Страшный рассказ⁠⁠

- Ну, действительно, страшно.

Лена вздохнула, прошуршала ладонями по рукописи, и щелкнула зажигалкой. Воздух тут же стремительно начал вбирать в себя табачный дым, так что захотелось чихнуть:

- Блин, даже понять не могу, откуда это к тебе приходит. Аж мурашки по коже.

Ну да, ну да. Писать страшные рассказы с некоторых пор стало моей работой - сперва одной из многих, потом - единственной. Не то чтобы этим можно было достойно зарабатывать, просто выбор был невелик. Наверное, стоило радоваться, что хотя бы такой вид заработка у меня еще остался.

- Посмотрим, что я смогу сделать, но пока что, кажется, мы сорвали джекпот.

Мы. Конечно же, мы. Я, в поте лица рожающий все эти истории, как биомеханический станок по производству страшного, и она, легкомысленная блондинка, только и умеющая, что строчить электронные письма всем этим издателям, организаторам конкурсов молодых дарований, да кому попало, в самом деле. А еще стричь 60% дохода.

Я как-то пытался учить экономику - она была в программе универа, и выбора у меня не было, на самом деле. И там говорили о разнице между прибылью и выручкой. Так вот выручка - это прибыль за вычетом расходов. И мои расходы - время, силы, нервные клетки, наконец, Лена во внимание не принимала. Для нее страшные рассказы падали брикетами готовой продукции из разверстого жернова моей бесконечной фантазии. Захотелось что-то саркастично заметить, да незачем. Даже для самого себя.

- А вообще это тема, Вова. Вот, смотри…

Я знал эти строки наизусть, но она все равно прочла, жутко коверкая интонации:

- “Они смотрят из тьмы, но не из той, которая выплескивается из кухонных шкафчиков или подвалов. О нет, они населяют другую тьму. Ту, в которую мы каждый день приходим в надежде, что она подарит нам новое будущее, во тьму, которая заботливо обволакивает наш мозг, давая отдых и успокоение. Во тьму сна.”

Да, я это написал. Не так давно - хотя и хотелось бы, чтобы все это стерлось из моей памяти, ушло куда-то в прошлое, в небытие, осталось просто эпизодом жизни, над которым можно посмеяться в минуты досуга, а по большей части - просто не вспоминать.

- Пушка просто. Слушай, Вова, я знаю, что ты не любишь сериалы, но можешь сделаешь продолжение?

Сериалы я и правда не любил. Один и тот же герой, каждый раз на волоске выпутывающийся из невероятных передряг, набивающий оскомину одними и теми же шутками, так любимыми фанатами… Ну, если они у него есть. Но сейчас Лена говорила о другом:

- Можешь придумать еще таких сонных монстров? Можно целую вселенную сочинить - кто ждет нас из темноты. Ты же знаешь, такое людям нравится.

Еще бы им не нравилось. Черная дыра в их жизни, в которую они могут - и обязаны - соскальзывать каждый день. И каждый раз там их поджидает что-то новенькое, зубастое, клыкастое, с хвостами, ногами и ложноножками. Жадное и голодное. И - ненастоящее. Еще бы, мать его, людям это не нравилось.

Я сжал пальцы правой руки, просто почувствовал, не глядя, как побелели суставы, а сосуды наоборот, синюшно выперли, оплели ладонь, затрепетали. Коротко подстриженные ногти никак не желали впиваться в ладонь, и я ненавидел что чертову Лену, усердно их подстригающую, что самого себя. Вместо спасительной отрезвляющей боли я просто шаркал мягкими подушечками лап… Рук, то есть. Пальцев, блин. Шаркал по ладони. И, собственно, все.

- Смотри, цикл сонных ужасов - пока назовем его так - я попробую продать издателю. Этот твой рассказ пойдет отличным задатком. Ты знаешь, мне всегда нравились твои истории, но на сей раз ты переплюнул сам себя. Мне и правда стало неуютно, когда я это читала.

В первом она лгала. Пока со мной было все в порядке, и зарабатывать на жизнь я мог более традиционными способами, чем писать страшные рассказы, мое хобби ее бесило. Во втором я ей скорее сочувствовал. Ясен пень, неуютно тут бы любому стало. Я представил, что она читает этот фрагмент, и процитировал сам себе ее голосом:

- “...Было почти не больно. Лезвие рассекло кожу, и из разреза вывалился глаз. Он так же ошалело смотрел на меня, как и я на него. Мы оба были напуганы. Только я был в полном ужасе, а вот он - он просто был в недоумении. Он осваивал новый опыт.”

- Подумай, Вова. А я пока пробью почву. Крипи тейлз, понятное дело, с потрохами такую историю сожрет, но ты сам знаешь, как он платит. Попробую на Юдич выйти, у нее контакты Шепота Тьмы есть. Если там засветимся…

Она захихикала. Я любил этот звук. Когда-то давно, лет пять назад. Ну или полторы жизни плюс-минус погрешность. Теперь я его презирал. Хотелось сблевать, но осуществить такое желание было мало возможностей. Лена погладила мою руку - правую, конечно же. Наверное, думала, что мне это дает надежду и сопричастность.

Хрен там плавал.

Хотелось забиться в отвращении, оттолкнуть ее. Но я только сжал пару раз пальцы, пробежавшись по ее тонкому запястью. Когда-то давно это было даже приятно, а потом она показала свою подноготную. Пока все нормальные мужики делают свои мужицкие штуки, ты пишешь непонятные буквы. Когда за ум возьмешься. Да никому это не нужно. Писал бы что-то дельное, так нет, страшные истории.

Любил я ее, как дурак. Впрочем, дураком и был. Если строго думать, то и сейчас им остался. И вот сейчас то, что она во мне искренне ненавидела, вдруг стало прибыльным активом. И как же быстро она сменила риторику - я аж не нашелся, что по этому поводу думать. Ну, впервой. Потом нашелся.

Я все еще ее любил. Теплая кожа, искрящиеся, янтарные глаза, которые просто заставляли тебя болтать, болтать без умолку. Насмешливые замечания, постоянное, патологическое неверие - чертов Станиславский в юбке. Зомби-апокалипсис ее не смущал, а вот логичность сюжета - вполне. Ну и что, что творится невероятное. Почему тогда вот этот персонаж…

Может, в чем-то она была права. Во многом, собственно, и была. Но дело ни черта не в этом. А в том, что она до последнего не верила, что я придумываю истории, что это хорошие истории, и что…  Ну да, они могут приносить деньги.

Когда она продала первый рассказ, она изменилась. Стала заботливее, перестала спорить. Иногда стала давать советы - довольно дельные. Я этого не видел, но, перекатывая бумажки с печатью банка, она явно решила, что моя блажь не такая уж и блажь.

Если честно, я уже почти не в обиде. Смешно почему-то.

Стала заискивать. Знаете, как с неразумным ребенком. Не знаю, можно ли это понять снаружи, но внутри… Как нашла курочку, дающую золотые яйца. Это все еще курица, но ее надо оберегать. Хрен там она меня любила хоть когда-то.

Во мне тоже поломалось в ответ. Люблю я ее? Да, люблю. Другую ее, эфемерную, которая дрожит от рассказов и гладит мне ладонь. Эту же сволочь, которая считает, что степень хорошести рассказа зависит от гонорара… Нет.

Нет.

Да.

Я бы рад сместить взгляд, но не могу. Оно сидит на корточках. Ему лень - вообще все лень. Это мы должны суетиться и бегать. Я, правда, не самый лучший кандидат под эту задачу. Поэтому на Ленку у него свои планы. Если бы она только читала внимательно:

- “Ты просто дверь. Дверь может только открываться и закрываться. Нам нужно окно. У тебя есть такое? Да, есть. Отлично. И что оно может? О, даже так. Нам с тобой повезло. И они считают, что это все выдумка? Идеальный вариант.”

Я бы рад сказать, что скосил глаза, но нет, я этого не умею. После автокатастрофы я вообще мало что умею. Я не чувствую тела, я ослеп и онемел. Кое-как двигается только моя правая рука - которая и пишет все эти рассказы, послания, вопросы, хоть что-нибудь.

После аварии я таков, какой я есть. Слепой, неподвижный. Кое-как слушается правая рука - я могу читать Брайля, все-таки не первый день тут. И могу писать сам - обычными, человеческими словами. Ну, корявыми немного. И есть Лена, которая внимательно слушает мои истории, потому что даже самая первая принесла ей… Нам… Достаточно внушительную сумму.

Занятно. Сперва я думал, что Лена и вправду обо мне заботится, и жалел, что ей выпала такая доля - обхаживать полупарализованного инвалида.

А он сидит на корточках. Непомерно длинные руки лежат на коленях - собственно, фиг бы я их увидел, оставайся зрячим. Все эти годы он тупо улыбается. А вот сейчас решил мне ответить.

Я написал о нем целый рассказ. О том, что скрывается в маленьком закутке смерти - во сне. Когда мы репетируем неизбежное. Я рассказал, как он приходит, и что делает. Он сам мне рассказал. А сейчас он даже уже не смеется - он счастлив.

Я не вижу его, я вообще ничего не вижу. Машина, смявшая меня в гармошку, отобрала у меня зрение навсегда.

Я спрашиваю у него, что он думает об этой идее. А он хихикает и представляет своих друзей.

Кто ждет нас из темноты. Только не снаружи, а внутри. Мне хочется кричать.