё это время.

- Да уж, - покачал головой Герштейн. – Сплошные интересности получаются. Таинственный спаситель. Внезапно появился, помог и исчез, не требуя благодарности. Не хватает лишь маски, шляпы и шпаги.

- Как-то так, - пожал плечами Гаврилов. – Вообще, у меня стойкое ощущение, что меня использовали. Вот как раз пытаюсь понять, кому это могло быть нужно и зачем.

- И как? Получается понять?

- Да ни хрена у меня не получается, - раздражённо отмахнулся Рем. – Слишком мало входных данных. Да, известно, что меня подставили, посадили в тюрьму, избили и выпустили. Но последствий-то почти никаких нет. Выгоды никто не получил. Следователей уволили – это да. Ну так оно и понятно, что после такого скандала держать их никто не станет. Слишком мелкие сошки для того, чтобы ради них такое затевать. В остальном же – тишь да гладь. – Гаврилов рассматривал нанизанный на вилку тонкий кусочек копчёной колбасы так внимательно, словно на нём был написан ответ. - Весь информационный шум, который поднялся, вредит только полиции и Агентству. Но им это, сам понимаешь, что слону дробина. Они разобрались с коррупцией в своих рядах, с них теперь взятки гладки. Повод для чистки – тоже не вариант, чистки-то самой не последовало. Оппозиция? Возможно, но они себя странно ведут. Им бы поднять меня на щиты, как мученика и героя сопротивления произволу властей. К тому же, за меня вступился сам Президент, когда до него дошли слухи, что народ взбаламутили из-за какого-то писаки… Самому Президенту это нужно для того, чтобы показать, какой он радетель? Тоже нет – его имиджу этот случай больше повредил. Хрень какая-то выходит. Я делаю вывод, что провокация либо не достигла цели, либо цель была совсем другая.

Герштейн задумался.

- А кто он вообще, этот Обухов, ты не знаешь? Профессия может быть? Хоть какие-нибудь зацепки.

- Исходя из того, что он меня защищал, вызвался быть моим адвокатом и развалил уголовное дело в два счёта, можно сделать предположение, что он либо адвокат, либо как-то связан с юриспруденцией. В то же время, он очень грамотно организовал общественный резонанс – так что можно предположить, что он пиарщик, журналист… Ай, чёрт его разберёт. – подобные предположения раздражали своей неконкретностью. Это было похоже на шизофрению: безупречные логические выводы совершались из бредовых предпосылок, намёков и догадок.

- Кстати, о резонансе, у меня есть мысль на этот счёт.

- Да? – Гаврилов отвлёкся от созерцания колбасы.

- Слишком быстро устроено. Слишком гладко и грамотно. В этой операции издалека видна превосходная организация. Я уверен, что это дело рук явно не одного Обухова. Тут, друг мой, наверняка замешана куча народу. И это явно не кружок библиофилов из центральной библиотеки. Так что всё интересное ещё впереди, будь уверен.

Легче от этих слов не стало. Наоборот, Гаврилов поёжился, как от внезапно налетевшего холодного сквозняка. Становиться игрушкой в чьих-то руках очень сильно не хотелось. Похоже, за собственную независимость придётся основательно пободаться. И это будет намного сложнее без чьей-либо поддержки.

- Кстати, когда по телевизору показали твой выход из участка, я подумал, что всё это срежиссировано. Падение на руки Обухова – как в дешёвом сериале. Когда ты заявил, что тебя били по голове, весь такой шатающийся, но не сломленный, я едва не расхохотался, потому как подумал, что ты просто всех дуришь. А уж то, что тебя стошнило прямо на того следака – вообще оперетточный ход. Ну, по крайней мере, так выглядело. Не думай, всё было натурально, очень. Даже слишком натурально, потому я и усомнился. Может, кто-то из журналистов, а?..

Когда Герштейн ушёл, было уже далеко за полночь. Несмотря на обилие алкоголя, Гаврилов остался практически трезв и мрачен. Обсуждение его будущей судьбы не добавило оптимизма – теперь писатель ждал удара отовсюду.

И когда на следующее утро в дверь требовательно позвонили, он не мог даже представить, что его за ней ожидает.