Закрытый город⁠⁠

Глава 3. Предыдущие можно найти тут:

1 - http://pikabu.ru/story/zakryityiy_gorod_4061691

2 - http://pikabu.ru/story/zakryityiy_gorod_4078961

Полицейский микроавтобус без окон трясло на разбитой дороге. Внутри было невыносимо душно – чёрная машина, нагретая солнцем за день, не хотела отдавать тепло. Гаврилов успел покрыться потом и полностью протрезветь. Дышать было нечем. Со стороны кабины доносилась какая-то весёленькая мелодия, от которой тошнило не меньше, чем от духоты и дёрганья.

Наконец, последний рывок – и машина останавливается. Стихает мелодия, хлопают двери.

От вынужденной слепоты слух Гаврилова обострился в разы и он понял, что находится в каком-то достаточно оживлённом месте – голоса людей, звуки двигателей, какие-то гневные выкрики. Это уже хороший знак – привезли в участок, а не в лес.

Слева от Гаврилова заскрипела задняя дверь и вскоре писателя рывком поставили на ноги.

- Аккуратно, - буркнул незнакомый голос и Рем сошёл на асфальт.

- Кого ведёшь? – спросил кто-то рядом.

- Барыгу взяли. В «Бухте».

- О-о, - протянул невидимка. – Барыга это хорошо. А то дармоеды из расстрельной команды совсем без работы сидят.

С одной стороны, Гаврилов совершенно точно знал, что это – попытка запугать, но с другой… А вдруг?

А если действительно правда? Наркоторговля на острове действительно каралась смертной казнью, а в кармане Гаврилова нашли какой-то белый порошок, очевидно, подброшенный тем псевдопьяным мужиком. Если исходить из этого, дело дрянь. Рему стало страшно. Вот они – те самые улики, о которых говорил Обухов. Какие ещё нужны?.. Эх, дописался гений...

В плотном мешке было нечем дышать. Хотелось вдохнуть полной грудью, но приходилось гонять по кругу один и тот же углекислый газ. Дыхание участилось, ноги ослабли, отчего новоявленный арестант еле передвигался. Но расслабиться не дали - чувствительный тычок в ребро придал бодрость и заставил перебирать ногами быстрее.

- Куда? Налево! - Гаврилова потянули в сторону и он больно врезался плечом в угол.

Пронзительно, до зубной боли заскрежетали дверные петли. Стало ощутимо прохладнее – как будто ветерок задул в грудь.

- Заходи, - ладонь провожатого, вцепившаяся в предплечье Гаврилова, была омерзительно влажной от пота.

Рема провели внутрь какого-то сырого, холодного тёмного помещения, усадили на табурет и вышли. Снять мешок и наручники никто не удосужился. Ничего не видно, ничего не слышно, ничего не понятно. Гаврилов вертел головой для того, чтобы впустить божественно свежий воздух снизу, там, где неплотно затянутый шнурок оставлял небольшую щель.

После духоты, царившей в кузове микроавтобуса, прохлада была приятна – но лишь поначалу. Вскоре Рем задрожал от холода - сначала мелко, почти незаметно, но с каждой минутой, всё сильнее и сильнее, до тех пор, пока зубы не застучали, а конечности не заходили ходуном. Всё это – темнота, нехватка воздуха, холод, страх и неизвестность, ужасно деморализовало. Гаврилов всегда думал, что в случае поимки будет вести себя с достоинством, но сейчас вся его гордость съежилась до размеров горошины. Сейчас он был готов вымаливать прощение, клясться, что всё это ошибка и обещать всё, что угодно. Мысль, что Обухов и те, кто стояли за ним, обещали помочь, вертелась где-то на задворках сознания – как человек, которого оттеснила толпа.

«Надо взять себя в руки», - стало первым разумным решением за последний час. Это стало большим шагом вперёд.

«Как там в записке? Ничего не бояться и молчать? Это можно», - Гаврилов изо всех сил попытался разозлиться на тех, кто его подставил и сейчас пытался сломать. Получилось легко, даже несмотря на холод, туман в голове и затекшие кисти рук, которые он уже не чувствовал. Рем принялся раскачиваться на стуле, чтобы согреться, качал пресс, поднимая колени к груди, разминал запястья, делал дыхательную гимнастику: всё, что угодно, лишь бы двигаться. Он уже успел основательно устать, когда дверь снова заскрипела и кто-то прокричал с порога:

- Идите вы нахрен. И Павлову так можешь передать. Как дети малые, я только домой пришёл, перед телевизором лёг, пиво открыл, хлебнул… Козлы!

Звук захлопывающейся двери, глубокий вздох. Треск и гул с потолка – включились лампы дневного света, из-за которых в мешке стало немного светлее.

- Не дёргайся, - пробубнил невидимка. – А то шнурок ещё сильней затянется.

Копошение рядом с шеей, тихие ругательства, неприятное прикосновение ледяных пальцев – и мешок уходит вверх. Гаврилов сразу же сделал вдох – хриплый, глубокий-глубокий, разрывающий грудь и заставляющий голову кружиться.

Перед ним стоял невысокий круглый мужчина в джинсах и белой рубашке с коротким рукавом. Неопределённый возраст, полное лицо с поросячьими глазками, короткие тёмные волосы. Смотрит недовольно.

- Очухался?

Гаврилов кивнул.

- Хорошо.

Пока мужчина шёл к столу (да, тут был стол), Гаврилов получил возможность оглядеться: частично из профессионального интереса. И, к собственному удовлетворению через секунду понял, что описывал всё верно. Небольшая комнатка, стены до середины выкрашены серой краской. Высокий потолком и маленькое зарешеченное окошко. Небольшой металлический стол, на ножках которого облупилась от старости зелёная краска, рядом такой же стул. На столешнице стоит древняя с виду настольная лампа и лежит стопка белых бумажных листов. На каменном полу – грязь, песчинки и отпечатки следов.

- Ну, рассказывай, - мужчина сел за стол, взял чистый лист, ручку и выжидающе взглянул на Гаврилова.

- Что рассказывать? – автоматически спросил тот и сразу же прикусил язык, вспомнив, что ему было велено молчать.

- Всё рассказывать, - раздражённо бросил следователь. – Нехрен мне тут Ваньку валять.

Рем молчал и опустил глаза, чтобы не встречаться взглядом со следователем.

- Ну?! – воскликнул тот. – Не тормози. У меня из-за тебя и так вечер сильно не задался, поэтому не советую меня злить. Расклад очень простой – тебя взяли с наркотой в кармане. Это расстрельная статься. Так что ты либо пишешь объяснительную, соглашаешься сотрудничать и я тебя отпускаю гулять до тех пор, пока не понадобится информация о ком-то из твоих поставщиков… - следователь сделал паузу, - Либо ты начинаешь кобениться, портишь мне настроение окончательно и я без лишних разбирательств отправляю тебя в камеру и потом под расстрел.

Уйти прямо сейчас? Написав не признание, а обыкновенную объяснительную? Душа от такого предложения прямо-таки запела.

Соблазнительно. Чертовски соблазнительно для того, чтобы оказаться правдой. Но, с другой стороны, что, если всё действительно так, как говорит следователь? Если его и правда оторвали от телевизора и пива, из-за чего у него нет совершенно никаких причин тянуть резину и вытаскивать дилера, пойманного с поличным? Страшно было сделать неправильный выбор и вместо собственного дома оказаться в камере. Очень страшно.

- Я всё ещё жду. И ждать буду недолго.

«Думай, Гаврилов, думай».

Самым сложным оказалось преломить логику и доказать самому себе, что следователь врёт. Жажда выйти на свободу затмила сознание и поэтому мозг искал аргументы исключительно в пользу правоты представителя власти.

Но, во-первых, он не может не знать, что дело нужно будет сфабриковать. Следовательно, никаких поставщиков нет и в помине. Сейчас у него ничего на Гаврилова нет, поэтому та самая «объяснительная» может запустить процесс дознания и как раз привести Рема в камеру смертников.

Во-вторых, в записке было ясно сказано ничего не говорить и не подписывать. А Обухов рассказывал, что если бы дело было уже готово, то за Гаврилова принялись бы всерьёз.

«А что, если Обухов – один из них? Вот чёрт».

Страх, словно лавина, погребал под собой сознание, мешал думать и здраво оценивать ситуацию. Несмотря не холод, лоб Гаврилова покрылся испариной.

Он не знал Обухова до сегодняшнего утра. Не знал, кого он представляет и чего на самом деле хочет. Может быть, он – агент охранки, цель которого как раз не дать Гаврилову принять верное решение и выйти на свободу под подписку о невыезде. Сложно. Слишком сложно. «Думай! Думай! Думай!»

Но думать не получалось. Сидеть и таращиться на пол – сколько угодно, а мысли никак не приходили. Полная деморализация.

- Мы можем сидеть и молчать, - вздохнул следователь. – Не тяни!

И Гаврилов, собрав остатки воли в кулак, принял решение – больше полагаясь на интуицию, чем на логику.

- Мне нужно подумать, - он мотнул головой, словно отгоняя от себя сомнения.

Снова вздох, в этот раз больше агрессивный, чем разочарованный.

- Да что ж такое… - он хлопнул ладонью по столу, Гаврилов дёрнулся. - Так. Дорогой друг! Я не собираюсь сидеть тут с тобой всю ночь. У меня есть дела поважнее, да и на работу завтра выходить. Хочешь подумать – хорошо, думай, сколько угодно. В камере. А я пойду домой. Устраивает?

На второй кивок воли не хватило.

- Только не надейся, что у нас тут номера люкс. Помещение только одно и сегодня как раз взяли шайку аборигенов. Пять рыл пытались склад ликеро-водочного обнести. Бывалые уже, не в первый раз попались. И если ты хочешь к ним – пожалуйста. Но не жалуйся утром, что все твои естественные отверстия неестественно расшатаны.

Вот тут он и попался. Гаврилов почувствовал фальшь, да и Обухов, кем бы он ни был, говорил про угрозу изнасилования и то, в каких обстоятельствах её применяют. Это придало решимости.

- Так что давай по-хорошему. От тебя требуется-то всего-ничего. Сраная объяснительная, - продолжал следователь, ещё не понявший, что его игра раскрыта.

- Я не буду ничего писать, - сказал Гаврилов и впервые посмотрел стражу закона прямо в глаза. Того перекосило от злости, но он быстро взял себя в руки.

- Ты хоть понимаешь, что творишь сейчас? Ты не мне хуже делаешь, а себе. Можешь ничего не подписывать. Можешь молчать. Всё можешь. Но в таком случае, тебя расстреляют. Допросы не потребуются, тебя взяли с поличным, а нежелание помочь самому себе пойдёт как отягчающее. На подписи никто не посмотрит. Но если откроются какие-нибудь новые обстоятельства, всё может пойти по-другому. Так что не дури и помоги мне разобраться с твоим делом.

Очередное заманчивое предложение, но в этот раз Гаврилов отверг его намного легче, чем предыдущее. Следователь был хорошим актёром и понимал, на что давить, но Рем был предупреждён. Если бы не Обухов, он бы уже успел оговорить себя и подписать столько бумаг, сколько потребовали.

Молчание. Что бы ни говорил следователь – молчание. Не слушать его. Опустить глаза и думать о своём. О новой книге, например. Не обращать внимания, не впускать в уши яд, который может его убить. Следователь ещё какое-то время говорил, но, заметив, что его слова не достигают цели, замолчал и громко откашлялся.

Снова заскрипела дверь позади Гаврилова.

- Здорово! – сказал кто-то позади. Голос был звонкий, а манера произносить слова навевала ассоциации с дворовой шпаной. – О, а чё это ты сегодня?

- Ага. Выдернули, - следователь откинулся на спинку стула и указал рукой на Гаврилова, скривившись так, будто вместо сладкой газировки выпил уксус. – На первичный опрос вот этого.

- А чего так долго торчишь? Там же просто объяснительная нужна и всё, - голос приблизился и обернувшийся Рем увидел его носителя – молодого человека в чёрном костюме – худого, даже, скорей, жилистого. Его лицо было похоже на полотна кубистов – сплошные углы и резкие тени. Подмышкой он держал толстую книгу с надписью «Уголовный кодекс».

- В камеру хочет. Подумать, - усмехнулся следователь.

- Дурак что ли? – без обиняков спросил второй. – Или педик? Ты смотри, там аборигены сидят, оприходуют – как нефиг делать. Или ты специально этого хочешь?

- Выйди, сейчас мы закончим.

- Ай, да ты с ним возиться будешь ещё черт знает сколько. Не умеешь ты ничего! – уверенно заявил следователь номер два. - Дашь мне попробовать? Он у меня быстро запоёт.

«А вот теперь будут бить», - понял Гаврилов. Он готовился к этому моменту, но всё не смог побороть страх. От несправедливости и осознания собственного бессилия хотелось выть.

- Знаю я твои методы. Вон, посмотри на него, трясётся весь уже.

- Ну так если трясётся, так пусть пишет что говорят и проваливает на все четыре стороны. А? – Гаврилову отвесили могучий подзатыльник. Голова дёрнулась, в глазах потемнело.

- Тише там! Не трогай!

- Да не ссы, следов не будет. Ничего он не докажет. Дай мне пять минут и пойдём пиво пить, - второй следователь посмотрел на Гаврилова и хищно усмехнулся.

- Ладно, чёрт с тобой, - первый встал и собрался на выход, предварительно сделав вид, что всё это ему глубоко неприятно. Однако, Рем понял, что это ещё одна игра с целью его деморализовать и расколоть.

Дверь закрылась. Второй следователь неторопливо, вразвалочку подошёл к столу.

- Значит так. Вкратце обрисую во что ты вляпался, если ты ещё не врубился. Тебя взяли с наркотой. Улики неопровержимые. Тебе светит расстрел, если не будешь сотрудничать. Если будешь - тогда другой разговор. Никто тут не обязан тебе, мудаку, помогать. И целовать тебя в задницу ради того, чтобы тебе пулю в затылок не пустили, никто не собирается. На тебя мы тратим личное время. Ты хотел подумать – думай. Считаю до пяти. Если нет, - следователь снял пиджак и завернул в него книгу. – Мы с тобой начинаем говорить по-другому.

Он медленно считал до пяти, пока Гаврилов изо всех сил боролся с малодушием. Лоб писателя покрылся холодным потом, стало плохо от одного только предвкушения избиения. В последний раз его били лет тридцать назад – ещё в начальной школе.

- Ну ладно, - сказал следователь, когда отсчёт закончился. - Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому.

Мощный удар обрушился на макушку и вбил голову в плечи. Вроде бы и не жёстко, но мозги внутри чуть не сплющились в блин. Перед глазами встала кровавая пелена.

Бум!

Второй удар оказался куда хуже предыдущего – отчасти потому, что пришёлся по тому же месту.

- Нравится, тварь?!

Бум! Бум!

Из-за звона в ушах Гаврилов не сразу понял, что на него кричат – перекошенное лицо следователя было прямо у него перед глазами. Он что-то требовал, брызгая слюнями Рему на лицо, но тот не мог даже взгляд нормально сфокусировать. Лицо исчезло, но радоваться было рано.

Бум! Бум! Бум!

- Эй-эй-эй, успокойся! – голос прозвучал над самым ухом и Гаврилова затопила волна благодарности. – Не усердствуй! Выйди отсюда, чтоб я тебя не видел.

Когда Гаврилов очухался, то перед ним сидел первый следователь.

- Всё нормально? – участливо спросил он.

Гаврилов всхлипнул, из-за чего почувствовал себя ещё гаже.

- Извини, что пустил этого придурка, он неадекватный. Не усложняй. Продиктуй объяснительную. Я запишу, ты поставишь свою закорючку. И пойдёшь домой. Даю слово.

«Нет!»

Гаврилов хотел гордо выкрикнуть это, но язык не слушался. Голова жутко болела, как будто кто-то перемешивал мозги миксером.

Смена хорошего полицейского и плохого полицейского проходила несколько раз. Плохой избивал, орал и угрожал, хороший выгонял плохого и ласково убеждал. Время перетекло далеко за полночь, на столе следователей появилась пепельница, полная окурков, несколько одноразовых стаканчиков и кофейник. Гаврилова спасала только злость и уверенность в том, что Обухов, кем бы он ни был, не бросит его в беде. Вопросами вроде: «Зачем ему это нужно», Рем не задавался, здраво рассудив, что над ними можно поразмыслить за пределами холодного кабинета.

Плохой – хороший, хороший – плохой. Писатель уже не понимал, кто с ним говорит – в голове всё смешалось и сознание куда-то ушло, уступив место тупому животному безразличию. Пару раз его тошнило, из-за чего «плохиш» натурально зверел и набрасывался на Рема с удвоенной яростью.

Перед лицом размахивали исписанным листом бумаги и подсовывали ручку. Он ничего не понимал и честно пытался её взять, но пальцы не слушались, и ручка летела на пол, после чего начинался очередной сеанс изучения УК…

Уже далеко за полночь бесчувственного Гаврилова оттащили в тёмный бетонный карцер, где воняло мочой и сыростью. Его бросили на деревянные нары и оставили. По словам уставших следователей, только до утра.