Тибет, княжество Ло-Монтанг: самогон, гречка и "небесные похороны"⁠⁠

Традиционный тибетский дом кажется чужаку несуразным. На самом деле тут каждый гвоздь, завалинка, отдушина тысячу лет искала себе место и нашла идеальное. На крыше даже место есть, где греет кости под чахлым горным солнцем тысячелетняя внешне бабушка—и никуда больше посадить ее невозможно: либо калорий тепла недоберет, либо свалится, либо, когда позовут, к обеду опоздает.

Двери напоминают люки—чтоб сквозь них просачиваться, жилье не выстужая. В доме темно—жечь лучину позволительно после заката, когда семья греться соберется: тепла от нее немного, но здесь каждый градус на сантиметр объема—драгоценность.

Ну, и, конечно, патио—только гималайское, энергосберегающее. Узкий колодец, словно дом чем-то проткнут насквозь—это для того, чтобы громоздкое или грузное транспортировать с этажа на этаж как можно быстрее: высушил на крыше перец под холодным и жёстким, как рентген, солнечным светом, сбросил в подвал, при надобности поднял в жилую комнату мешочек—перца тут едят много, вернее даже—едят его и иногда дополняют какой-нибудь чепухой.

А вот хотя бы и гречкой: я в Гималаях ее встретил впервые вне русских магазинов. Веяли ее очень по-тибетски. Одна бабка делала дело, а вторая поодаль свистела и читала заклинания: она приманивала ветер, но он мог принести злых духов—вот их и отгоняла.

Как по мне, то это более каторжная работа, чем гречу веять: попробуй одновременно приманивать и отгонять!

В ходе экспедиции выяснилось, что веселие в Монтанге тоже есть пити: в одной деревеньке искали хозяина, а нашли в его дворе самогонный аппарат. Тибетцы как-то на эту тему говорить смущаются, но в ходе допроса с пристрастием—а как же без пристрастия, когда с алкоголем по маршруту было туго—удалось выяснить вот что. Спиритус вини здесь гонят из всего: получают бобовку, капустянку, брюковку, картофелевку.

Одна беда: сахаросодержащего в горах не растет почти ничего, поэтому выход полезного вещества из бесполезного очень мал. А не гнать тоже нельзя: я как ни пытался, так и не сумел отыскать в местной жизни радостей. Труд от рассвета до заката, скудость, вечный озноб от пронизывающего ветра. Видел, как корову для деревенского празднества казнили: я видел только мослы и не удивлюсь, если животное только из них и состояла, как из кубиков «лего»--негде и не на чем ей было жиры нагулять.

В общем, даже тут—не столько мясом себя побалуешь, сколько над тарелкой погрустишь. А точкой в такой жизни-подвиге обычно—небесные похороны. Я их не видел, но на все Гималаи, вроде, они сохранились только здесь, в Ло-Монтанге

Усопшего вывозит на горное плато за деревней специальный человек. Оставляет: прикормленные грифы жрут труп. Время от времени ритуальный работник их отгоняет, крушит кости покойному, а дальше благословляет трупоедов пировать дальше.

Часа за 3 совместными усилиями беднягу утилизирован: колесо Сансары, скрипнув, двинулось вперед, а покойный шагнул в новое воплощение. Вот так и живут в Ло-Монтанге—между двумя вечностями, в шаге от жизни прошлой, топая эдакими живыми консервами для грифов в жизнь будущую