УНДИНА⁠⁠

Эта история абсолютно правдива.

События, описанные в ней, произошли в июне 1989 года.

Я посвящаю её моим пионерским товарищам.

Их лица постепенно скрываются за туманом времени.

Но воспоминания о происшедшем до сих пор будоражат память.

[1] Ундина (от лат. unda — «волна») — мифологическое человекоподобное существо женского пола, связанное с водоёмами, нивами и полями[1]

Краткая аннотация рассказа

Четырнадцатилетний юноша по имени Константин прибывает на первую смену в знакомый пионерский лагерь. В компании старых друзей он собирается провести несколько беззаботных недель. Но в этот раз события развиваются совсем неожиданным и не самым приятным образом. Новые знакомства ставят Костю перед очень серьезными испытаниями и заставляют пережить нешуточные эмоции. И только когда вихрь происшествий ослабевает, Косте становится понятно, что он оказался в центре какой-то весьма мистической истории, связанной с трагическими событиями и потусторонними явлениями. В ночь летнего солнцестояния, когда по легенде расцветает папоротник, а в пионерском лагере зажигается прощальный пионерский костёр, Костя решает отдаться воле своих чувств. Он отправляется в одинокую и опасную прогулку по самой короткой летней ночи. Ему суждено испытать ужас, печаль и очень странные, не поддающиеся описанию чувства, которые могут овладеть взрослеющим юношей на самом исходе его безоблачного детства.

ЧАСТЬ I

Лагерные привидения

Отцовская жигули-копейка прощально мигнула круглыми наивными фарами и скрылась за лесистым горизонтом. Я с трудом приоткрыл тугие и скрипучие ворота пионерлагеря «Берёзка», пропихнул во внутрь пухлую спортивную сумку и хотел было поздороваться с дежурными. Однако их пост у ворот пустовал. Вспоминая забытые за год запахи юного лета, я бодро зашагал вглубь лагеря по заросшей июньской травой тропинке.  Остановившись у знакомого продолговатого строения барачного типа, которое служило пристанищем отряду номер три, я отхлебнул из питьевого фонтанчика.  Тут я впервые осознанно удивился странному безлюдью вместе с несуразной для этого места тишиной. Пустыми распахнутыми глазницами смотрели на меня окна наших палат, деревянная веранда была чисто подметена, молчал громкоговоритель на столбе, в жестянке фонтанчика тихо плескались вода, а в елях за корпусом трещали сойки. В этот момент я расслышал мелодичный перезвон ключей, и обернувшись, я с облегчением признал Никитичну, пожилую женщину, бессменно служившую при лагере кем-то вроде прачки и заведующей по хозяйству.

– Здравствуйте, Авдотья Никитична, а где все?

– Ты то откуда тут свалился? – ворчливо ответила она вопросом на вопрос.

– Так заезд же сегодня, меня родители привезли.

– Ах вот оно что. На завтра заезд перенесли, а то может и послезавтра. В авиатехникуме автобус поломался. Они, видишь ли, там самолёты со спутниками проектируют, а автобус починить не могут… Совсем страна под откос пошла. Сталина на них нету.

–Так что же мне теперь делать?

– А что делать? Ты, я смотрю, не впервой у нас. Белье и полотенца возьмешь у меня в каптёрке, затем сгоняй в столовку, там после ужина что-то еще осталось, покормят и тебя. Из вожаток ваших кое-кто тоже прибыл, доложишься им и спать пораньше ложись – до общего заезда электричество и освещения в корпуса не подаётся.

В палате на девять коек я быстренько выбрал центральное место у окна. От ужина решил отказаться, в сумке был значительной запас съестного и сладостей, которые мама заботливо уложила для меня и моих друзей по палате. Затем я решил прогуляться по лагерю. В вожатской никого не было. Я заглянул в другие пустовавшие помещения, проверил не наполнен ли водой вечно недостроенный бассейн. Повсеместное безлюдье и тишина стали немного действовать мне на нервы. Чтобы как-то развеяться я запустил камешком в лагерный громкоговоритель на столбе, от попадания он неожиданно громко и обидчиво зазвенел. Тут же я раскаялся в содеянном – мне почудилось, что этим звоном я привлёк к себе чьё-то внимание. Ощущая спиной тяжесть невидимого взгляда, поспешил вернуться в палату.

А когда за окном стало вечереть, в голову полезли дурные мысли и фантазии на тему страшных лагерных историй. Я решил на всякий случай поменять кровать у окна на более уютное и надежное в углу. «Ничего, – успокаивал я сам себя, – одну ночь как-нибудь перекантуюсь в одиночестве, а завтра начнется нормальная жизнь пионерского лагеря». Как только я это подумал, по веранде мелким горохом просыпались чьи-то скорые шаги, дверь распахнулась, и во внутрь ввалились Лёнька и Родик. Так уж случилось, что эта парочка, до боли напоминающая неразлучных хомяка и суслика из советских мультиков, уже три года напролёт была моими самыми закадычными «пионер-лагерными» товарищами. После каждого летнего сезона жизнь раскидывала нас по разным школам и уголкам большого города, чтобы летом снова собрать вместе. Порою даже трудно было себе представить, существовали ли эти мои друзья долгие месяца вне этого лагерного антуража. И, пожалуй, еще труднее мне представлялась жизнь в лагере без них.

– А ты за год вымахал! – отметил круглолицый хомяк Лёнька, а суслик Родик лишь молча похлопал меня по плечу. Мое настроение, как реактивный истребитель, резко взмыло вверх.

– А вы вообще не поменялись, робя, будто вчера с вами попрощался! – сказал я, стараясь скрыть широченную и глуповатую от безграничной радости улыбку.

– А мы здесь теперь вообще, как лагерные привидения, по все три смены будем торчать! А так бы еще хотелось с родителями на море съездить, а не кормить комаров в средней полосе! – пожаловался Лёнька, – Ну да ладно не будем терять время – пока нет заезда и полностью не стемнело, нужно отобрать из всех зассаных матрасов палаты три наиболее не зассаных!

– Или три наименее зассаных! – поправил Родька.

На террасе вновь раздались шаги.

– Шубись, рыжая идёт! – снова скомандовал хомяк.

Дверь распахнулась и в проеме показалась высокая женская фигура. Луч фонарика, скользнув по углам палаты, быстро отыскал меня.

– Ты, Костров, правильно? Костя?  — спросил молодой женский голос.

– Ага, это – я.

– А я ваша пионервожатая, можешь звать меня Лариса, – представился мне луч света, – Ах да, прости, меня не видно. Она коротко посветила фонарем на себя. С трудом оторвав взгляд от девичьей груди под белой обтягивающей футболкой, я с восхищением заметил, как свет распался на рой золотых светлячков, разлетевшихся по кучерявой и рыжей шевелюре вожатой.

– Ну достаточно пока, – она вновь наставила на меня слепящий луч фонаря, – Официальное знакомство будет после общего заезда. А пока прошу усвоить одно мое просто правило: ты не доставляешь проблем мне, я даю жить тебе нормальной пионерской жизнью! Усвоил?

– Усвоил! – подтвердил я.

– Ну тогда спокойной ночи! – она выключила фонарик, и почему-то рассеянно похлопав себя по карманам джинсов, удалилась из палаты.

Из-под соседней кровати прыснул смех.

– Рыжей Лариске точно сегодня не до нас! – радостно сообщил Лёнька, вылезая из-под кровати, – Мы с Сусликом не хотели светиться раньше времени, а когда мимо вожатской пробегали, пригнувшись, и не слышно, как тени, то видели, что у них там шалман, что-то пьют там, явно не лимонад, физрук у них там тоже. Я вот с подоконника слямзил! – он победно вытащил из кармана олимпийки сигаретную пачку, – Харэ тарится за тумбочкой, Родька!

– Это «Родопи» настоящие болгарские, в твёрдой пачке! – похвастался вылезавший из своего укрытия Суслик.

– Ну курнём в честь нашей встречи?

– Ты, гонишь, Лёнь?!  За ночь палата не проветрится. К тому же Лариса вовсе не дура, сразу поймёт, кто сигаретам ноги приделал.

– А я разве сказал, что в палате? Весь лагерь сегодня в нашем распоряжении. Пойдем на наш холм!

– Это дело!

***

Мы лежали на вершине нашего холма под раскидистой липой и безмолвно смотрели на необычайно яркое звездное небо. Время от времени небо расчерчивали падающие звёзды или метеориты, искрясь, потрескивала сигарета. Я думал о своих друзьях, почему-то распространено такое мнение, что друг – это тот, с кем можно обо всём поговорить. Мне же теперь казалось, что настоящие друзья – это те, с кем можно обо всём помолчать. Просто встретиться после годовой разлуки, смотреть на небо, молчать и не чувствовать себя от этого сколько ни будь неловко….

Лёнька первым прервал долгую паузу, произнеся задумчивым голосом, словно пустившийся в глубокие размышления профессор:

– У рыжих девушек волосы внизу едва ли тоже остаются рыжими. Думается, что вся пигментация уходит наверх, оставляя в прочих местах бесцветный или в лучшем случае слегка русоватый оттенок.

– Пигмен… Что? – переспросил я, несколько ошарашенный выбором темы беседы.

– Пигментация. Ну типа такая природная краска в нашем организме.

– Пожалуй, возражу, Вам коллега, – перебил его Родик, – Природа не терпит непоследовательности. И если естественный волосяной покров на голове рыжий, то и внизу, будьте уверены, он не менее, если не более рыж!

Оба приподнялись на локтях и внимательно посмотрели на меня, словно ожидая моего третейского суждения в этом вопросе. Опасаясь показать себя полным профаном в этой части женской анатомии, я набрал полные щеки сигаретного дыма и выпустив дымную завесу, попытался скрыть за ней свое смущение.

– Эээ… В общем-то, уважаемые коллеги, практика всегда давала самые четкие ответы на неразрешенные вопросы теории. И вот у нас с вами целых четыре недели нашей смены, чтобы пролить свет на мучающий нас вопрос.

Оба моих друга довольно прыснули в кулаки, оценив мой удачный финт в уходе от трудного вопроса. С прошлой смены, дурачась перед друг другом, мы стали в шутку общаться на высокопарном академическом языке, обсуждая порою весьма малозначительные пустяки – от состава столовских котлет, до таких основ мироздания, как теория возникновения черных дыр и жизни после физической смерти. Родик и впрямь был профессорским сыночком, а Лёнка третьим и младшим ребенком в семье, воспитываемой матерью-одиночкой, уборщицей авиастроительного техникума.

Покурив и поболтав в волю, мы на чуть ватных от никотина ногах прошлись по ночному лагерю и влезли через окошко в свою палату.

– У вас за последний год, наверное, полно всякого по жизни случилось, ребят? – спросил я, закутавшись в одеяло.

И так и не дождавшись ответа, заснул счастливым и беззаботным сном.