Теперь папа — это я⁠⁠

Что бы ни случилось, во мне хватает пространства одновременно для всего: злости и скорби, красоты и смеха, друзей и одиночества, работы и семьи, сарказма, любви, мытья посуды, безнадёжности, решимости, раздражения и меланхолии, действия и бездействия, быта и мечты. Ничто не может и никто не вправе претендовать на меня целиком.

Ну разве что маленький Артём Глебыч. Он по крайней мере ближе всего к этому подошёл. Дальше тут в общем всё довольно прозаично и бытово, поэтому вы уж решите, стоит ли продолжать читать.

Так вот, да, вот Артём Глебыч подошёл и стоит с шишкой на лбу — шишку он заработал вчера. Решил, видимо, что он давно не получал повреждений и родители как-то расслабились. Поэтому залез на скамейку и сбросился.

Папа, то есть я (теперь папа — это я), при этом не присутствовал, ему предъявили уже готовую шишку. Отдельно от диких воплей ребёнка, обиженного на твёрдость плиточного пола и неумолимость силы тяготения.

Я вообще, кажется, не присутствовал ни при одном ребёнковском форс-мажоре — то я на работе, то на тренировке, то вышел на пять минут. Из-за этого у меня складывается ощущение, будто Артём Глебыча вообще нельзя с Мариной оставлять — ему сразу наносится урон.

Трудно представить, какое ощущение складывается у Марины. Наверное, когда я собираюсь уходить, она думает, что я опять почувствовал, как ребёнок хочет самоубиться, поблевать или затемпературить, и тороплюсь поскорее свалить. А возвращаюсь только тогда, когда он хочет спокойно играть в машинки, кушать виноградик, улыбаться с ямочками на щеках и читать книжки. И умильно шепотом говорить «папа», наслаждаясь эффектом тающего в лужу отца.

Меж тем, «папа» — это пока что почти сто процентов словарного запаса. Всё остальное заменяет качественное звукоподражание, а подражать у нас есть чему! Тарахтит трактор, кричат чайки, мяукают коты, звучно вздыхают родители, падают предметы — всё это находит живейшее отражение в звуках. Особенно в ходу песенка про «а-а, крокодилы-бегемоты». «А-а!» получается великолепно, всем телом.

Отдельной звуковой позицией идёт нытьё — оно работает как Рафаэлло, вместо тысячи слов. Только рафаэлки мягко падают тебе в желудок миндальным сердечком, а не вгрызаются в мозг зазубренным остриём.

Что касается чтения книг, то библиотека Артём Глебыча за последнее время чудовищно разрослась. Кажется, она грозит сравняться с библиотекой родителей, а нам наша досталась за три поколения двух семей вообще-то. В большинстве книг фигурирует техника, так что любовь к экскаваторам и бетономешалкам пошла дальше и теперь в семье знают фронтальный погрузчик, гидромолот, глубокорыхлитель, лущильщик, культиватор и сеялки общего назначения и точного высева. Что уж говорить про такой примитив, как грейдер или каток.

Сюжет одной из последних купленных книжек, например, в том, что мальчик потерял зимой во дворе грузовичок и они с мамой вышли его искать. На улице мама начала садиться за руль всё новой и новой техники и застревать на ней в снегу. Сначала она засела на джипе, потом на грузовике, на тракторе, бетономешалке, бульдозере, кране и ещё на чем-то. Ни на секунду не теряя энтузиазма. А в конце они руками раскопали этот несчастный детский грузовичок.

Ещё одна пока не разорванная в клочья книжка — о том, как работает человеческое тело. Там на каждом развороте картонные язычки, которые надо вытягивать туда-сюда и видно, как у нарисованных людей обнажается мозг, или вылезают глаза, или проваливается в желудок прожёванное яблочко. Артём Глебычу она слегка на вырост. Да и мне, кажется, тоже. До чего дошло детское книгоиздание с разнообразными язычками, слоями, выпуклостями, окошечками, наклейками и липучками — потрясает воображение.

А сейчас дело к вечеру. Скоро Артём Глебыч прибежит в комнату, влезет на кресло, хозяйски усядется и укажет требовательным пальцем на телек. До «папакутимутики» осталось совсем недолго.