Верхом на радуге (Фантастика из архива)⁠⁠

В виду творящихся событий... кажется будет в жилу. Простите, текст не вычитан.

На площадке перед Радужным домом развевался звездно-полосатый флаг. Черные звезды со времен начала движения BLM, радужные полосы всех цветов для обозначения всех свободных форм любви, обратная по цвету радуги окантовка флага для обозначения трансгендеров – все слои нового общества были отражены на великом стяге великой страны, великой нации.

На трибуне, по правую руку от него, стоял оратор, или ораторша… В прошлом белый мужчина, теперь белая женщина с лесбийскими наклонностями педофильного характера, рядом с нею стояла малая – двенадцатилетняя девочка, ее любовь.

Ораторша вещала:

- Дин начал путь с самых низов нашего общества. Рожденный в белом гетто, в обществе, испорченном отсутствием религиозности, в семье где его мужчина отец и женщина мать, - ораторша дала паузу, чтобы накалить момент, - были с интеллектом выше верхней нормы, что оскорбляет чувства нас, нашей нации, нашей свободной, демократической Америки!

Общество ахнуло, раздался тихий ропот, настороженные шепотки.

- Но он отрекся от гетеросексуальной парадигмы, он смог подняться над этими застарелыми, изжившимся себя атавизмами и стал настоящим сыном, настоящим существом Америки, вкусившим все плоды новой, по-настоящему демократической Америки!

«Нда… познал и вкусил…» - промелькнуло у Дина в мыслях.

Х Х Х

Дин родился в гетто. Был год провозглашения снижения возраста согласия, и уже не в четырнадцать, а в десять лет особь могла выразить согласие на интимные отношения, и на определение по половой принадлежности.

Его родители, как бы это дико не прозвучало, мужчина и женщина, произвели его на свет тайно, не поставив никого в известность. Длительное время они прятали его от обысков ювинальных органов, что вламывались в тесные хибарки белокожего, гетеросексуального гетто. Они могли вломиться в их темную, насквозь прогнившую лачугу и днем, и ночью, и в праздники. Они обыскивали все дома на предмет незаконноявленных детей, и, если обнаруживался таковой, то ребенок тут же изымался. Нельзя воспитывать ребенка в семье, где изначально есть определение с гендерной принадлежностью, где молодое, не сформировавшееся существо изначально определено с полом по факту рождения, а не по аргументам своего внутреннего определения.

Поэтому половина детства его прошло в яме, что была по соседству с выгребной, чтобы отбить нюх у собак. Отец, в далеком прошлом, ученый физик, хорошо постарался, и в его, Дина, погребе был и свет, и была библиотека с разными старыми книгами, не прошедших через руки толерастической цензуры. Поэтому он читал книги, в которых были мужественные воины и принцы, и нежные принцессы. Он читал научные труды, что ныне оскорбляли чувства среднеразвитых американцев, и поэтому находились лишь в спецхранилищах спецбиблиотек. Он читал множество трудов, в которых не упоминался бог, и в той библии, что каким-то боком затесалась среди всех томов его библиотеки, Иисус не был ни черным, ни женщиной, ни бесполым существом.

Но когда-то это должно было случиться, и оно случилось. Его засек бесшумный квадракоптер слежения ювиналов, и уже через полчаса, гремя подошвами тяжелых армейских ботинок, явилась группа быстрого реагирования. Родителей придавили к полу, мать кричала и плакала, отец стоически молчал, придавленный коленом к полу, а маленького, семилетнего Дина выдергивали из его тайного убежища рядом с выгребной ямой.

Его определили в семью с родителями номер один и номер два. Один активист движения BLM – тяжеловесный, с обвислыми боками и ягодицами, висящими до уровня колен, огромный негр по имени Стив. Другой же – миниатюрный азиат Хен, который так и не мог определиться в том, стоит ли ему поменять пол, или нет, поэтому все время ходил в миниатюрных платьях и кружевах, но роль в интимных взаимоотношениях со Стивом всегда выбирал активную.

Откуда Дин знал, что Хен был активен? Они любили, чтобы он наблюдал за их играми, и ювиналы, которым он единожды пожаловался на то что все это происходит перед его глазами, сообщили ему, что это поможет ему определиться с его гендером в будущем. Сообщили, что это норма поведения, и то, что ему уже скоро исполнится десять, а значит и он должен будет сам решить – кем хочет быть в этой жизни.

Но все же он рос диким, оторванным от этого мира, он будто так и не покинул пределов своего гетто, не покинул своего тайного укрытия, рядом с выгребной ямой уличного туалета в том, покинутом доме. Он просто был в этой новой семье с родителем номер один и номер два, изредка выполняя обязательные вуайеристические потребности своих опекунов: скучая смотрел на их «шалости», давал им смотреть на то, как принимает ванну, или же ходит в туалет по большому, или же по маленькому. Но все же он не менялся, он оставался собою, хоть и замкнулся в себе, разве что механически отвечая на вопросы, или столь же механически, как не живой, исполняя указания опекунов.

- Дин, - Стив похлопал ладонью рядом с собой на диване, - присядь, пожалуйста. Нам надо поговорить.

Дин сел рядом. Ему не нравилось, когда Стиву надо было с ним поговорить. Как правило все упиралось в новые выплаты для различных меньшинств. То он предлагал ему полностью отказаться от мяса и стать веганом, так как за это доплачивали, то он говорил о том, что ему надо проявлять побольше активности на интернет ресурсах – завести аккаунт на сайте для неопределившихся, и начать гендерные игры, за это тоже доплачивали, так как таким образом американцы проявляли заинтересованность в правильном воспитании молодого поколения.

- Да, Стив.

- Я бы хотел поговорить с тобой о Боге.

- О каком боге? – спросил Дин.

- О любом, почему ты не хочешь уверовать, принять в свое сердце Аллаха, Будду, или Иисуса?

- Я верю в высшую силу, - тихо ответил Дин, чувствуя, как диван поскрипывает под тяжеловесным задом Стива, будто тот на необъятных своих ягодицах подкрадывается к нему, почувствовал, как тяжелая, мясистая рука, легла, приобняла его за плечи.

- И в какую же силу ты веришь, Дин, - Стив прошептал это ему на ухо, задев полными, мясистыми губами его мочку уха.

- В силу разума! – Дин попытался вскочить, вырваться из под тяжелой руки Стива.

- Куда, куда собрался! – Стив вцепился в него здоровыми, как прокопченные сардельки, пальцами, - Кто тебе сказал эту глупость!

И тут же, не удержавшись, залепил противный, слюнявый поцелуй ему, Дину, в губы. Но промахнулся, и получилось, что он обслюнявил ему щеку.

Дин взвыл, и в ответ, затарабанил всем чем мог по необъятным телесам Стива руками и ногами, а когда тот все же навалился на него всем телом, вцепился зубами в его черную губу, рванул головой что есть силы, и услышал бешеный крик этого жирного афроамериканца BLMщика, Стива.

Вырвался и убежал из дома.

Его нашли буквально через пару часов. Нашли по сигналам вшитого чипа, когда он шел босиком в сторону гетто. Рядом с ним остановилась полицейская машина, из которой выскочил женоподобный трансгендер и саданул в него, в Дина, из тазера.

Острая боль пронзила все тело, он, без трех месяцев, десятилетний мальчишка, в судорогах корчился на асфальте, а полицейский трансгендер все жал и жал на спусковой крючок, с улыбкой наблюдая за его муками. Было видно, что ему, полицейскому, приятно наблюдать за корчами Дина, он получает от этого удовольствие.

А потом Дин описался и потерял сознание.

Пришел в себя он у ювиналов, в карантинной зоне, распятый к хромированным поручням кровати мягкими ремнями. Слева от него равномерно пикал, отсчитывая пульс, какой-то медицинский прибор, в руку был вставлен катетер, рядом капельница мерно отсчитывала капли.

Дин уставился в белый потолок палаты, услышал доносящийся из-за окна гул машин, людские голоса, шелест листвы.

В голове было пусто и гулко, он вдруг как-то сразу, не по-детски, а полностью осознав это, понял, что весь мир против него, и это законно, это новые правила нового мира, в котором нет книжных законов чести для него. Есть какие-то другие правила. Он закрыл глаза и уснул.

Х Х Х

В конце концов речь была закончена. Ораторша глянула в его сторону, и будто маленького, поманила его к трибуне. Дин поднялся, поправил радужный галстук с золотой заколкой в форме фаллоса, оправил длинную, строгого покроя юбку, и направился к трибуне.

Там он под торжествующие аплодисменты одарил французским поцелуем ораторшу, ее любимую – девочку, крепко оперся руками о края трибуны и произнес в микрофоны.

- Приветствую вас, американский народ, приветствую вас, моя родная нация, приветствую вас – новое общество нового мира, познавшее радости толерантности и демократии во всем своем разнообразии и красоте!

Все звуки мира поглотили овации, радостные крики, свист.

Х Х Х

В коррекционном центре он пробыл долгие четыре месяца. Большая часть времени потребовалась не для того, чтобы он ознакомился со всеми правилами, правами и обязанностями этого не совсем понятного для него мира, а для того, чтобы все вокруг поняли, что он все принял, все осознал и готов выйти за двери коррекционного центра.

Дин заучил как «отче наш» все те льготы, что давали те или иные узаконенные отклонения, что он будет получать за то, что он станет приверженцем однополой сексуальной активности, какие надбавки у него будут если вдруг он решит сменить пол, что при вхождении в организацию BLM он получит к своей прошивке чипа небольшое дополнение, позволяющее ему добывать лут, а так же какие дотации пойдут на его содержание.

Это был мир, в котором любое твое отклонение от законов гетто щедро оплачивалось от государства, вело к сытой жизни, а не к тому юродивому, нищенскому существованию, что было у него в гетто с родителями. Там, в гетто, родители могли получить только то, что они заработали, да и заработки эти были редкими, все больше питались с огорода, да с той живности, что держали. Потому что родители были белыми, потому что они были махровыми гетеросексуалами, потому что не верили в бога, потому что их умственные способности оскорбляли возможности среднестатистического американца.

Дин был не глуп, но свою сметливость он прятал от своих воспитателей, делал вид, что ту или иную парадигму нового мира он понимает далеко не сразу, с третьего, а то и с десятого раза. Тот же «Отче наш» он заучивал долго и истово, едва ли не месяц, хотя и выучил его со второго прочтения. За свои труды, в плане показания своей недалекости, неразвитости, он получил первую дотацию за низкий интеллект – выплаты были не велики, но все же, для начала, это был неплохой результат.

Через пару недель к нему допустили опекунов – Стива и Хена. Стив был зол, старался не смотреть на Дина, но тот сразу бросился к этой омерзительной афроамериканской туше мяса и влепил ему страстный поцелуй в так толком и не зажившую, со многими швами губу.

Стив сморщился от боли, но попытался ответить на поцелуй, из под толком не заживших швов проступили капельки крови.

- Дин, ты измажешься, Дин… - он отстранил от себя мальчика, в глазах его блестели слезы радости, по подбородку уже струилась, капала на белую футболку его кровь.

На третью неделю к нему подселили мальчугана, афроамериканца. Совсем глупого, недоразвитого. Было ему уже лет двенадцать, но по умственному развитию он поднялся разве что выше годовалого щенка. Он писался в постель, он с трудом, по долгу, учился новым словам, и смог запомнить имя Дина только на второй день жизни в палате.

Дин ходил с ним по коррекционному центру, держась за руки, и, как только видел воспитателя, обнимался, пытался приникнуть головой к груди высокого своего сопалатника. Этого недоразвитого соседа звали Бубба, и имя ему подходило абсолютно, потому как порой казалось, что нет для него большей радости, чем сидеть, раскачиваться на своей койке и бубнить себе под нос:

- Бубба-бубба-бу-ба-бу-ба-бу-ба.

Как-то, в столовой, пара новеньких девчонок попыталась устроить им травлю. Одна из них, та что постарше, подставила подножку Буббе и тот растянулся на полу, содержимое подноса широким веером раскинулось по белому линолему, апельсиновый сок, будто щедрый желтый полив мочи растянулся следом за катящимся стаканом на пару метров. Девчонки рассмеялись зло и противно.

- Обидели ниггера-голубка, Буббу-голубка, лижи, соси помои. Тебе же нравится сосать! – заверещала та, что поставила подножку.

Дин не стал разбираться, а бросился в драку. Он не хотел бить девочек, он помнил сказки из своего детства в гетто, где мужчины никогда не поднимали руки на женщин, но таковы правила нового мира.

Он дрался яростно и жестоко, сбивая кулаки, не обращая внимания на удары. Он уже знал что скажет воспитателям:

- Я хочу стать активистом BLM.

- Я люблю Буббу, я защищал его, он мой парень!

- Они смеялись над моей любовью и над моим выбором!

- Они белые и они оскорбили афроамериканца!

Их разняли и он сказал все то что хотел сказать. Девочек отправили на усиленный курс коррекции в низкое, в два этажа, крыло центра. Дин знал, что там не палаты, а камеры, там, бывает, устраивают электрошоковую терапию, и еще многое другое – знакомят с правилами мира жестко и безапелляционно.

Он же, как достигший возраста согласия, выразивший свои однополые пристрастия и явный приверженец движения BLM получил дополнительные дотации, а так же те самые прекрасные дополнения в прошивку чипа.

В следующий раз, когда Стив один, без Хена, пришел проведать своего воспитанника и сразу же едва ли не набросился на Дина с поцелуями, Дин вырвался и заверещал:

- Я люблю Буббу! Я с Буббой! Я не хочу тебя! – и Стиву пришлось отстать. С тех пор он больше не заходил, и Дин был этому очень рад. Бубба же не требовал половой близости, и не мог никому поведать о том, насколько крепки и глубоки их взаимоотношения, поэтому Дин мог рассказывать воспитателям все что угодно и ему верили.

- Я знаю не понаслышке, я был, я видел, я рос в атмосфере нетерпимости ко всему новому, я познал мир бесправия в далеком своем детстве! – Дин глянул исподлобья на всех, кто собрался на инаугурации, так, будто они были его врагами, а не покойные его уже родители, умершие в дикой бедности, как поганые, шелудивые псы на свалке, - Но они не сломили мой дух своими запретами, своим воспитанием! Я возвысился над их застарелыми взглядами, я впитал в себя свободы новой толерантной Америки, как младенец впитывает в себя эрзац молока, я пропитался духом новой американской нации! Я был первым сенатором, кто поднял вопрос об уничтожении гетто, о создании островных и подземных резерваций для этого бича нации – для закостенелых, позорящих имя американцев граждан, что не принимали новых свобод! Я был первым кто поднял вопрос о стирании их с лица Америки, кто спрятал их под землю, с глаз долой, во мрак подземелий, где они не могли растлевать наших детей своими закостенелыми взглядами, разделил наши миры!

Х Х Х

Смену пола он устроил тогда, когда почувствовал, что два его любовника уже не позволяют ему достойно отвечать на высоких встречах о степенях его свободы. Следовать за новым течением, принятом буквально пару лет назад о признании прав некрофилов, он не мог – не дорос еще до такой степени свободы. Но Дин попросту ощущал, что вот он его потолок, степень его признания – конгрессмен и не более того. Путь в сенат ему закрыт. Он не был черным, хоть и состоял в BLM, он не был женщиной, хоть и поддерживал феминизм, он сыпал цитатами из библии, но не был в прошлом преступником, ставшим проповедником. Поэтому оставалась только смена пола.

Под нож он лег в известную клинику, красивую, дорогую, известную на все штаты. Нет, он не хотел становиться трансгендером, он хотел остаться тем, кем он был рожден, но карьера требовала того и ничего с этим не попишешь, ничего тут не поделаешь.

- Нэтали, - он окликнул молоденькую, но весьма крупную медсестру, - что там за шум?

- Мистер Дин, это протестующие. Пикет, - она повернулась к нему, улыбнулась, лицо неприятно прыщавое, лоснящееся жиром, - Не обращайте внимания.

- Что за пикет? – он улыбнулся ей своей фирменной, белозубой улыбкой конгрессмена.

- По поводу главврача. Говорят, что он состоял в сопротивлении BLM еще тогда, в двадцатых годах, говорят даже кого-то убил. Но там разберутся, никогда не замечала в нем никакой нетерпимости. Все будет хорошо, мистер Дин, идите в палату.

Он вернулся в палату. Операция должна была состоятся этим вечером, но в виду все усиливающихся криков с улицы и беспорядков, что начались ближе к ночи – операцию отменили, а ночью устроили погром. До его этажа не дошли, повезло. Дин приник к окну и смотрел что творится внизу, а творилось там дикое: люди с платками на лицах, в масках, в темных очках, с бейсбольными битами, цепями, некоторые даже с армейскими винтовками, смяли нестройную линию медицинских работников, по зданию понеслись гулко раздающиеся удары бегущих ног, крики людей, шум и грохот разбитых стекол, перевернутой мебели. А еще через некоторое время он увидел как на руках вынесли из здания кричащего, дергающегося старика. Несущим его людям давали проход, расступались перед ними, старик в халате надрывался, орал, но в ответ лишь смеялись, кричали что-то оскорбительное.

Его обвязали буксировочным тросом, прицепили к черному, как вороново крыло, армейского образца, джипу и потащили волоком прочь от клиники.

Крики бедного старика удалялись, растворялись в темноте ночи, но погромщики не расходились и до утра слышались то тут то там крики, грохот бьющегося стекла, вспыхнуло ярким неуемным пламенем левое крыло больницы. В скорости приехали пожарные и Дина вывезли из больницы на каталке.

Их, пострадавших, привезли в другую клинику, где Дин кричал благим матом о том, чтобы его не трогали, что он только-только после операции по смене пола, а так как таковых было много, то их всех перевезли в отдельное крыло и дали отлеживаться, особо не вмешиваясь в их дела. Разве что помогали особо нуждающимся, но, как то и понятно, Дин не входил в их число.

С тех пор Дин старательно брился, так, чтобы ни единого предательского волоска не было заметно на щеках и подбородке, носил строгие костюмы вкупе со строгой юбкой, давал этакую фривольность в своем внешнем облике посредством пушапа и мейкапа. В следующем году он смог попасть в сенат.

Х Х Х

Все осталось позади. Выступления, церемонии, поздравления. Дин попросил оставить его одного в овальном кабинете. Он расслабленно уселся на свое место, во главе кабинета, стянул с шеи надоевший галстук, бросил рядом на стол. Вот он здесь. Он достиг того, к чему шел с самого детства, с того момента, когда понял, что жить сыто и богато можно только если приспособиться, стать таким как все, и он хотел жить лучше, ярче, богаче день ото дня достигая новых и новых вершин, но не для себя, а для всех – для человечества. Для всех.

Х Х Х

По возрасту согласия, который был уже снижен до восьми лет, он взял двоих детей из центра коррекции. Он старался появляться кругом и всюду с этими детьми. С мальчиком и с девочкой, чтобы попадать с ними в объективы репортеров, чтобы в нужные моменты в интервью говорить: «ну вы понимаете, это частная жизнь, и я не хочу вдаваться в подробности».

С обоими своими любовниками: женоподобным Джоном и брутальным Хенком он распрощался, так как после «смены пола» во всеуслышание заявил, что ему неприятны мужчины, и максимум, на что он способен – это близкое общение с детьми и подростками. С женщинами же он не может иметь близости, так как у него психологическая травма с детства, когда мать кормила его грудным молоком естественным образом. Он, в своем сознании, соотнес близость с женщиной с актом каннибализма, поэтому он попросту не способен иметь интимной близости с женщиной даже в формате однополой любви.

Его электорат, после этого заявления мгновенно скакнул, да и к тому же мальчик, что вечно ходил за ним, тот самый, из коррекционного центра, страдал излишней полнотой, даже для полных детей, и тогда Дин заявил что он всеми руками за бодипозитив.

- Мы такие, какими нас хочет видеть Бог, - заявил он с трибуны при очередном выступлении, - и всяческие попытки сбросить вес – это шаг против Бога, против его замыслов, против его воли! Да здравствуют наши несовершенства, ибо они дают нам индивидуальность, и даны нам свыше. Поэтому это не есть зло – это есть наша благодеяние, оставаться такими, какими мы угодны планам Его, воле Его!

И снова скачек электората, новый виток популярности. Он стал угоден всем и сразу, он, будучи всего лишь сенатором, уже был лицом соединенных штатов. Его утонченно строгий вид, хранящий в себе и тщательно замаскированные мужественные черты, и столь же тщательно наложенные женственные, и принятие всех слоев нации, и стойкая неприязнь к лишенным права голоса подземным жителям резерваций – все это сделало решенным заранее результаты выборов на пост президента. Он хотел и он им стал. Он обещал новые льготы, новые дотации, новые выплаты, он обещался понизить порог максимального уровня интеллекта по выплатам, и повысить эти самые выплаты средним, идеальным американцам. Он обещался снизить полномочия полиции, расширить права при добыче лута, и убийства для членов BLM привести к уровню самозащиты.

Его дебаты с другим претендентом на пост президента Соединенных Штатов Америки закончились по окончанию его вступительной речи, так как оппоненту попросту не дали права слова – толпа орала, кричала, заглушала слова оппонента. Они кричали до тех пор, пока он не выдержал, и не ушел прочь со сцены под общее гиканье и улюлюканье собравшихся.

Дин стал президентом!

Х Х Х

С первого же своего выступления он показал стране линию своего поведения:

- Мы задыхаемся, нам перекрывают кислород! – начал он жестко, подкрашенные черной тушью его брови сурово сдвинулись, - Китай, Корея, Россия, Индия – все они давят на наши свободы, на мир, уже признанный всеми цивилизованными странами Европы и Азии! Нет свободы выбора, свободы определения – все это подавляется, всему этому навешиваются ярлыки извращений, или же проявления агрессии! За свободное проявление воли людей сажают в тюрьмы, отправляют на принудительное лечение, а в некоторых странах, так и вовсе – отправляют на смерть! Мы, как, не побоюсь этого слова, лидеры, должны показать им путь! Мы должны диктовать с позиции силы, с позиции старшего брата, всем им верное направление прав и свобод их загнанных общественным порицанием граждан! Поддержка, как финансовая, так и психологическая, только поддержка проявления свобод передовых граждан этих отсталых стран, варваров нового мира, позволит, поможет вести в грядущем свободный диалог на мировой арене. А до той поры, до поры внесения свобод в высшие, конституционные права, я объявляю всех их, все эти атавизмы на лице нашей Земли, врагами Америки, своими личными врагами!

Агрессивную внешнюю политику, за которую Дин, мистер президент, взялся обеими руками, общество поддерживало страстно и яро. Китай? Корея? Россия? Ирак? – все враги, все на одно лицо! Все противники свобод, рассадники диктатуры, страны нетерпимости – концлагеря свобод нового, грядущего мира!

Наращивание ядерного потенциала, охота на ведьм – на террористов на просторах Ирака, Афганистана, расширение внутреннего аппарата слежения за гражданами, бряцанье оружием, злые слова, политика старшего брата. Это все Дин! Повышение налоговых пошлин, поиск врагов свобод, яркие звезды блоггеров, вещающие на весь мир о конституционных правах, о международном суде ООН в Гааге – они стали факелом нового мира, Прометеями демократии. И все чаще гремели новости о митингах в закостенелых странах, все больше средств уходило на поддержку оппозиции в них же. И Дин, будто говоря о собственных, о личных успехах, нес людям, нес своей нации слова о разрушении и скорой смерти диктатур. И он не забывал поддерживать, вводить новые свободы проявление граждан, он не забывал о богатой их сытой жизни, подписывая все новые поправки о выплатах за приверженность к тем или иным меньшинствам, льготы на трудоустройства, процентное содержание рабочих штатов предприятий, офисов, чтобы не было никакого проявления расизма, нетерпимости, нетолерантности.

Но хоть народ и поддерживал все его решения, но при обсуждении его слов, его политики, происходили конфронтации.

- Выплаты оппозиции превышают все возможные показатели! – пытался доказывать министр финансов.

- Вы накаляете без меры внешнеполитические отношения! – поддерживала министр по той самой внешней политике, - И ладно бы это имело смысл! Но их раздавят и что тогда?

- Тогда у нас будет повод нанести удар, - жестко сказал Дин, - нам отольются все вложения. Это рабы, они будут смотреть нам в рот, как тот же Евросоюз, рабочая сила, Индия – сколько рук? И мы будем их лидерами! Время колоний вернется, - он был тверд и суров, в голосе его звенела сила, - я с ужасом вспоминаю времена своего детства. Времена ограничений, мир, состоящий из одних обязанностей, где нельзя было проявить себя. Их акт агрессии по оппозиции, по оппозиции заявленной, прозвучавшей в мировой новостной ленте – это наш шанс на удар, на поддержку. Мы принесем им новый мировой порядок и…

- Ядерный удар, - тихо произнес кто-то, - они могут нанести ядерный удар, если мы…

- Не смешите меня и весь совет министров, - усмехнулся Дин, - Прошли времена пугалок ядерной войной. Это самоубийство и они это прекрасно понимают. Нет – этого не будет!

- Но…

- Без «но». Нам нужна новая кровь, новые подвластные территории – без них нам не выжить, без них не построить новый мир! – он хлопнул ладонью об стол, поправил галстук, убрал под заколку выбившийся из укладки вихор, - И да, тактическое вооружение… Он глянул в сторону пятизвездочного генерала, - вы приступили к оптимизации запуска тактического оружия и переоборудованию?

- Да, мистер президент, но меня смущает команда разра…

- Когда будут закончены работы?

- Через шесть месяцев.

- Надо ускоряться, понимаете, это наш щит и меч, без него – мы вошь.

- Понимаю, мистер президент.

Х Х Х

И грянуло. Наступил день кровавого подавления бунта оппозиции в Корее. Были хорошие кадры, в США был объявлен день скорби по мученикам свободы, и после – высадка войск, а еще через день другой, когда конфронтация на границе достигла абсолюта накала…

- Мистер президент, - пресс-секретарь стоял на пороге овального кабинета, мялся, боялся ступить вперед, - мистер президент, вам необходимо выступить перед нацией.

- Я знаю, - он поправил галстук, - дайте мне минуту.

- Но… мистер президент… они… они грозятся… - пресс-секретарь закатил подведенные глаза, и выдохнул, - нанести ядерный удар, если мы…

- Я в курсе, дайте мне минуту. Выйдите, пожалуйста, вон.

- Хорошо, мистер президент.

Пресс-секретарь вышел, прикрыл за собою дверь. Он, старый поклонник БДСМ, уже убивший, по согласию сторон, двух своих половых партнеров, не знал, о том, что не более чем пять минут назад, по защищенной линии, у Дина состоялся диалог с председателем Государственного комитета КНДР. И Дин заявил в диалоге, что войска не отступят от границ, что лидеру КНДР дано лишь полчаса для того, чтобы открыть границы и избежать дальнейшей эскалации конфликта. Было повторение угроз со стороны КНДР о нанесении ядерного удара. Дин посмеялся. Посмеялся от души, так, чтобы у лидера КНДР свело скулы от злости. Он вел себя, как старшеклассник, издеваясь над первоклашкой, над малявкой, указывая тому на его место.

А сейчас Дин ждал и думал. Напряженно, насупившись, он ждал точки невозврата.

Зазвонил телефон на столе. Тот самый, звонок на который не поступал никогда. Дин взял трубку.

- Мистер президент, зафиксирована активность на пусковых…

- Я в курсе, - бросил он зло в трубку, - приступить к выполнению протокола.

Бросил трубку и вышел из овального кабинета. Его ждала пресс-конференция, его ждала нация и народ.

Он вышел под прицелы камер, встал за трибуну, в зале стояла гробовая тишина. Ни звука, ни шороха, все ждали его слов.

- Нация, я обращаюсь к тебе! – начал он холодным, крепким голосом, - К каждому из вас, к каждому гражданину нашей, в прошлом, великой страны, - по залу пронесся удивленный выдох. «Почему в прошлом?» - повис немой вопрос, но Дин не позволил его задать, не дал паузы в своей речи, - Мы потеряли человеческий облик. Променяли души, на грязь, все то темное, страшное, что только можно было придумать. Мы насилуем наших детей, прикрываясь законами, предаемся оргиям, отказываемся от своего естества, убиваем любовников и любовниц по обоюдному согласию. Мы грабим под маской расчета за прежние прегрешения и снова убиваем. Мы даем шанс выпуская вновь и вновь в мир больных психопатов, ублюдков, под маской принятия особенностей и толерантности, но не даем шанса нормальным людям с нормальным умом. Квоты принятия на работу, дотации, выплаты нетрудоспособным по придуманным психологическим заболеваниям… Мы – цирк уродов, сытых и довольных уродов, где нормальным людям нет места. И как Господь очистил потопом твердь земную от грешников, так и я желал с самого детства, со времен своей жизни в гетто, очистить нашу страну от скверны. Но очищение будет огнем, - в зале стояла тишина, будто даже дышать перестали, - Гетто, как в ковчеге, сокрыты под землею, они переживут пламя ядерного удара, и ответного удара не будет, КНДР не понесет наказания за свое добродеяние пред людьми и небом – я позаботился об этом.

В зале, и без того тихом, повисла гробовая тишина. И Дин произнес последние слова своего выступления:

- Молитесь.

Он вышел прочь, и тут зал взорвался криками, кто-то ревел, кто-то бился в истерике, и так по всей стране. Кто-то вешался и резал вены, кто-то придавался последней смертельной оргии, кто-то, по старой привычке, побежал громить магазины в поисках лута, так и не осознав, что не будет времени «после». А Дин вернулся в свой овальный кабинет, уселся на свое место, содрал с себя галстук, посмотрел на фотографии детей, которых считали его интимными партнерами, но к которым он даже пальцем не притронулся в этом смысле. Они находились сейчас в подземном убежище, в гетто с прочими нормальными людьми.

Он ждал.

Яркая вспышка за окном, вспухающий до черноты космоса гриб, и облака растворяющиеся, отступающие пред его яростным пламенем. Видимая из окна, все сметающая на своем пути, взрывная волна. Но Дин ее не видел, он сидел спиной к окну. А через секунду – брызнули стекла и настала тьма…

Автор: Волченко П.Н.